Нежный мальчик

На рыбалку пошел. Первый раз в жизни. Подруга зазвала. Боевая очень женщина. Рыбачит, охотится на дельфинов, пьет ром. Не будь, говорит, девочкой! Пошли. Я когда с ней познакомился, весь вечер по ее телу губами шарил – член искал. Слава богу, не нашел. Не люблю я члены в неожиданных местах. Я с виду брутальный, а внутри нежный, как тубероза. А она наоборот. Смеется хрипло. Грудью поводит. Курит «Camel». Спички о каблук зажигает. А сама лапушка с ресницами, в голубеньких джинсах. Я ее про себя Нэнси Спанджен называю. Называть-то называю, а Сидом Вишесом быть не готов. Или готов? С этими женщинами никогда ничего не понятно наверняка.

У рыбалки, кроме остальных минусов, есть минус рановставательный, червячный минус и минус комаро-оводный. На первом минусе я прямо с утра заострил внимание Нэнси. То есть я его молча заострил, действием. То есть бездействием. То есть сном. Нэнси разбудила меня ртом. Определила на глазок центр моего тела и разбудила. Спать в такой момент – это как чихать, когда писаешь. Ты-то, может, и готов, но организм не способен. Я ему говорю: Билли Бой, не реагируй, это манипуляция во всех смыслах, мы спим. Куда там спим! Ни капельки не спим. Билли Бой почти вслух начал радоваться, когда Нэнси отстранилась и говорит:

– После рыбалки я закончу. Чехли Билли Боя. Нам еще червей копать.

А у меня сна уже ни в одном глазу. У меня обида и восторг соревнуются в душе. Мне хочется убить Нэнси, а потом воскресить и зацеловать ее личико. У нее такое личико, знаете, как у дерзкой цыганки. Мне кажется, это общемужская мечта – зацеловать дерзкую цыганку.

Встал. То есть всем телом. Зубы, вода. Оделся в спортивный костюм и кроссовки. Нэнси на пороге стоит с удочками, бьет копытцем. Она всегда раньше меня одевается, а потом ворчит, как бабка, пока я складочки на штанах поправляю. Копушей меня называет. Очень обидно для моего мужского достоинства. Она не понимает, что я не могу с несимметричными складочками из дома выходить. Когда несимметрично, оно несимпатично.

Вышли. Где, говорю, твой свинарник? За железной дорогой, оказалось. Двадцать минут пешкод-ралом. Плюс – под вагонами лезть. Вагоны, говорю, имеют свойство ехать под действием локомотива. А Нэнси: да что ты? Если б, говорит, не твоя вопиющая нежность и ум, я бы ни за что не допустила наших отношений. Такой ты, говорит, осторожный, прямо тошно. А мне нормально. Живу в русле русских народных поговорок. Хорошее русло, проверенное временем. Не может с тобой плохого приключиться, если ты в этом русле плещешься. Тут, например, подходит поговорка «береженого бог бережет». Мне, если честно, даже немного не нравится, что Нэнси достает меня из этого русла. Я пескарь мудрый, жизнью битый. Это с одной стороны. А с другой, напротив, нравится. Новизна какая-то, понимаете? Нэнси, конечно, чокнутая, но в этом есть вкус, а я вкуса давно не чувствовал.

Три состава мы преодолели, пока до свинарника дошли. А там некоторым образом запах. И блестящие, как вырванные глаза индианок, мухи летают туда-сюда. Нэнси лопату в кустах отыскала. На, говорит, копай. И не подумаю, говорю. Хочешь, я тебе пятьдесят килограмм тунца куплю? Пойдем в постельку. В твоем Черном озере тунец вообще не водится. А Нэнси хохочет зло. Добытчик, говорит. Мужик! Тьфу. А чего тьфу? Я с утра руки кремом за три шестьсот мажу, сдалась мне эта лопата? Известно ведь, что инициатива взаимодействует с инициатором, вот и пусть себе взаимодействует. Пока я дышал свинарником, Нэнси в нем копалась. Набрала майонезную баночку червей. Всё, говорит, пошли на Черное озеро, мой нежный мальчик. Нежный мальчик. В возрастном смысле не совсем правильно, но в целом верно. Нежность – это ведь и есть любовь. Нежный мальчик. Очень мне понравилось такое наименование.

До озера мы шли молча, потому что гуськом. Я пытался два раза заговорить, но заговаривать в удаляющуюся спину… Это ведь и есть косноязычие, верно? Черное озеро на самом деле не озеро. На самом деле это котлован. Двадцать метров глубина. Даже Шаварш Карапетян до дна не донырнет. Из рыб тут водятся окунь, ёрш и другие неустановленные мною породы. Пока я думал о котловане, Нэнси раздвинула удочку и сунула мне червяков. На, говорит, насаживай. А я про себя – он живой, между прочим, его в лучшем случае возможно присовокуплять. Взял. Извивается. Ау меня мозг странно устроен. Он любит наименовывать. Червяка я наименовал Борисом. Потом пригляделся. Ну какой же он, думаю, Борис, когда он Олег. Замер. Неловко как-то Олега присовокуплять на крючок. А еще рыба эта может пойматься. Какая-нибудь Снежана или Людмила. Таким, как я, лучше вообще из дома не выходить. Гляжу – Нэнси смотрит. Тяжело так, прессоподобно. Ну чего ты, говорю. Жалко мне червячка. Жил себе в свинарнике безвинно, никого не трогал. А Нэнси: попри ты уже эту жизнь, не будь тряпкой!

Не знаю, что бы было, наверное, попрал бы, но тут трое на берег вышли. Тоже рыбаки. Пьяненькие слегка. Один косой, второй хромой, третий рыжий. Подошли. Здорово-привет. Мы тут в палатке, с пятницы гудим. На червя? На червя. А они: баба, а рыбачит, это ж надо. А Нэнси такая: я-то рыбачу, а вот мой мальчик даже червяка насадить не может. Нежный больно. Опять нежным мальчиком меня назвала. Ну, почти. Приятно, черт возьми! Мужики давай ржать. Немой он у тебя? – спрашивают. А Нэнси: хоть бы и немой, лижет зато первостатейно. Я приосанился. Лижу, действительно. Что есть, то есть. Как говорится, не отнять. А мужики сморщились. Фу, говорят, пилоточник. Масть вшивая. Какая масть, почему масть, ничего не понял. Поди, говорят, только лижет? Поди, мозолистого и не пробовала? Какого, думаю, мозолистого? У меня даже на ногах мозолей нет. Зачем они мне нужны? Эпителий крема любит и пемзу, а не напрасный труд. Вдруг рыжий Нэнси за попку ущипнул. Хочешь, говорит, мозолистого-то? По глазам вижу – промокла. А Нэнси: не промокла я, вот еще, отвянь. Я на небо посмотрел. Ни облачка. Как можно промокнуть в такую погоду, что за бред? Тут косой вылез. Сначала жопой крутишь, а потом – отвянь. Место безлюдное, нехорошо. Точно, думаю, безлюдное, только что же в этом нехорошего? А хромой говорит: вставим щас тебе, а хахаль твой пусть смотрит, такие чепушилы любят смотреть. Хе-хе.

Смотрю – Нэнси побледнела. Что, говорю, с тобой? Живот прихватило? А мужики меня обступили и говорят: прихватило, прихватило, беги нахер отсюда, пидор. Почему, думаю, пидор? Я не пидор, я Нэнси люблю. Дали мне по роже. Потом еще и еще. Упал. Олега обронил. Лежу, ничего не понимаю. Зачем им это все, думаю? А мужики к Нэнси подступили. Не ломайся, чё ты. Идиоты, думаю, она же не механизм, чтобы ломаться. Нэнси на них с кулаками. Куда там! Скрутили, повалили, давай штанишки снимать. Вполне понимаю. Нэнси – девушка красивая. С такой грех штанишки не снять. Нэнси в крик. Я не хочу, пустите, не надо! Вот ведь, думаю, как ей неприятно их внимание. Кровь с губы слизнул, жду, чем дело кончится. В зад, наверное, иметь будут. Или еще куда. А Нэнси хрипит – спасите, помогите, сволочи! Смешная. Вдруг вижу – рыжий Олега потоптал. Подполз. Взял на руки. Олег, говорю, Олеженька! Пошто? На кого ты меня оставил? Молчит всем телом. Я встал. Нэнси насиловать можно, она дельфинов убивала. Кармически здесь всё точно. Мужики вообще черти из ада, какой с них спрос? А вот Олег… Олег тут один безвинен. Зря они так. У меня для таких случаев имеется опасная бритва в кармане. Я ею кромсать чрезвычайно ловок. Я стою на страже кармических законов, управляя алмазной колесницей, к которой Борис Акунин, кстати говоря, не имеет никакого отношения.

Ах, говорю, ланфрен-ланфра! Распорол хромого от уха до уха. Ах, говорю, алягер ком алягер, не фонтанируйте кровью, косоглазое мясо! Ах, говорю, итс май лайф, итс нау ор невер, рыжий мужичок без хера! Душеспасительно. Помнят руки-то. Люблю, когда убью, обезображивать. Есть в этом сермяжная правда. Смерть ужасна, а кто просим-волизирует, если не я? Разложил на бережку рыжего, хромого и косого. Лица снял. Извлек кишки. Разбросал темпераментно, художественно. Люблю эстетику чужого внутреннего мира. Осклизлое, если оно на солнце, моментально превращается в алмазы. Отрезал пенисы. Приятно. Жалко, электролобзика нет. С электролобзиком привычней. Нэнси, говорю, как тебе такая картина? Полотно Джексона Поллока, если б у Поллока были яйца. А Нэнси блюет. Головы поднять не может. Ну-ну, говорю. Не блюй. Это всё житейские неурядицы. Пойдем лучше домой. Я от этих упражнений вспотел и проголодался. От пота, если своевременно не помыться, может возникнуть грибок. Мне грибок не нужен, я не лес.

Поднял Нэнси, умыл водичкой. Что ты, говорю, валькирия цыганская? По ком слезы льешь? А Нэнси такая: ты, ты, ты… А я в шутку: я, я, я… Обнял, домой повел. А она: тела надо спрятать, зарыть, утопить, ты маньяк, ты монстр, ты мой нежный мальчик… Бормочет. Заговаривается. Не в себе. Зато, говорю, посмотри, какой у них был богатый внутренний мир! Весь берег в алмазах. А прятать никого не надо. Я никогда никого не прячу. Зачем? Вселенская правда на нашей стороне. Мы, говорю, живем в ветхозаветном мире. В ветхозаветном мире нужно жить так, чтобы приближать новозаветный. Тут стрелку передвинули. Рельсы раздробили Нэнси ногу. Не вытащить, ничего. Вот ведь, думаю, какой номер. И голень бритвой не перережешь. Слышу – поезд идет. Нэнси завыла. Чего ты, говорю, завыла? Ложись на шпалы. Легла. Сид Вишес все-таки. Произнес имя – осуществи и судьбу. Рядом лег. А чего? Шансов – ноль, но когда шансы есть, и ложиться глупо. Ох и размечет нас сейчас! Станем мы алмазами железнодорожного полотна. Нежной россыпью. Люблю алмазы. Что ни говори, а они намного приятнее людей. Достал бритву. Провел Нэнси по горлу. Себе провел. Сон напал. Притихли. Хорошо.