Доктор

– «Холмистые леса».

– Лесистые холмы.

– «Придать внимание».

– Придают значение, а внимание уделяют.

– «Закивал своей волнистой седой бородой».

– Кивал он головой, а борода тряслась.

– Отлично, Максим Александрович. Просто отлично.

– Хочу напомнить, что это вы у меня на приёме, а не я у вас на экзамене.

– Nihil obstat. Ничто не препятствует взаимному обогащению пытливых умов.

– Ещё как бы препятствовало, узнай об этом кто-нибудь.

– …«Шекспировская Порша».

– «Порше»? У Шекспира? Да, вряд ли.

– Порция. Жена Брута. «Что это значит, Порция? Зачем так рано встала ты?» Трагедия «Юлий Цезарь». Но теперь, по всей видимости, я должен говорить «Джулиус Сезэр»!!!

– …Что-то в этом есть.

– Луи Четырнадцатый! Анри Четвёртый!

– …

– «Нормандские замки».

– …Наверняка в Нормандии есть какие-то замки.

– Речь об Англии.

– …

– Норманнские замки! Норманнские! Замки, построенные норманнами или отнятые ими у местных. Как в «Айвенго».

– А в Нормандии кто строил?

– …Тоже норманны, но не те.

– Теперь понимаю.

– И знаете, они стали писать в выходных данных: «ответственный редактор», «ответственный корректор»…

– Наверное, с безответственными дело обстояло бы ещё хуже.

– «Тело лежало на широкой старомодной деревянной постели».

– Действительно, странно.

– Может быть, гроб ещё можно назвать «деревянной постелью» в рамках метафоры. Но не кровать!

– А если и у автора «постель»?

– У автора наверняка bed. Постель, кровать, ложе и одр на выбор. Автор не связан нашей этимологией! А по-русски постель – это то, что постлано! И вряд ли это доски!

– …А как же полы?

– Что полы?

– Полы из досок, и их стелют.

– Настилают.

– Не вижу разницы.

– Тем не менее она есть.

– …А что делать переводчику, если он видит, что автор ошибся?

– Ну как что. Поправить в примечании. – Славик задумался. – Если автор живой и серьёзный, написать ему и спросить, нельзя ли поправить прямо в тексте. Если ошибка очень уж глупая, то поправить так, не спрашивая. В интересах его доброго имени.

– Ну а если автор заупрямится?

– С чего бы ему упрямиться? Он спасибо сказать должен.

– Вы сами говорили, что отказались работать с авторами, потому что авторы говорят что угодно, только не спасибо.

Пришёл полковник и сказал: «Ну что, всё объясняете друг другу на пальцах устройство мироздания?»

– Умение объяснить на пальцах – признак высокого профессионализма, – серьёзно сказал Вячеслав Германович. – Когда мне один профессор полчаса, с ужасными терминами, объяснял разницу между трансцендентальным и трансцендентным, я сразу смекнул, что дело нечисто.

– Я бы на твоём месте имел к этому профессору очень плотные претензии.

Я вмешался и попросил полковника не подзуживать. Вячеслав Германович и без того попал в новые проблемы, на этот раз с государственниками, когда коллега настрочил на него донос за пропаганду имморализма.

– Я всего лишь сказал, что нам всем нужны примеры нравственного поведения, а не бесконечное повторение слова «нравственность».

– Славик, да ты бунтовщик хуже Пугачёва.

– Нет, – сказал Вячеслав Германович, обдумав. – Нет никакой необходимости бунтовать. Достаточно жить той жизнью, которую считаешь правильной.

– Об этом я и говорю. Бунт – это ведь не только депутату ЗакСа голову оторвать, скажи, доктор?

– Не приходилось.

– Ну и хорошо. В возне с криминальным трупом нет ничего увлекательного.

– Неужели действительно оторвали? – заинтересовался Славик. – Или образно выражаясь?

– Образно, образно. Взаправду завтра оторвут.

– И почему именно депутату?

– А чем плох депутат? Не человек, что ли? …Ну не ему, так кому другому. В России всегда есть кого убивать.

– Должен вам сказать, Олег Георгиевич, вы говорите об этом с каким-то неприятно-садистским удовольствием.

– Ну это ты на меня солгал. Работа у меня нервная, а сам я спокойный.

– Даже чересчур, – мрачно сказал я. – Чего ждать от человека, в школьном спектакле выбравшего роль Фамусова.

– Ну а что? Это вы не понимаете всей привлекательности роли, а я был дальновидный парень. Все у нас были влюблены в девчонку, которая играла Софью, и за роль Чацкого передрались. Молчалин с лёту ушёл. И что в итоге? Обнимал-то её и всё такое я. На правах отца.

– Представляю, – сказал я.

Славик ничего не сказал, но улыбнулся так, как будто тоже представил.

– Дед у меня в Персии двадцать лет проработал. Взял я у него рос-кош-ный халат, разгуливал в этом халате по сцене – и всё цап, цап дочурку, где за щёчку, где за бочок…

– И что потом?

– Отыграли, опочили на лаврах. У халата был бешеный успех.

– А Софья?

– Давно генеральша. Вышла замуж за Скалозуба. Такого, знаешь, типа: думает, если он вежливо попросит, у него яйца отсохнут.

То, что полковник разговорился о себе, меня озадачило и напрягло. Школьный театр, девочка-одноклассница – теперь ещё извлеки и продемонстрируй фотографии действующих лиц двадцать лет спустя и добавь, что со всеми на связи в Фейсбуке. Я мог думать о таком поведении только как об артобстреле перед атакой, а когда вспомнил намёки на убийства депутатов, заново похолодел. Как он там сказал, «в России всегда есть кого убивать»? И кому – тоже.

– Максим Александрович, звонят.

– Что?

– Тебе, доктор, дверь сейчас вынесут. Пойти посмотреть?

– Я сам.

Я уже ждал, что к нам присоединится взвод ОМОНа, но это был только один человек, хотя крайне решительный, и в кабинете он оказался быстрее – и с большей грацией, – чем предполагаемая группа захвата. Он вошёл, посмотрел направо-налево – маленький человек в коротком пальто с меховым воротником, брате-близнеце пальто полковника, – и улыбнулся.

– Групповой сеанс? Сожалею, что не вовремя, но придётся вам помешать. – Он обернулся ко мне, протискивающемуся к своему креслу. – Я из Демократического Контроля.

– А где Нестор?

– Нестор Иванович вас больше не курирует. – Маленький человек полез в карман, поглядел на Славика, на полковника и поднял брови. – Господа, я вас не задерживаю.

– Я бы посмотрел, как ты меня задержишь, – сквозь зубы сказал полковник, доставая собственное удостоверение. – Или выдворишь.

С корочками в руках, один стоя, другой сидя, они некоторое время смотрели друг на друга, а потом новый куратор из ДК улыбнулся опять.

– Очень хорошо, – легко сказал он, и я всей душой пожалел о Несторе, таком предсказуемом и бесхитростном. – Как вам будет угодно. Я всего лишь зашёл познакомиться.

– С Нестором-то что? – спросил я.

– Переведён на другую работу. Поедет в Европу, постажируется. Приятно, что вы о нём беспокоитесь. Видимо, у вас были тёплые, доверительные отношения. Вы позволите? Куда бы это… – И он сел на кушетку. Сел, ножки вытянул.

Ах ты крыса, подумал я.

– Нестор Иванович, раз уж вы интересуетесь, увлекающаяся личность, и не всякое направление ему подходит. Загорится, воспылает, других людей ненароком подожжёт… В каких-то областях это совсем лишнее. Не каждый куст должен гореть, если вы улавливаете мою аллюзию.

– Неопалимая купина, – тут же сказал Славик. – Но я не понимаю, каким образом…

– Вот-вот-вот. А вы, значит, тот самый… Ну, думаю, разберёмся. – Он подвигал ногами. – Нет, знаете, тут не очень удобно и сразу чувствуешь себя у врача на приёме, причём когда уже дошло до процедур. Как они только соглашаются… Я имею в виду пациентов.

– Оставьте моих пациентов в покое!

– Да, пожалуй, я лучше встану. Постою… похожу… Милый кабинетец. Та-а-ак, книжечки… Что здесь у нас… Любопытно. Это такая сократическая ирония… Не уверен, что вполне уместная…

Он говорил в гробовой тишине, но его это не трогало. Славик косился на полковника, и на лице его было написано «стреляй, почему же ты не стреляешь». Полковник сидел спокойный, вальяжный, лениво водя двумя пальцами искалеченной руки по ручке своей трости. Я начинал понимать, что он не вмешается.

– Да, многое нуждается в реорганизации. У меня нет, разумеется, полномочий, – улыбка в мою сторону, – и всё это, разумеется, только по согласованию со стратегическими партнёрами, – лёгкий, чёрт побери, поклон в сторону полковника, – но реорганизация назрела. Так оно и бывает.

Беззвучный вопль ужаса был ответом на эти слова, и оба куратора его прекрасно расслышали. Побоявшись, что Славик брякнет что-нибудь непоправимое и вслух, я поспешно сказал:

– Готов рассмотреть варианты.

– О, я не думаю, что здесь есть какие-то варианты. Не уверен, что изобилие вариантов в принципе желательно. Взять хоть недавнего вашего клиента, общего нашего гостя из Москвы. – Беглый взгляд в сторону полковника. – Человек, у которого вариантов было слишком много… Погубит тебя, Бармалей, обилие возможностей…

– Станислав Игоревич? С ним-то что стряслось?

– Ничего. Он нас покидает. Будем считать, не подошёл климат. Не каждому подходит. Вы как, полковник, не жалуетесь?

Полковник без заминки сказал, что климат действительно поганый, что забавно видеть, как местные чуть ли не гордятся его поганостью – ну правильно, чем же ещё, – но лично он, начиная день с полномасштабного завтрака и правильно выбирая обувь, притерпелся и жалоб не имеет. Я при этом думал, что маленький человек не стал бы наводить справки – а он их навёл и сейчас намеренно это показывает, – если бы не решил взяться за дело всерьёз. Пришёл не для галочки! И хорошо, если не за мной. Что, кстати, такого мог натворить Нестор?

– Вы здесь приживётесь, – невозмутимо сказал наш мучитель. – А жаль; такая была карьера… Ну карьера в жизни не главное.

Полковник только улыбнулся.

– А что, доктор, главное для вас? Наверное, благополучие пациентов?

Куда он клонит? подумал я.

– Всё, что в моих силах.

– Не буду угрожать вам люстрацией, – сказал он, именно это и делая, – но благо можно понимать очень по-разному, в том числе и превратно.

– «…Или оно в дожде осеннем? В возврате дня? В смыканьи вежд? В благах, которых мы не ценим За неприглядность их одежд?»

Кураторы уставились на Славика, а я послал ему взгляд.

– Вот-вот, – добродушно сказал маленький человек. – И я об этом. А в отчётах пишете о положительной динамике. Это к примеру, к примеру. Говорю сейчас не о частностях.

Незнакомый, непонятный, враждебно настроенный (почему, кстати?) мелкий деспот вваливается ни с того ни с сего в твою жизнь и сообщает, что намерен переделать её по-своему. В будущее возьмут не всех! А кого возьмут, предварительно искалечат.

– Это зачистка, – спокойно сказал полковник. – Из-за специалиста, и прежний куратор, полагаю, накосячил. Ничего страшного. Не имею возражений. Разве что в частностях. – Он кивнул Вячеславу Германовичу. – Славик, подъём. Пошли.

Славик, дважды за пару минут названный «частностью», слабо пробормотал, как ему жаль.

– Вставай, спортсмен самокритики.

Они ушли. Я принял бледный вид человека, потрясённого предательством, но был только рад.