Логические рамки

Только бы день простоять да ночь отоспаться.

Этот нехитрый девиз Роман возвел в принцип в финале третьей четверти, в канун равноденствия. Погребенный под контрольными, административными, проверочными и прочими печалями, Роман размышлял о семичасовом сне как о недосягаемом блаженстве. Внутренний бунт против христианских писаний и непреложных догм вспоминался с грустной иронией. Неужели было время, когда его интересовало что-то кроме тетрадей и оценок?

Верным признаком измотанности стало искаженное прочтение вывесок и объявлений. Внимание рассеивалось, и «торты» в глазах Романа изменялись на «трупы». Место кондуктора оборачивалось местью кондуктора, а в шаурмечную требовался не мучник, а мученик. Роман начинал беспокоиться за собственное психическое здоровье. Школьники, сами того не ведая, увеличивали тревогу своего учителя, творя ужасные вещи с языком, как изверги. В работах учеников взращивались такие чудовища, как «натюрморд» и «дедство». «В благородном прорыве» дети совершали хлесткие оговорки. «Словарь устаревших слов» с легкой руки Сумароковой из 6 «А» превратился в «словарь устраненных слов».

Такой жемчужине позавидовал бы Оруэлл.

Обычно по пятницам Роман сразу после совещания возвращался домой, испытывая облегчение или досаду – в зависимости от того, навязал директор дополнительные заботы или нет. Накануне выставления четвертных оценок правило было нарушено. Роман решил, что добьет пачку тетрадей с сочинениями по Куприну в школе, лишь бы не тащить с собой эту обузу, грозящую смять последний редут здравого смысла в голове.

Лучшие сочинения Роман приберег на конец проверки. И как раз до них он не добрался. В дверь кабинета постучали, и Марат Тулпарович ступил через порог.

– Роман Павлович, требуется ваша помощь.

Роман опустил ручку на парту, обреченно ожидая продолжения.

– Как вы знаете, сегодня праздник – годовщина воссоединения Крыма с Россией, – заложил вираж директор.

– Конечно, я помню, – сказал Роман. – Эпохальное событие.

Он впервые слышал о таком празднике. Ничего против исторического возвращения Роман не имел, однако Госдуме следовало бы сделать эту знаменательную дату красным днем календаря. Народ бы оценил.

– Мы отправляемся на торжественный митинг, – сказал Марат Тулпарович. – Вижу, вы уже завершаете работу? Это чудесно. Мы приглашаем вас примкнуть к нашей дружной компании.

Роман покорно примкнул. Дружную компанию составляли директор, Рузана Гаязовна, Элина Фаритовна, Вадим и географ Вера Семеновна. Максим Максимович праздновать наотрез отказался. Свидетелем их с Маратом Тулпаровичем небольшой перепалки Роман стал в фойе.

– Дело не в патриотизме и в Путине, вы поймите, – утверждал англичанин. – Мне нет дела до Путина и до оппозиции, как и им нет дела до меня. Родину я люблю. Если надо будет, пойду на войну за нее.

– Разговоры – это одно…

– Пойду без разговоров, – перебил директора Максим Максимыч. – А митинг – это пустозвонство. Вы, Марат Тулпарыч, это прекрасно понимаете. Я мог бы притвориться, что забираю дочь из гимназии или мне надо к врачу. Мог бы сказать, что по уставу митинговать не обязан. Но я выскажусь прямо: я не хочу туда.

– Что ж, ценю вашу честность, – сухо произнес Марат Тулпарович. – Только она отрывает вас от коллектива. Вы будто считаете, что честнее нас. Это неправильно.

Как человек, убежденный, что последний ход будет за ним, директор великодушным тоном пожелал Максиму Максимычу удачного пути домой.

Административный состав погрузился в просторный синий «БМВ» Марата Тулпаровича. Следом, стараясь не отставать от именитого иноземца, тронулась красная «Лада Калина» Веры Семеновны с Вадимом и Романом на заднем сиденье. В салоне приглушенно играло «Авторадио» и пахло клубничным ароматизатором.

За всю поездку Вера Семеновна ни разу не упомянула ни о Крыме, ни о Максиме Максимыче. Она травила анекдоты, отпускала смачные замечания по поводу водил на дороге и жаловалась, что ей тяжело удержаться на хвосте «БМВ» с его беспредельными немецкими лошадиными силами. В общем, за рулем географ вела себя совершенно по-мужицки, и в ее образе недоставало разве что сигареты в зубах.

На проклятом перекрестке Карла Маркса и Гоголя, где некогда поскользнулся Роман, из-за аварии образовался затор. Директор без колебаний рванул на красный и обогнул проблемный участок по встречной.

– Давайте за ним! – воскликнул Вадим с притворным энтузиазмом.

– Этот товарищ договорится с кем надо, – проворчала Вера Семеновна, – а насчет нас я не уверена.

«БМВ» они догнали в конце пути.

Ради митинга перекрыли движение через громадную площадь. Она упиралась в тарелку цирка и в Центральный стадион с одной стороны и в холм – с другой. На холме возвышались окруженные крепостными стенами легендарный белокаменный Кремль и знаменитая мечеть Кул Шариф с голубыми минаретами и куполом. Достопримечательности для туристов из разряда первостепенных. Будучи в Москве Роман не предполагал, что познакомится с ними столь странным способом и так поздно.

Маленький отряд под предводительством директора пробирался сквозь толпу. Не считая выдернутых со всего города бюджетников, на площади хватало люда. Группа бравых молодых активистов несла на хоругвях Христа. Невдалеке в чьих-то твердых руках развевался по ветру красный флаг КПРФ с серпом и молотом. В импровизированном круге отплясывала под музыку команда совсем юных девушек в татарских национальных костюмах. Вездесущие торгаши расхваливали свои пирожки и рекомендовали вооружиться биноклями по выгодной цене. От потока нелепостей у Романа кружилась голова.

Реальность намеревалась со всей прямотой обезумить его.

Марат Тулпарович остановился рядом с низенькой дамой в пальто и шляпке. Дама стояла наготове с блокнотом и ручкой. Роман на секунду подумал, что они обменяются кодовыми словами. «Крым наш» или что-то в том же роде.

– Добрый день, Наиля Гилязовна! – сказал директор.

– И вам того же, Марат Тулпарович! Приехали, значит.

– А то. Целых восемь человек от нашей школы. – Директор обвел рукой своих подопечных.

Наиля Гилязовна, зорко всмотревшись в шестерку прибывших, черкнула отметку в блокнот.

– Восемь так восемь, – сказала она. – Вы вовремя, скоро самое основное. Продвигайтесь к сцене.

Роман держался вместе с остальными, убеждая себя, что действительность не укладывается в логические рамки и это нормально. Примерно о том же, только другими словами вещал со сцены некий мусульманский духовный лидер в тюбетейке и в расписном кафтане почти до пят. Он авторитетно утверждал, что крымчане сделали выбор сердцем, а это главное в жизни – примирить веления сердца с божественными законами.

Роман вздрогнул и обернулся, почувствовав прикосновение к плечу. Позади улыбался Самарцев.

– Тоже не устоял перед праздником? – сказал он вместо приветствия.

– Я не из равнодушных, – сказал Роман.

Пожав друг другу руки, они чуть отступили в сторону.

– Максимыч не с вами?

Роман вкратце изложил ему историю, приключившуюся в фойе.

– Опять ежом прикидывается, – заключил Михаил Михайлович.

Их прервал гул аплодисментов, сопровождавший выход к микрофону невысокого дядьки с добрым татарским лицом. Где-то Роман уже видел его: тот же прищур, та же улыбка.

– Кто это? – спросил он у Самарцева.

– Ну даешь, любезный! – воскликнул Михаил Михайлович. – Это же Президент Татарстана.

– А-а, – протянул Роман.

Портрет президента висел в кабинете ОБЖ, где по пятницам собирался педсовет.

– Я в Москве восемнадцать лет не был, а Собянина в лицо узнаю, – сказал Самарцев.

– Это не столичные замашки, – сказал Роман. – Если вас утешит, я и Собянина смутно себе представляю.

Самарцев промолчал, лишь пошевелил усами. Через некоторое время он вздохнул и произнес, не отрывая взгляда от сцены:

– Максимыч, значит, диссидентствует потихоньку. Эх, хороший мужик. Трудно ему.