Праздничное

На 23 Февраля Роман удостоился записной книжки и куска торта с чашкой чая. На пятничном совещании Энже Ахатовна от лица подавляющей женской педагогической половины пожелала мужской компании долгие годы стоять на интеллектуальной страже Отечества и не стареть сердцами.

Записная книжка, к слову, отличалась изящным оформлением и добротной бумагой. Настолько добротной, что рождала противоречивое чувство. Романа тянуло написать на ней что-нибудь знаменательное, и в то же время отвращала перспектива эту бумагу, стилизованную под пергамент, замарать. Пришлось приберечь перо до грядущих озарений.

Залилова из 8 «А» угостила набором мини-рулетов с малиной. Стоило признать, что ученица не ограничивалась легким флиртом и подбором нарядов для уроков русского, а подтверждала симпатии поступками. Роман поймал себя на мысли, что не отказался бы отведать и стряпни Камиллы, борща или макарон с сыром.

За неделю до 8 Марта директор собрал у себя в кабинете мужской совет и изложил план. Согласно программе, в субботу намечался банкет для учителей в школьной столовой, а до банкета мужчины должны были развлекать женщин праздничным концертом. При слове «концерт» Роман вздрогнул в опасении, что придется петь и, того хуже, плясать. Марат Тулпарович изобрел нечто более оригинальное. По плану Максим Максимыч, другой англичанин Вадим, Роман, Андрюха и физрук Габбас Юнусович пародировали эстрадных певцов, разевая рот под фонограмму и копируя их движения. Директор предварял каждый номер кратким представлением «артиста».

Максиму Максимычу достался Боярский, а Вадиму – Басков. Андрюха притворялся Лепсом, а Габбас Юнусович – известным татарским тенором. Роман, выступавший третьим, перевоплощался в визжащего Витаса. На репетиции выяснилось, что все краткие представления из директорских уст подавались с подтекстом. Речь, с одной стороны, шла об исполняемом персонаже, а с другой – о самом исполнителе. Так, о Максиме Максимыче, помимо прочего, сообщалось: «Он независимый и темпераментный. Он верен привычкам, выработанным многие годы назад. Его легко запомнить и трудно спутать в толпе». Андрюха представал человеком «тяжелой судьбы и стального характера», Габбас Юнусович рекомендовался как «незаурядный талант, сочетающий в себе отзывчивость и сердечную простоту», Вадиму была уготована участь «обаятельного скромняги и всеобщего любимца». Роман не без удовлетворения отмечал, что он «загадочный и непредсказуемый».

Накануне выхода на сцену Роман, подобно добросовестному эпигону, посмотрев на «Ютубе» десяток видео с концертов Витаса, целый вечер кривил рожи перед зеркалом, запрокидывал голову и взмахивал руками. Подражал. Раньше Роман непременно сгорел бы от стыда, участвуя в таком спектакле, теперь же воспринимал его как способ отвлечься от тяжелых дум. Во-первых, он не списки расстрельные подписывает. Во-вторых, качественная пародия – это совсем не то же, что номера из шоу Петросяна и Дубовицкой. В-третьих, это несерьезно и на один раз.

Впрочем, есть риск, что большая любовь к служебным застольям и начинается с малого. Сначала копируешь эстрадную звезду, затем тосты «За здоровье!» и «За счастье!» перестают резать слух и тебе нравятся конкурсы для вечеринок. Опомниться не успеешь, а ты уже в корпоративных щупальцах: зачитываешь на юбилее шефа пошлые стихи и отплясываешь пьяный под Верку Сердючку.

На генеральном прогоне Марат Тулпарович и Андрюха отсутствовали, поэтому репетировали без них. Габбас Юнусович вне привычной спортивной формы смахивал на Роберта Де Ниро, только смущенного до крайности. Вадим смотрелся солидно в белом костюме с лазурной рубашкой. Максим Максимыч, весь в черном, ежеминутно поправлял широкополую шляпу. Роман в приталенной красной рубашке чувствовал себя уютно и ничуть не волновался. Ближе к финалу к четверке присоединился взвихренный Андрюха в мешковатом сером костюме. Глаза трудовика прятались за круглыми черными очками.

– Тулпарыч зовет. У него для вас наставление, – сказал Андрюха Роману с Вадимом и плутовато улыбнулся.

По пути из актового зала в директорский кабинет Роман отметил для себя, что директор никогда не звонит. Он либо передает послания через секретаря или через Ирину Ивановну, либо обращается к Роману напрямик во время бесчисленных визитов на четвертый этаж. Вот и теперь гонцом выступил Андрюха в образе Лепса.

– Как считаешь, что Тулпарыч задумал? – поинтересовался Вадим.

– Может, подбодрит перед премьерой, – сказал Роман неуверенно.

– Скажет: «Нас мало, но сила за нами», – предположил Вадим.

– Типа того.

В широком смысле директор и вправду подбодрил молодых специалистов. Он пригласил их в крохотную комнатку, ход в которую вел через кабинет. Насколько помнится, раньше дверь в комнатку заслонял платяной шкаф, и Роман даже не помышлял, что в их заурядной школе есть тайники. Само посвящение Романа с Вадимом в секрет привносило в поступок Марата Тулпаровича оттенок великодушия и благородства.

В комнатке помещались круглый столик из ореха на изящных ножках и три стула. В углу ютился миниатюрный сейф. На столике теснились десертные тарелки с черным хлебом, маслинами, салями и сервелатом. Тонкие розовые ломтики ветчины громоздились друг на дружку рядом с копченой рыбой. От аромата дыма и пряностей кружило дух. Компанию закускам составляли ополовиненная бутылка коньяка «Хеннесси ВСОП» и три стопки.

Аренда с квартплатой вновь съели сбережения в начале месяца, что неминуемо усилило восприимчивость обонятельных и вкусовых рецепторов. Немудрено, что Роман чуть не грохнулся в обморок от такого средоточия яств на квадратный сантиметр. И это после скудного завтрака из горбушки с плавленым сырком «Дружба». Чтобы сохранить рассудок незамутненным, Роман вообразил, что бы сказала Кира. Наверное, высмеяла бы. Это всего лишь куски разрезанных животных, заявила бы она прямодушно. Ты в курсе, сколько туда глутамата напичкали, лишь бы отбить трупный запах?

Директор разлил и произнес:

– При бешеном темпе жизни мы должны правильно чередовать работу и отдых. Мы с вами работали вчера и будем работать завтра. А сегодня у нас праздник. Когда праздник, надо отдыхать.

Коньяк пился легко, как виноградный сок. Под его воздействием обычный тост в сознании Романа обрел бытийную глубину. И точно, в праздник надо отдыхать. Тонкое наставление. По-настоящему умное.

– Всегда бы с «Хеннесси» отдыхал, – мечтательно молвил Вадим.

– Закусывайте, друзья, – сказал Марат Тулпарович.

Кира, некстати ожившая в голове, азартно улыбнулась и воскликнула: «Слабо не закусывать?»

– После первой не закусываю, – сказал Роман.

Директор усмехнулся и повторно наполнил стопки. Вслед за второй порцией коньяка Роман, мысленно продемонстрировав Кире язык, уложил ломтик ветчины поверх хлеба. Слабо ему, видите ли.

Перед концертом Марат Тулпарович поправил Максиму Максимычу шляпу и сказал:

– Усов не хватает. Давайте подрисуем?

– Лучше такси мне вызовите, – сказал англичанин. – Зеленоглазое.

Алкоголь натощак возымел эффект, и от концерта в памяти Романа остались лишь заливистый зрительский смех, однозначно одобрительный, и финальная песня «Мы желаем счастья вам!», исполненная звучным мужским хором под минусовку.

Невесомость отступила на банкете, на третьем бокале шардоне. Романом овладела тяжесть, словно на него вывалили вагонетку каменного угля. Приглашенный баянист с крючковатыми пальцами выводил резвую мелодию. На другом конце длинного стола завучи втолковывали Максиму Максимычу, какой он исключительный и незаменимый, и выпрашивали у него тост. Отовсюду долетали обрывки разговоров – об учениках, об электронных журналах, о квартальных отчетах, о долгожданном отпуске. Отдых превращался в промежутки между работой и заполнялся ее незримым присутствием. Работа обременяла всякий свободный от нее миг и примиряла с мыслью, что сон должен быть коротким, а утомленность – это норма.

– С 8 Марта, – произнес Максим Максимыч в своей невеселой манере. – Вы хорошие, пока не вспоминаете, что вы женщины и нужно соответствовать стереотипам.

Под звон аплодисментов и смеха Роман встретился глазами с англичанином. В них читалась изможденность – и ничего кроме.

Дома записная книжка потеряла невинность. Черной гелевой пастой Роман вывел поперек первой страницы: «Все устали. Кто-то притворяется, что не устал». Кончик ручки дрожал.