В падающем самолете

Хапаева из 11 «А», отстав от своего класса на перемене, преподнесла Роману душеспасительную брошюру с картинками. Как Библия для детей, только адаптированная под учение свидетелей Иеговы. По словам Хапаевой, в брошюрке содержались ответы на все философские вопросы и драгоценные мысли, выстраданные древними мудрецами.

– Будет хорошо, если вы выскажете собственное мнение, – произнесла Хапаева.

– Не уверен, что тебе оно понравится.

– Попробуйте. Только никому не показывайте.

Впоследствии Роман не раз пожалел, что согласился. Что дерзнул открыто противостоять фанатизму. Что дерзнул дерзнуть.

На следующий день Романа, карандашом отмечавшего наиболее абсурдные и пакостные, на его взгляд, моменты в тексте, застиг отличник Марк Елисеев из 8 «А», по обычаю пришедший в школу спозаранку.

– Это вам Хапаева дала? – Елисеев глазами указал на брошюру.

– Как ты угадал?

– Она уже многих приглашала в свою общину.

Многих. Романа кольнула досада: пока он в скафандре исследует бесперспективные глубины, он выпадает из повседневности и элементарно не разбирается в тех, кто его окружает.

– Ты же баптист, Марк? – уточнил Роман.

– Да.

– Как вы относитесь к Свидетелям?

– Сначала они говорят, что почитают Иисуса Христа. А затем оказывается, что он значит для них очень мало.

Елисеев смутился. Очевидно, рассказывать о ком-то в нехорошем тоне мальчику не позволяло воспитание.

– Мы никого не завлекаем к себе, – сказал он. – Для нас важнее соблюдать заповеди и вести себя по-доброму.

Хапаева заявилась после уроков, когда школа стремительно пустела. Прежде чем поинтересоваться, впечатлился ли педагог выстраданными мыслями, ученица притворила за собой дверь.

Роман постарался быть деликатным. Начал с того, что существует множество точек зрения на мир и религия лишь одна из них. Сказал, что у любого подхода есть пробелы и ограничения: у научного, у философского и у религиозного, само собой. Хоть ученые и мыслители выказывают порой нетерпимость, с верующими и уж тем паче со священнослужителями в бесцеремонности им не сравниться. Мягко отведя в сторону вопросы о личных воззрениях, Роман продемонстрировал Хапаевой фрагменты из брошюры, где нелогичность и категоричность религиозных суждений проявлялась во всей наготе. Какие бы противоречия ни таились в Новом Завете, в нем не ощущалось и тени той натянутости и изворотливости, что выпирали из брошюрки от Свидетелей.

Роман никогда бы раньше не подумал, что будет приводить в пример Новый Завет.

– В падающем самолете атеистов нет, – сказала Хапаева.

– И что это доказывает?

– Что обреченные чувствуют приближение Бога.

– А по-моему, что человеку свойственно надеяться даже в безвыходных ситуациях.

Контрдоводов у ученицы не нашлось.

– Вам надо составить более полную картину о вере, – сказала она. – Приглашаю вас посетить наше собрание. По воскресеньям мы разбираем Библию. Каждый имеет право выступить. Вы тоже можете высказать мнение, какой смысл заложен в тех или иных строках.

– Благодарю покорно, но нет.

Хапаева вроде как восприняла отказ с пониманием и откланялась.

А на «Мастере и Маргарите» спровоцировала Романа на религиозный диспут. При всем классе.

Все началось с невинного учительского разъяснения тонкостей советской литературы и значимости богоборческих мотивов в период ее становления. Это соприкасалось с тематикой дипломной работы Романа, поэтому он из ностальгических побуждений поделился некоторыми накопленными за годы студенчества сведениями с 11 «А».

Хапаева расценила это как симпатию к Берлиозу и атеистам и поведала много лет гуляющую по социальным сетям притчу о Боге и парикмахере. Притча повествовала о парикмахере, который разуверился во Всевышнем и задался вопросом, почему на свете столько болезней и несчастий и куда Он смотрит. В ответ смышленый клиент молвил, что разочаровался в парикмахерах, потому что кругом полно нестриженых и нечесаных.

Роман разразился тирадой. Парикмахер, в отличие от Бога, не плодил тех существ, чья прическа не соответствует приличиям, и с ними никаким боком не связан, поэтому не ответствен за них. Творца же, говоря по справедливости, давно пора судить за бездарное шефство над авантюрным проектом, потому что ситуация вышла из-под контроля уже тысячелетия назад, а Его уполномоченные представители, начиная от Ноя и других допотопных патриархов и заканчивая Мухаммедом, только дали повод преумножить лицемерие на планете.

После уроков Романа пригласил к себе Марат Тулпарович.

– На вас поступила жалоба, что вы пропагандировали атеизм на уроке, – сказал директор. – Это правда?

Дело пахло жареным. Приближался второй штраф.

– Клевета! – заявил Роман. – Мы разбирали «Мастера и Маргариту». Там есть персонажи атеисты.

– Берлиоза имеете в виду?

Роман аж подскочил, будто Марат Тулпарович предложил ему помощь в борьбе с мракобесием.

– Именно. Помните их диалог с Бездомным в начале? Мы анализировали эпизод. Я растолковал, что это рядовая ситуация для советской литературы. Хапаева заподозрила во мне атеиста и стала горячо возражать. Она затеяла спор.

Роман почувствовал, что его тон смахивает на интонацию объяснительной записки.

– Впредь держите себя в руках, – посоветовал директор. – И будьте осторожны с антирелигиозными высказываниями. У нас все-таки не СССР.

– Конечно не СССР. Хапаева, вон, брошюры в школе распространяет. Раньше бы ей не позволили.

– Что? – воскликнул Марат Тулпарович. – Опять? Я с этим разберусь. Вы свободны, Роман Павлович.

Роман чуть ли не вприпрыжку мчался к кабинету. Видимо, Хапаева уже не раз насолила директору, поэтому он и не применил карательные меры к молодому специалисту. И ничего странного, что Марат Тулпарович читал «Мастера и Маргариту». Если б он процитировал Петрония Арбитра на латыни или завел речь о поэтике производственного романа, тогда другое дело.

Когда историк Анастасия Олеговна встретила помилованного Романа, она справилась, почему он такой радостный.

– Она и на меня жаловалась, – сказала учительница. – На уроке о Московской Руси я заговорила о роли православия. Как без него историю России преподавать? Хапаева заявила директору, будто я насаждаю православие и ущемляю в правах другие христианские течения. Не чушь ли?