Во имя добра

Предновогодние дни выдались суетными, в самом непраздничном смысле этого слова. По приказу Марата Тулпаровича все классные руководители в спешном порядке развешивали в кабинетах гирлянды и игрушки и вырезали с подопечными снежинки. Педагоги шептались, что профсоюз снова скупится на новогодние подарки для их детей.

– Моему сыну шесть, а ему даже символическую шоколадку не подарили, – сказала Галина Леонидовна. – Между тем взносы из зарплаты исправно вычитают.

Кроме того, при подсчете квартальных баллов за качество выяснилось, что учителя, выставившие хоть кому-нибудь четвертную двойку, теряли в зарплате. Вспомнив, как настаивал директор на справедливом вынесении оценок по итогам первой четверти, Роман поклялся себе, что впредь с двойкой у него никто не останется. Решимость в этом вопросе подкрепляло то обстоятельство, что квартальная премия своими скромными размерами расстроила бы и заведомого оптимиста.

На улицу Даурскую, к Максиму Максимычу, Роман отправился с ирландским виски и вафельным тортом. Англичанин, обитавший в хрущевке, поджидал у подъезда с сигаретой в зубах. Как выяснилось, вторую неделю домофон функционировал с перебоями и порой звонки по нему достигали чужих квартир либо не достигали никого.

– Моя крепость в опасности, – сказал Максим Максимыч на лестнице, кивком указывая на пожелтевшую стену с черными разводами и надписями «АУЕ» и «Цой жиВ!».

Не обошлось и без привычной какофонии подъездных ароматов, в каждом доме узнаваемой и неповторимой одновременно. В потоке запахов, подвергших обоняние массированному штурму, Роман уловил табачный дым, подгоревшую картошку на прогорклом масле и еще что-то отталкивающее. Как будто пьяница в горячечном бреду засунул носки в морозильник, а затем выложил их оттаивать на батарею.

На пороге Романа встретили жена Максима Максимовича и его дочка. Супруга Надя, блондинка с мелкими чертами лица, к приходу гостя надела желтое платье, поверх которого торчали узкие острые плечи. Маленькая Мариша в синем платье, украсившая белокурые волосы пышным бантом в тон наряду, поразила редкой внешностью, при виде которой напрашивался эпитет «скандинавская»: альбиносовые брови, бирюзовые глаза, пшеничные веснушки. Девочка с достоинством протянула Роману белоснежную ручку с браслетом для поцелуя. Наверное, в будущем немало смельчаков сорвется со скал в фьорды ради одного лишь благосклонного взгляда Мариши.

Максим Максимыч увел гостя в уютную кухоньку. Новенький шведский гарнитур будил в памяти рекламные ролики со счастливыми семьями, дружно поедающими кукурузные хлопья или бульоны с куриными кубиками. Магниты на холодильнике манили дикими пейзажами со всех сторон света.

– Есть позавчерашний борщ, но его я тебе не налью, – сказал англичанин, доставая из духовки сковороду. – Рыбу в кляре любишь?

– Ни разу не пробовал, – сказал Роман.

Рыба…

– Тогда попробуешь. Также на повестке дня салат зимний и салат летний. Жена стряпала, а она в готовке разбирается.

– Отлично.

Максим Максимыч вытащил из холодильника салатницы.

– Ислам не принял еще?

– Чего?

– Сало, говорю, любишь?

– Не откажусь.

– Не откажусь, – задумчиво повторил англичанин, открывая морозильный отсек.

Вскоре на столе появились тарелки и салатницы, сковорода с рыбой, хлебница с нарезанным на толстые ломти караваем, блюдечко со шпиком, солонка с перечницей, ваза с абхазскими мандаринами, виноградный сок, прозрачные бокалы и стопки. Роман, опомнившись, сбегал в коридор за виски в портфеле.

– Джамесон. Ирисх вхискей, – коверкая слова, прочел Максим Максимыч. – Уважаю. Честно говоря, не сомневался, что сдержишь обещание. Я даже водку для перестраховки не взял.

Англичанин разлил виски и произнес тост:

– За то, чтоб в предстоящем году нас оценивали по заслугам.

Отвыкший от спиртного, Роман поморщился от опрокинутой стопки и на всякий случай плотнее сжал губы.

– Зуб даю, сильнее, чем «Беллс» и «Джонни Уокер», – заявил англичанин. – Мягче и дыма меньше.

– Иная технология перегонки.

– Закусывай давай, не стесняйся. Отощал совсем, – сказал Максим Максимыч, отрезая большой кусок рыбы и переправляя его в тарелку Романа.

Роман украдкой принюхался и не уловил отвратительного запаха, которым пропитываются рыбаки и от которого кружится голова. На вкус блюдо неожиданно оказалось не просто удобоваримым, а изумительным, чему в немалой степени споспешествовал целый букет приправ и пряностей. Жена англичанина действительно разбиралась в кулинарии.

– Математические подсчеты сообщают, – сказал Максим Максимыч, – что полулитровая бутылка, распитая на двоих, вмещает в себя пять тостов. Теперь твой черед.

– За грамотную расстановку приоритетов в любой непонятной ситуации, – сказал Роман.

– Такое не грех и салом закусить.

Осталось три тоста.

– Палыч, я соображал, как аккуратнее спросить, и не сообразил. Так что напрямик. Правда, что ты матерился на уроке? – поинтересовался Максим Максимыч.

– Одно неосторожное слово, – потупился Роман. – Я никого при этом не оскорблял.

– Охотно верю, потому что за нецензурное оскорбление тебя бы по судам затаскали, – сказал англичанин. – Неосторожность вон как дорожает. Четыре тысячи штрафа.

– Не будем о грустном, Максим Максимыч.

– Ты прав. Грустнее только курс доллара под восемьдесят и квартальная премия в четыреста тринадцать рублей.

– У вас тоже такая сумма? – воскликнул удивленно Роман.

– У всех такая. Может, у Марата Тулпаровича другая, в корешок его не заглядывал. Вслушайся, звучит-то как звонко: квар-р-ртальная пр-ремия! Как рокот мотора. А на деле пшик. Вина грузинского не купишь… Смешно представить, но и этих копеек лишают, если хотя бы день больничного возьмешь за три месяца. Хворым и хилым премия не положена.

– Предлагаю следующий тост за здоровье.

Максим Максимыч покачал головой.

– Выдвигаю контрпредложение. Пьем за Романа Павловича Тихонова, замечательного педагога, подвижника социально полезного труда…

– Вы того, Максим Максимыч, – смущенно сказал Роман, – больше ешьте. Вкусная же рыба.

– Отставить. Пьем за тебя. Ты обменял столицу на провинцию и бесстрашно спустился в ад. Романтичный, не побоюсь этого испачканного слова, ход. Я вправе изобразить скепсис на роже, потому что Казань – это не Кызыл, не Воркута. Ты в любой момент можешь уехать обратно. Можешь?

– Хоть завтра, – соврал Роман.

– И не уезжаешь. Лилия Ринатовна тоже довольна тобой. Ты самостоятелен, не бросаешься чуть что за помощью к опытным учителям. Укрощаешь змей и тигров. В общем, свет на твою голову.

Англичанин со всей очевидностью пьянел. Доверительным тоном он сообщил свежую сплетню: Артура Станиславовича выставляют из школы, так как во время комиссионной проверки на его ноутбуке нашли порно. По слухам, даже детское. Ежели так, то грядут караваны инспекций и разбирательств, по итогам которых директора снимут. Артура Станиславовича, само собой, на нары. С нар Максим Максимыч вдруг переключился на обличение системы образования. Согласно англичанину, это импотенция правового государства, когда учителя штрафуют на треть заработка за нехорошее слово, тогда как ученику, пославшему педагога из той же школы на три буквы, лишь грозят пальцем.

Роман поднял стопку и сказал:

– За то, чтобы работа не преследовала нас на отдыхе.

– Аминь.

На выходе из уборной Роман по ошибке двинулся не туда и очутился у Мариши. Девочка, склонив голову с пышным бантом, сосредоточенно рисовала за столом. Ощущалось, что над детской комнатой родители потрудились. Белый мебельный комплект включал в себя письменный стол со множеством ящиков, широкую кровать, где Маришка запросто могла спать с раскинутыми в стороны руками, и изящный книжный шкаф с заполненными полками. В дополнение к письменному столу имелся компьютерный. Деревянный пол отливал лаком, под натяжным потолком пристроился кондиционер. Вдоль стены, на бежевых обоях, висели рисунки за авторством дочери Максима Максимыча. Никаких аниме и чародеек, преимущественно городские пейзажи с безупречным чувством перспективы и тончайшим исполнением деталей.

Мариша повернулась к гостю и спросила:

– Назовите, пожалуйста, вторую и третью форму прошедшего времени глагола fly.

– Хм, – сказал застигнутый врасплох Роман. – Flew… И снова flew.

– Flew, flown, – поправила Мариша. – Теперь вы.

– Чего?

– Скажите любой неправильный глагол.

– Например… Например, creep.

– Crept, crept. У «Radiohead» есть песня «Creep».

– Ого, каких музыкантов ты слушаешь. А Гегеля ты не читала?

– Нет, а кто это?

– Да так. Мыслитель немецкий.

– Нельзя говорить «да так», – заметила Мариша. – Ребенок подумает, будто вы считаете его глупым, и обидится. А вообще, я сейчас читаю английские сказки в оригинале.

Ошеломленный Роман вернулся в кухню, где Максим Максимыч жевал хлеб с салом.

– Умная у вас дочка.

– Четвертый класс, пора уже умнеть, – сказал англичанин с едва уловимой гордостью.

– По-моему, она не в нашей школе учится.

– Не приведи господь. Маришка учится в толковой гимназии.

Очевидно, Максим Максимыч не без оснований полагал, что компания Эткиндов, Хидиятуллиных и Михеевых погубит его дочь, и поместил ее в другую среду. В сущности, дать достойное образование – единственное, что в силах сделать человек для ребенка, чтобы по максимуму обезопасить его от дурного влияния.

У англичанина созрел заключительный тост.

– Смутные дни на то и смутные, что они приводят в замешательство, – начал издалека Максим Максимыч. – Турция, Сирия, Америка, Украина, обвал рубля – ряд длинный. Нефть дешевеет, еда дорожает, лица на улице стали злее, ожесточеннее. Ни власть, ни оппозиция доверия не внушают.

– Согласен с вами.

– У самого невзрачного депутата по две-три квартиры, не говоря уже о теневом бизнесе и машинах в гараже. Членам профсоюза подарки детские не выдают. Таким, что ли, верить? Или тем, кто с придыханием рассуждает о демократической Америке? На секундочку, Пиночет – ставленник США, да и с Хусейном звездно-полосатые дружили до тех пор, пока дядя Саддам награбленным делился. Расправа с индейцами, резня в Гондурасе и Сальвадоре, во Вьетнаме и Лаосе – это демократично или нет?

Максим Максимыч ударил кулаком по столу. О тосте он словно и думать забыл.

– Не демократично, – рискнул вставить слово Роман.

– Ни разу не демократично. Некому верить. Сильные мира сего нам добра не желают. Но мы должны учить детей добру. Добро – это великодушие решительного человека, когда он по своей воле оказывает помощь и не ждет ничего взамен. Надо творить добро. Выпьем за это.

– За добро.

После чая с вафельным тортом Максим Максимыч вызвался проводить Романа до остановки. Супруга англичанина попросила навещать их чаще, Мариша вручила гостю новогодний дар – миниатюрный графический эскиз, где изображалось здание с ионическими колоннами и памятник перед ним. Роман узнал Казанский университет.

– Существует две разновидности смелости, – сказал Максим Максимыч на улице, закуривая. – Первая включает умение настучать по морде подлецу и защитить свою крепость. Вторая – смелость идеалистов. Она вбирает две стадии. Первая – смелость жить и размышлять об устройстве жизни. Вторая – смелость жить и размышлять на трезвую голову.

– Третей стадии нет? – уточнил Роман.

– Разве есть?

– Жить согласно своим принципам.

Максим Максимыч, до того шагавший, застыл как вкопанный. Сигарета выпала из пальцев.

– Вон как завернул. Впрочем, это скорее безрассудство, чем смелость. Но ты попытайся.

В холодном автобусе Роман рассуждал, что значит последняя фраза Максима Максимыча. Обстоятельства не позволят тебе в каждом поступке соответствовать твоим высоким убеждениям, что будет подтачивать тебя и доведет до шизофрении? До самоубийства?

Мысли об обстоятельствах напомнили о школьных реалиях, точнее о слухах вокруг Артура Станиславовича. Если допустить на миг, что информатик, который без проблем мог запаролить или скрыть папки с порнографией на своем ноутбуке, погорел, то грядущая инспекция с особым пристрастием возьмется за мужской состав педагогов. Перетрясет документы раз по десять, в Москву запрос оформит.