Предстоящее

Родители по-прежнему получали сообщения, что все хорошо.

Страх разоблачения притупился.

Сметливый Марат Тулпарович не проявлял бдительности, обещавшая разузнать все о молодом специалисте и затаскать его по судам нервная Мурашова не спешила приводить угрозу в исполнение. Роман понял, что всем вокруг безразлична его биография. Дедушка родом из Казани, скромные планы о научном труде по местному поэту Перцову, арендованная квартира на Красной Позиции, красный диплом, мама отвечает за учет товаров на мебельном складе, папа конструирует велосипеды – набор сведений, которыми москвич потчевал коллег, был экономичен и убедителен.

Откройся правда, Романа бы заклеймили позором. Боже мой, да как он мог так с нами, безнравственно, он же преступник, он же са-мо-зва-нец, а я всегда подозревала, скользкий он типок. Надо же, в образовательном проекте участвует. А в реалити-шоу он не снимается часом?

До тех пор, пока тайна сохранялась, Роман мог рассчитывать на доверие остальных учителей.

Парадоксально, но самозванство делало раскрепощеннее и свободнее. Чтобы найти себя, нужно стать другим. Как-то так.

Несмотря на ежедневную порцию взрывных ситуаций в школе, однообразие утомляло. Чем дальше, тем сильнее. На добрую новость выпадал десяток тревожных и дурных, на один яркий эпизод приходилась стопка тетрадей, доскональная, по канонам образовательного стандарта, проверка которых сулила муки разума. Дети повторялись в ошибках вне зависимости от того, какое количество красной пасты Роман истратил и сколько персональных бесед провел. Если еще несколько месяцев он будет объяснять, что приставки «па» не бывает и чем словосочетание отличается от предложения, то отупеет, а то и вовсе угодит в лечебницу с неврозами. Добросовестный труд чреват.

Летом грянет что-то важное. Не исключено, что поворотное. Пока Роман не мог обрисовать контуры судьбоносного события, всецело полагаясь на предчувствие. Со школой он расстанется по-дружески, научив детей всему лучшему, что умеет сам. До последнего звонка путь проложен ровный: от каникул до каникул, от отчета до отчета, от микродуэли до микродуэли. От зарплаты до зарплаты. Главное – это не воспринимать учеников как глину, а себя как гончара, не прикидываться зрячим среди слепцов и святым в гнезде разврата. Будда, в отличие от Христа, не навязывался в поводыри и не устраивал эффектных шоу, а приверженцев воззрения царевича Гаутамы за всю историю, должно быть, набирается не меньше, чем последователей Иисуса. Безусловно, имеются в виду осознанные приверженцы – не хиппари с мантрами и не те обыватели, кто причисляет себя к православным или католикам за счет ношения крестика.

Дабы не закостенеть в суждениях и не сузить свой мир до размеров квартиры и школы, Роман дал себе зарок гулять в свободное время. Помнится, перед отъездом он часами фантазировал о Казани и ближе к центру поселился, чтобы слышать стук сердца тысячелетнего города. Поэтому в очередной методический день Роман подкрепился перловкой и выдвинулся мимо железнодорожных путей в сторону оживленной автотрассы. Дорога вела, согласно карте, к участку, где сцеплялись улицы со звучными именами – Льва Толстого, Гоголя, Горького. Маститую литературную братию дополнял Карл Маркс, другой головач, навострившийся развивать умные мысли на бумаге.

Жидкий дождик то накрапывал, то переставал. Упрямый ноябрь упивался властью, держа в неволе солнце и вместе с тем охраняя свои владения от поползновений зимы. Снежинкам не дозволялось даже появиться в воздухе, не то что умереть на земле. Назойливый ноябрьский ветер легко доставал до шеи, руки Роман прятал в карманах. Покупка варежек и шарфа откладывалась до кусачих морозов.

Отвыкший от разнородных впечатлений, Роман жадно рассматривал попадавшие в поле зрения объекты: магазин салютов и фейерверков, лавку ритуальных услуг, кладбище за красной кирпичной стеной, торговый центр, высокий отель с синим панорамным остеклением.

Во дворе статного красно-белого храма Святой Варвары, построенного в XVIII веке, расположился двухэтажный черный барак с голой по осени клумбой. Дом Толстого разочаровал простотой и неприметностью. В скверике напротив Роман отобедал ржаным хлебом под приглядом бородатого классика, усеченного по грудь и водруженного на постамент. К одинокому едоку присоседились птицы. Разжалобленный Роман крошка за крошкой скормил им ломоть. Шустрые воробьи подхватывали подачку на лету, суетливые голуби склевывали хлеб с асфальта. Двум синичкам почти ничего не досталось. Сизым они уступали в габаритах. Воробьи перемещались резвыми прыжками, тогда как синицы перебирали по земле лапками, отчего первые поспевали к еде раньше.

Дома в районе принадлежали в основном дореволюционной эпохе. Некоторые, будучи отреставрированы с фасада вплоть до тонкостей лепнины, пустовали внутри. За пыльными стеклами таились потерявшие всякий вид комнаты без мебели и обоев, с потрескавшимися стенами и залитым бетоном полом, с брошенными строительными тачками и кирпичами. Видимо, для тех, кто рулил дискурсом, ответственность перед прошлым замыкалась на подправлении оболочки, на ретушевке.

На улице Большой Красной, куда свернул Роман, исчезли автобусы и троллейбусы, движение ослабло. Зашевелились мысли, тусклые и тяжелые. Вспомнилось, как директор отчитал на совещании Артура Станиславовича за то, что информатик опаздывал и проверял тетради черной ручкой вместо красной. Марат Тулпарович шутливым тоном сообщил Артуру Станиславовичу, что тот при таких успехах с нового года будет зарабатывать деньги по интернету. А еще Марат Тулпарович наказал педагогам ставить оценки чаще, потому что ученик менее чем с шестью оценками автоматически оставался без аттестации в четверти. Вспомнилось, что надвигаются контрольные, олимпиады, комиссии. Отдельным пунктом намечался конкурс кабинетов. Роман не хотел ни с кем состязаться, однако конкурс обязывал каждого учителя составить паспорт кабинета, опись инвентаря, опись справочной литературы, график проветривания и ряд прочих невеселых бумаг.

От тягостных дум Роман спрятался в причудливом доме на Большой Красной. Первый этаж наполовину уходил под землю, и окна с деревянными рамами будто врастали в асфальт. Второй этаж, деревянный, был выкрашен в изумрудно-зеленый цвет, на фоне которого рдели багряные наличники. Рядом с белой дверью, располагавшейся в боковой пристройке, красовалась вывеска «Одежда из Европы». Дверь вела на первый этаж, где также размещалась крохотная типография и некое креативное бюро по организации праздников.

Магазин с европейскими нарядами оказался на поверку обычной комиссионкой. С вешалок свисали аляповатые женские платья, допотопные юбки, клетчатые рубашки для дедушек-домоседов и выцветшие ремни. Девушка-продавец попыталась привлечь Романа кремовым костюмом-тройкой с двубортным пиджаком пятьдесят второго размера за бросовую цену. К чести москвича, он извлек для себя выгоду из заведения с прогорклым местечковым привкусом, прикупив сносные синие перчатки по стоимости двух буханок хлеба.

Предстоящие кусачие морозы уже не вызывали трепета, как раньше.

Вооруженный перчатками Роман шагал по историческому центру и, дабы не впасть в искушение, отводил глаза от кафе, закусочных, пироговых, пекарен, гастропабов, трактиров, пивных и кофеен. Впрочем, вывеска алкостора все же заманила учителя, а ирландский виски «Джемесон» по акции словно прорвал плотину, возведенную рассудком.

Покидая алкогольный бутик с завернутой в пакет бутылкой, Роман просчитывал плюсы и минусы своего положения, как Робинзон Крузо, исполняя роль должника и кредитора в одном флаконе и примиряя добро со злом. Добро: он сдержит слово, данное Максиму Максимычу. Зло: до аванса полторы недели и шесть с половиной тысяч рублей в активе (шесть отложить на плату за квартиру и прочие непредвиденности). Добро: квартира и интернет оплачены по ноябрь включительно, а жилье и доступ в Сеть в краткосрочной перспективе важнее еды. Зло: доллар растет, продукты дорожают, праноедение – шарлатанство. Добро и зло одновременно: возобновляются тренировки по лечебному голоданию и стартует очередной этап по притиранию к обстоятельствам. Из соображений экономии Роман давно исключил из репертуара ромашковый отвар и пастилки шалфея. Настал момент пересмотреть суточные пайки хлеба и чая.

При мысленном подведении итогов прогулки обнаружилось, что самое глубокое впечатление произвел самовольный рисунок безымянного художника, нанесенный на стену одного из отреставрированных зданий. На оранжевом фоне изображались старинные настенные черные часы. Со стрелок свисали жуткие капли, а внизу часы растекались, как лед на солнце, отчего в образовавшуюся дыру из циферблата устремлялись в хаотичном порядке римские цифры. Круг разрывался, время необратимо ускользало.