Собрал король как-то раз англичанина, немца и русского…

– Итак, – я делаю глоток чая, – у нас два актера.

– Кто? – Серега листает меню – «Час Пик» пустует, но и понятно, воскресенье – завтра большинству посетителей на работу. Улица за окном как подтаявшая нуга тянется светом фар. Тень висящего под потолком вентилятора играет на столе вращающимся переливом.

– Ты и Сыч, есть еще завлит, ну и я.

– Небогато.

– Да самое то! – Неожиданно, на полчаса раньше, появляется Сыч, за ним, светясь улыбкой, следует официант. Я узнаю в нем парня позавчерашней давности – короля скидок. – Мы вас позовем. – Царственным жестом артист просит работника кафе на время удалиться.

– Хорошо, – прислужник исчезает.

– Да на хрена вы сюда меня привели? – Не поглядев меню, Сыч падает на жесткий диван рядом с Серегой. – Тут водка больше чем моя жизнь стоит!

– Я угощаю, не парься. – Мне тревожно, от рюмки-другой я сам бы не отказался.

– Вот всегда мечтал о таком директоре.

– Мы договорились здесь встретиться. – Серега откидывается на спинку стула.

– Но со мной, конечно, можно было и в месте попроще увидеться. – Сыч довольно потягивается. – И с кем же договорились?

– С Петром.

– Каким еще на хрен Петром?

– Ну с кукольного, который…

– А, – набавляет себе английского акцента, – мистер Пэтр – представитель театральных меньшинств, лучший в номинации «рука в жопе».

– В смысле? – настораживаюсь я.

– Ну в каком еще «в смысле»? Как, ты думаешь, они своими куклами управляют?

– Как?

– Как-как – через жопу.

Смеемся громко, на шум словно на сигнал снова подбегает официант, заказываем графин водки, пиво и сет из суши и роллов. Парень нашим выбором остается доволен.

– Ладно, по делу. – Пока ждем Петра, надо еще обсудить текст. – Пьесу все читали?

– Да читали. – Кажется, что Серега чем-то недоволен.

– А то, два раза перечитывал, – юродствует Сыч. – Могу пересказать.

– Серег, что не так? – сразу пытаюсь избавиться от недомолвок.

– Да все так. Просто…

– Да что просто?

– Просто я не вижу, как ее поставить. Сыграть – главного героя сыграл бы, а как и что, не пойму.

– Э, – не унимается Сыч. – А что это главного героя сразу ты? Я тоже хочу. Э, директор, у нас что – кастинга не будет?

– Извини уж, Сереге роль героя, тебе – его друга.

– Ну, – актер отыгрывает обиду, преобразующуюся в смирение, – так и быть, я подумаю, конечно, надо посмотреть еще на свой график.

Анализируем мой текст, минусы выявляются сразу, плюсы попозже, да и то с трудом. Точно Вера сказала – поспешил, ну поспешил же… Но разве у меня оставался выбор? Официант возвращается, расставляет на стол наш деловой ужин. Пока мы замолкаем, он сам же разливает водку по рюмкам, потом, удаляясь, напутствует:

– Если вам неудобно есть палочками, советую взять вилки, они вон там за соломкой и салфетками у окна.

– Ладно, давайте, – пытаюсь придать серьезность нашему мероприятию, поднимаю стопку. – За нашу победу.

– Да, победу над всем и вся, всегда и потом, – добавляет Сыч.

– Эх, не нравится мне все это, – печалится Серега.

Я закусываю имбирем – острота японской кухни приятно щиплет язык. Смотрю на поднос, долго не решаюсь, какой ролл поймать на палочку, в итоге беру первый попавшийся. С креветкой…

– Ты, Серег, – начинает Сыч, еду он игнорирует, – в театр пока не заходил, а там уже про нас слушок пошел. В четверг на спектакль придешь, тебе Александр Яковлевич все расскажет.

– Какой слушок? Что расскажет?

– Да что ты с Платоном какую-то авантюру задумали и меня в нее втянули. Александр Яковлевич недоволен, ой, страсть, как недоволен, – косится на меня, – что из его театра актеров в какие-то интриги впутывают.

– А ему не все ли равно? – Откидываю палочки в сторону, ем роллы руками, перед этим топя их в блюдечке с соевым соусом.

– Значит, не все равно. И это, пока не забыл… Александр Яковлевич, ну или Француз, как ты его называешь, хоть представляешь какую премьеру готовит?

– Какую?

– По Шиллеру! «Коварство и любовь!» Трехчасовую! В спектакле около тридцати человек! Бюджет больше двух миллионов! А, выкусили?

– Кто?

– Я, – икает Сыч.

– Да уж, англичане и немцы – все против меня объединились. – Единственное, что приходит на ум, – отшутиться.

– Не понял?

– Моя жена Шекспира ставит, «Ромео и Джульетта».

– Шекспир, Шиллер… О, я гляжу, у тебя так ниче конкуренты.

– Все прям, как в анекдоте: собрал король как-то раз англичанина, немца и русского… Концовку все знаете?

– А то, русский в концовке всех наебывает и полцарства от короля получает.

– А евреи? – Подвыпив, Серега берет себя в руки, паника на лица сменяется решимостью.

– А евреи? – Сыч важно поправляет очки. – А евреи, да у них и так все заебись.

– Ну, у одного точно не так.

Когда является Петр, мы уже доедаем остатки закуси. В соевом соусе плавают крошки панировки. Лица разрумянены и улыбчивы – усталость отступила, мышцы расслаблены, мысли стремительны.

– Привет. – Кукловод чинно со всеми здоровается за руку и оглядывает наше застолье, одобрительно улыбается. Ростом он невелик, лицом неприметен, одет в стиле, я так характеризую, свой в доску парень: кеды, штаны с десятью карманами, футболка с зарубежным городом на груди.

– О, еще один директор, – допив стакан пива, непонятно к чему вставляет Сыч.

– Почему? – Петр навалился всей своей невозмутимостью.

– Не задавай сложных вопросов, Петь, присаживайся.

– Я не люблю, когда называют меня Петей!

– А как же… – Сыч уже перепил, размашистые жесты его сдают с потрохами.

– Ладно, тише, – вмешивается Серега. – Петр, садись, дело есть.

Замечаю нарукавнички, потом всего официанта целиком.

– Хотите что-нибудь сразу?

– Мне, пожалуйста, кофе с сахаром. – Кукловод мягким голосом сказочника озвучивает заказ, слово «сахар» произносит особо сладко. – Можно?

– Конечно. Какой кофе предпочитаете?

– А ты что, пить не будешь? – возмущается Сыч.

Серега легонько пихает его в бок.

– Американо, только, будьте любезны, можно ли мне к нему сливки?

– Конечно.

– А чизкейк у вас свежий есть?

– Конечно. – Улыбка официанта тягуча, как сыр на бутерброде, разогретом в микроволновке.

– Тогда будьте добры.

– Вам в общий счет или отдельный?

– Отдельный.

Серега, дав мне передохнуть, рассказывает Петру о наших планах. Предлагает ему принять участие в «Марше одноногих». За повествованием мы успеваем выпить еще по кружке пива, что окончательно вселяет в нас уверенность – у нас все получится.

– Очень, – дослушав все до конца, начинает Петр, поднося к тонким губам чашечку – на удивление, она еще наполовину полна. – Очень интересно вы придумали. Ребята, нет, правда, вы молодцы. Свой театр – класс!

Сыч просит ближе сидящего к проходу Серегу пропустить.

– Я покурить, дурная привычка такая имеется, вы уж меня извините…

Вдохновленный Кукловод продолжает:

– Молодцы, в нашем болоте, как раз не хватало таких, как вы. С радостью к вам присоединюсь. Вот только бы время найти. Пьеса, говорите, «Марш одноногих»? Это прям по-довлатовски… Классно. Платон, скинешь мне?

– Конечно.

– Я прочту и поделюсь своим мнением, может, чем и помогу. У меня спектакли детские только утром, вечерами я свободен, но… Но есть проблема, скоро гастроли в Питер. Я туда поеду со своими моноспектаклями… Меня сам Леонид Кузьмичев позвал, понимаете?

– Понимаем. – Серега переглядывается со мной.

– Ну, еще на май у меня поэтических вечеров много назначено.

– А ты пишешь стихи?

– Да. – Петр расправляет грудь, что на футболке отчетливо вырисовывается город и надпись: «Манхэттен». – Я поэт… И у меня еще свой поэтический театр – «Под деревом».

– А. – Серега кивает, делает вид, мол, все понимает. А сам весь в себе – подбирает слова.

– Но я очень постараюсь вам помочь. Вы большие молодцы.

– Так что, по рукам, – опережает события Серега, запустив пальцы в свою кудрявую голову.

– Да, конечно… Но просто поймите, у меня тоже много разных проектов… интересных.

– Но мы на тебя рассчитываем?

– Да, я думаю, я вам смогу помочь. Театр для меня – дело святое.

– Так ты с нами?

– С вами. – Сиюминутное раздражение озаряет Петра, но тут же гаснет. Бесцветное спокойствие закрывает лицо.

И вот, актеров уже трое. Сейчас подойдет Колдай, и если он согласится, то мужской состав спектакля будет полностью укомплектован, нужна будет только одна актриса – и можно начинать!

Петр допил вторую чашку кофе очень быстро, распрощался и ушел, перед этим раз десять отблагодарив нас за приглашение. С Колдаем он разминулся в минуту-другую. Этот же, перед тем как войти, с улицы выследил меня, сидящего за стеклом, настучал в окно: «Тын-тын, тын, тын-тын» – лейтмотив из «Терминатора», и скрылся. Через считаные мгновения шумно ворвался в кафе, втащив на своей черной одежде сумрачную прохладу.

– Васька. – Он с ходу здоровается со всеми, оглядывает опустевшие остатки ужина и опечаленное от внезапно закончившейся водки лицо Сыча, садится возле меня. – Ну, как дела, театрал? Читал сегодня про тебя уже…

– Да это старое, что ли?

– Не, свежак. Вон. – Лезет в сотовый. – Опубликовано после шести.

– Дай. – Беру телефон вместе с его тяжелой рукой, читаю заголовок:

«Безумие становится нормой»… А дальше тянется текст про новый театр – сдержанный, интригующий – все, как надо. Мерцает соскальзывающая вниз инфа, проклятый сенсор – Колдай все время поднимает ее пальцем наверх. Ну, Библиотекарь – «неугомонный дух» просто… Машина по имени Алексей запущена. Держитесь. А тому, кто хочет выучиться на завлита, следите за ним и записывайте.

– Ну, заценил? – Васька подмигивает.

– Слушай, дай мне, – просит Серега.

– Да, братан, без проблем. Читай и развивайся. – Васька доброжелателен.

Сыч молча наблюдает за новым гостем. В голове его ворочаются мысли, это видно по его задумчиво-слепым глазам.

– Как? Как? Так быстро? – Серега раздражен, удивлен и доволен – все сразу.

– А ты что хотел? – Пододвигаю меню к Колдаю. – Это же Библиотекарь.

– Только мы еще людей не набрали, а он уже вон как расписал!

– А что делать? Его уже не остановить.

– Бля, у него реально машинка с интернетом, что ли? – Серега давится неожиданным смехом.

– Вась, – хочу спросить я, но официант перебивает. Явился, словно из-под земли восстал.

– Хотите что-нибудь сразу?

– Хочу, да, дружище, ты абсолютно прав. Жуть, как водку хочу. – Колдай оглядывает наши согласные лица. Вопросов лишних не задает.

– Во. – Сыч выходит из коматоза. – А он мне нравится.

– Взаимно, – сигнализирует пальцем ему командир отряда специального назначения. – Итак, можно бутылку «Хаски», четыре стакана сока? Ну, и закусить к ней что-нибудь.

– Что именно? – взгляд официанта цепок и подготовлен.

– Ну, каких-нибудь солений и сала?

– У нас есть маринованный сет – огурчики, помидоры, капуста… Сала, к сожалению, нет, мясная тарелка устроит?

– Устроит, да, пацаны, устроит?

– Не, он мне однозначно нравится, – оживляется Сыч.

Этот назойливый «нарукавничек», дослушав заказ, тут же проваливается в никуда, так же как и появился – словно его и не было вовсе.

– А что вы вовнутрь не сели? – спрашивает Колдай.

– Там музыка громкая. – Я ловлю момент и продолжаю: – У меня к тебе дело. Как ты к театру относишься?

– Платон, давай, по существу. Что хотел?

– Сыграешь роль в спектакле нашем?

– Когда?

– В июне.

– Ну. – Колдай кривит большие губы – это значит он размышляет, я уже изучил. – А сыграю, в июне у меня отпуск.

– Отлично!

– А ты как со сценой, дружишь? – Серега допивает остатки пива.

– А что, она баба, что ли, с ней дружить?

– Великолепно… – Сыч аж приподнимается.

Серега выходит покурить, я воздерживаюсь.

– На премьере, – пытаюсь я подколоть товарища, – твоя любимая Адка будет!

– Да пошла она!

– А что такое?

Ваську одолевает легкое смущение. Странно, такое с ним случается редко.

– Возомнила о себе, и то ей, и се…

– А тебя-то самого, что заклинило – красавица, выпей водки, выпей – разговор вне темы театра расслабляет.

– Уважаю, – вставляет Сыч, нагло тыча пальцем в моего друга. Был бы на его месте кто другой, Колдай запросто свернул бы ему руку.

– А что такого?

– Ну, хотя бы шампанским угостил.

– От него же голова потом трещит, я как лучше хотел… Постой. А ты откуда знаешь?

– Ленка сказала.

– А она откуда знает?

– Ей же Адка по скайпу все твои телодвижения расписала.

– И как я… – затихает товарищ, понимая – мы не одни.

– И как ты…

– Так она обо мне говорила? – Необычная суета овладевает Колдаем, он оживает всем лицом, трясет под столом коленом от любопытства.

– Говорила… притом много…

– И что?

Чувствую – кто-то закрывает свет. Поднимаю глаза – выглаженная улыбка официанта.

* * *

– Мне нужна Танька.

– Что? – не понимает Ленка.

Мы выбрались на прогулку уже к ночи, когда хозяева загнали своих собак по домам, а в окнах многоэтажек почти не осталось огней. Жена пришла еще позже меня, замученная и злая, потребовала свежего воздуха.

– Мне нужна Танька, актриса из твоего театра, – повторяю я с уточнением. Пытаюсь взять жену за руку – она отстраняется. В своей кожаной куртке, тертых джинсах, кроссовках она похожа на героиню из романа Гранже, сыщицу-полицейскую. Помнится, когда читал «Пассажир», как дело доходило до нее, всегда возбуждался, все представлял Ленку, только в другой ипостаси – преследующей по пятам потерявшего память то ли маньяка, то ли художника.

– Зачем?

– Для спектакля.

– А ты больше ничего не хочешь?

Из темноты дворов выходим в электрический простор проспекта. На коротких деревьях горят гирлянды – обычные, свисающие и капающие.

– Снова пил? – Ленка пытается перевести тему.

– Немного, – вру я… На самом деле много, меня пошатывает.

– Будешь пить, член стоять не будет, – то ли пытается обидеть, то ли предупредить.

– Дай мне Таньку, – настаиваю на своем.

– Она уже у меня играет.

– Кого? Джульетту? – смеюсь я.

– Кормилицу.

– О, отправила ее на понижение?

– Ей полезно.

– Раньше твоя любимая актриса была.

– Она и сейчас хороша, ну, знаешь – старение никого не красит.

Из квадратного окошечка киоска «Шаурмания» исходят разящие запахи, пропитывающие проспект Мира луком и жареным мясом. Высоченная стела, возведенная к восьмидесятилетию победы, золотит сердце города – распутье семи дорог… Можно ступить по любой из них – потерять коня, жену, найти смерть… Но лучше вернуться домой – толку гулять в таком настроении? Да и туманит меня конкретно. По левому «борту» хрустальной вывеской серебрится «Кристалл» – магазин драгоценностей, а проще магазин для буржуев – человек, выкидывающий бешеные деньги на сверкающие безделушки, стране бесполезен. Хотя, Ленка… Присматриваюсь к ее безымянному пальцу. Кольцо на месте. А то вдруг сняла сгоряча да зашвырнула в тартарары. Пятьдесят тысяч! Но это свадебное, так и быть, ей простительно…

– А ты знаешь. – Ленка неожиданно останавливается. – Француз, как ты его называешь, Шиллера ставить будет.

– Знаю.

– Он займет всех твоих актеров, и все…

– Что «и все»?

– И ты поймешь наконец-то, что все зря.

– Они соскочат – я в них верю.

– Ты слишком наивный.

– Ну и пусть. Этим я пока и спасаюсь.

– И что ты со своими «Одноногими» делать собрался? Тут Шекспир, Шиллер…

– Знаешь такой классический сюжет анекдота про англичанина, немца и русского?

– Не знаю, – возбужденно вскрикивает Ленка.

Сонные горожане, до этого дремлющие в ожидании автобуса под козырьком остановки, любопытствуют. Неужели мы такие громкие? Скорее, кажется, все пьяное одурение, выдержать бы часок – отпустит.

– Там, как бы англичанин и немец все правильно и отлично ни сделали бы, русский все равно их в дураках оставляет.

– При чем тут твои тупые анекдоты?

– При том что без самоиронии мне не выжить.

– Хочу шаурму, – резко и вздорно вырывается у Ленки.

– Шаурму? Да ты такую, как сама говоришь, дрянь не ешь.

– Не ем, а сейчас хочу! Почему ты не считаешь меня за человека?

– Э, Лен, постой.

– А я человек тоже, да! Хоть и женщина… Или женщина человеком, как и режиссером, быть не может? Да? Ты молодец, конечно, чистенький, все своим честным трудом добился, без образования – вышел в писатели из поселка своего гребаного, из семьи рабочих. А я – все по блату, москвичка, ВГИК с отличием закончила, режиссером стала, только благодаря тому, что папа у меня народный артист, мама народная артистка. Все по связям. Так все думают. И ты так думаешь! А так я бездарна, да? Сама по себе ничего не стою.

– Вроде я пьяный, не ты. Куда тебя заносит?

Новые возникшие из подворотен кривозубые ротозеи просовывают свои рожи меж прутьев забора. Перехрипываются друг с другом, да перекашливаются. На нас самая обычная одежда, но что-то, понятия не имею что, выдает в нас других людей. Стая бездомных собак нагло перебегает дорогу, большой и мохнатый лидер лает на деликатно объезжающее их авто.

– И ты же тоже считаешь, что я не могу быть режиссером, да? И все потому, что женщина!

Ветер поднимает с асфальта паруса пыли, готовые нести ночь к неведомым горизонтам. Погода портится. Пустой пакет проносится по газону.

– С чего так решила?

– Ты это писал в своем гребаном романе!

– Но это же художественный вымысел.

– Ага, рассказывай мне.

– Да и не так я писал.

– Все так.

Я и жена напротив друг друга – глаза в глаза, как боксеры перед взвешиванием.

Молчание сжигает нервы. Уличный, мать его, театр!

Полночный зритель. Взбунтовавшийся город. Приподнятой падугой незаметно колыхающаяся вселенная.

– Платон, да угости меня наконец-то этой поганой шаурмой. – Ленка прижимается мокрым лицом к моей груди. – Я же тоже человек!

– Да без проблем.

Пока все готовится – за стеклом видно, как нерусский парень в белом колпаке и целлофановых перчатках стелет на стол лаваш и набивает его всякой всячиной, – я пью чай из бумажного стаканчика, бодрюсь, как могу. Ленка дышит мне в грудь, шепчет.

– Какой же ты красивый… До чего же ты, сука, красивый.

За суетой продавца на вертикальной трубе вращается кусманище мяса, от него веет пряностями и Кавказом.

– Спасибо, – выдаю я. – Так ты мне Таньку отдашь?

– Ты можешь не забивать голову работой, хотя бы сейчас? Завтра приедешь в театр и все по-деловому обсудим.

– А сейчас?

– А сейчас ты мой муж, а я твоя жена.

– А завтра?

– А завтра я буду худрук, успешный режиссер, а ты дерзкий парень, который решил выступить против всех.

Подъезжает автобус, увозит с собой зрителей в рассеянный мрак. Собаки разбегаются по подворотням. Проступившие из темноты глаза забулдыг растворяются в зарослях кустов.

– И ты будешь снисходительно на меня глядеть?

– Буду.

– А дома?

– А дома буду тебя любить. – Ленка поднимает глаза и гладит мои плечи.

– За что?

– За то, что ты дерзкий парень, что решил выступить против всех. – Она со всех своих женских сил прижимает меня к себе. – Какой же ты широкий…

– Все готово, возьмите, пожалуйста. – Из окошка волосатая рука протягивает завернутую в бумагу шаурму.