И осталось…

И это была бы лучшая в мире премьера, о которой я только мог бы мечтать, но, конечно, ее не случилось.

Палыч воспользовался моим доброжелательным приглашением в зал.

На поклоне звучали самые обычные аплодисменты и поздравления. Актерам дарили цветы. А после знакомые прорвались в закулисье и давай повторять раз за разом, мол, какие же вы молодцы – талантливые, перспективные, отчаянные… Серега, Петр и Танька млели, благодарили гостей за щедрые комплименты.

– Это мой первый спектакль, – повторял Серега при каждом удобном и неудобном случае.

А зрители разошлись по домам. И скорее всего, как только переступили пороги своих уютных пенатов, тут же забыли о нашем «марше» и о том, что он был одноногий. А кто-то посетил кафе, чтобы спокойно досидеть вечер, выпить коньяка или вина… Поглядывал на свою спутницу, осыпая комплиментами и извиваясь вокруг нее от всевозможных ухаживаний; и стоило ей только намекнуть на симпатию игривой улыбкой, как он тут же забыл о маргинальном подполье, «красноармейце», ДК и прочей непонятной ерунде…

– Это успех, – крепко обнимает меня Ленка, она переволновалась. Ее всю трясет, губы мокры и горячи, ладони, наоборот, холодны, как лед.

– Спасибо, – отвечаю я, куря проклятую «Тройку».

Чуть дальше от служебного входа актеры одаривают друг друга уважительными словесами.

– Это мы сделали! – слышу голос Сереги. – Но поверьте, согласитесь, без меня бы у вас ничего не вышло.

– Конечно, не вышло, – отвечает Танька.

– Конечно, – вторит Петр.

– Ну. – Серега поднимает бутылку шампанского. – За нас!

Заметив меня, останавливается.

– Платон, – кивает мне. – И за тебя тоже.

– Спасибо, – смеюсь я.

Ленка злобно косится на новоиспеченного режиссера.

– Платон, это же твоя победа, а не их… Разве они этого не понимают?

– Это их победа… И мое поражение.

– Что ты говоришь? Ты видал, как зритель хлопал?

– Не знаю.

– Не знаешь? – Лицо Ленки от огорчения оборачивается новой для меня красотой – покорной и теплой; она пальцами пытается разгладить свои, видимо уже самой надоевшие, кудри. – Ты же все видел сам.

– А я глаза закрыл…

– Зачем?

Сказать мне нечего.

– Директор. – Из двери ДК выходит Сыч с бутылкой водки в руке, хлебает прямо из горла. – По-моему, какая-то херня вышла.

– Все хорошо.

– «Вот и осталось!» – карикатурно напевает актер, следуя к своим коллегам.

Появляется Колдай под ручку с Адой. Они присоединяются к нам.

А следом Леха и Вадим. Хлопают меня по спине и успокаивают.

– Я закрываю театр.

Библиотекарь согласно кивает.

– Зачем? – дергает за рукав Вадим.

– Ты спятил? – горячится Ленка. – Ты же сделал невозможное, и разом хочешь все это прекратить?

– Эй, – расталкивая окружившую меня толпу, возникает Серега. Его стильная прическа до сих пор пышна от лака – не успел еще разгримироваться. – Ты не можешь без меня ничего решать! Я главный! Слышите, я, Сергей Швейцер, художественный руководитель, заявляю, театр отмечает сегодня свое рождение! Мы лучшие в этом городе! Видели мой спектакль? Вы даже не понимаете, каких трудов мне это стоило. Сегодня мой праздник. Понимаете? И вы обязаны отметить его со мной! Я требую.

Все от него расходятся по сторонам.

– А вы говорили, что кубы – это плохо? А это я черные кубы эти придумал! Я!

Серега пьянеет на глазах.

– Понимаешь? – изрядно запьяневший, он кладет руку на плечо Лехе. Тот жестко сбрасывает ее с себя. – Ты со мной? – брызжа слюной, спрашивает актер.

– Нет, – коротко и ясно отвечает главный библиотекарь города.

– Все ясно, – кричит вслед разгоряченный обидой творец. Ему ничего не остается, как вернуться к растворившимся в вечернем полумраке актерам. – В театре предателям не место, – бросает он напоследок.

Оставив всех, спускаюсь в сортир.

Одна из кабинок открыта. Любопытство тянет в нее заглянуть. Веревка прочно закреплена под потолком на стальном крючке. Над унитазом мотается петля. Гляжу сквозь нее на желтый унитаз, грязный кафель и коричневые полосы.

Никакого народа…

В ржавом сливном бачке бушует вода.

Пытаюсь открыть дверь… Заело… Она захлопнулась от сквозняка и плотно заперта. Новый замок. Не сразу замечаю лежащий на подоконнике ключ. Он сверкает таинственным артефактом. Под ним листы. Внимательно вглядываюсь в них. Читаю недавно нафантазированный мною текст, который я только-только собирался вписать в пьесу…

Пьесу «Марш одноногих».

Я отлично осознаю одно – сегодня «маршу» случиться было не суждено.

Англичанин Шекспир и немец Шиллер казнены. Я спасен…

…дошла очередь до русского… Через пять минут король выходит из комнаты, хохочет, как ненормальный. Все удивляются, что же такого смешного русский с шариком сделал? Король отвечает: «Сломал»… Полцарства ему!

Палыча никто из нас с того вечера больше не видел. Он и его свита исчезли из города без единого следа в день премьеры. Даже Леха и Вадим не смогли вычислить, куда они могли подеваться. Ни Августины Александровны, ни шахматистов, ни курящих кальян меломанов, ни баянистов, ни алкоголика, ни продавщицы мороженого…

Пытался отыскать Верку, чтобы связаться с Дирижаблем, но ничего не вышло. Парочка любовников пропала с концами.

Вместе с подпольщиками исчезла из поля зрения и вся правящая верхушка города. Строительство Свободной экономической зоны был отменено.

За струящимся фонтаном на скамейке под размашистым кленом студенты на широкоэкранном планшете играют в шахматы.

– Для ферзя пешки, что пельмешки, – комментирует третий.

От супермаркета «Пятерочка» звучит очередной напев дурацкой песни:

 

Мы натворили глупостей, наговорили фраз.

Но если сердце еще бьется – значит есть шанс…

 

Парни распахнули двери своего авто, курят «Вейп», косятся на гуляющих мимо барышень.

 

Где ты? Где я?

Что между нами, нам никто не скажет.

Где ты…

 

– Ну, что девчонки всех по местам расставили? – подходит Колдай, озирая ДК, как предстоящее поле боя.

– Обижаешь, – отвечает Леха.

– Пьяные бабы у входа?

– Обижаешь, – повторяется Библиотекарь.

– Там все, как на подбор, – улыбаюсь я, облокачиваясь на парапет фонтана. – Одна синее другой.

– С ними дядька Черномор, – произносим чуть ли не хором. Смеемся.

– Хотел бы я посмотреть, как наши кресла вырывать будут. – Вадим закуривает свою терпкую «Тройку», одну сигарету протягивает мне.

– Зато ты узришь, когда они на улицу маршем выйдут спинками от них махать.

– Актеры твои в штаны не наделают? – Колдай волнуется, крутит на безымянном пальце золотое кольцо.

– Да у меня немного пиротехники, так, чуть сцену тряхнет и все… – шутит Библиотекарь, спокойно следя за каждым посторонним на площади человеком.

– Да сегодня не они главные герои, – выдыхаю дым в свежий, пахнущий кострами сумрак.

– Цветы достанутся не им… – дополняет меня Алексей.

– А что тогда им? – Вадим не поднимает лица, взгляд направлен в новенькую мобилу. Бешеных денег стоит. Хотя это все мелочи для главного театрального куратора города.

– Наше большое и теплое «спасибо», – иронизирует Колдай.

– Да за такой стресс я бы их сразу на звание «народных» выдвинул.

У скамеек под присмотром родителей резвятся дети в красных комбинезонах.

– До «Марша одноногих» осталась минута, – шепчу я. – Третий звонок, считайте, прозвучал.

– Это твоя первая премьера, как режиссера? – интересуется Вадим.

– Да, но поздравления после, все по местам, начинаем…

Фасад подпирают мощные колонны. Прожектора недавно отреставрированного здания загораются яркими огнями. Новая подсветка пылающим электричеством рассеивает окружающее пространство, кажется, что Дом красноармейца завис в воздухе и больше ни от чего не зависит. Земля вращается, а он продолжает оставаться на месте.