– Ну, что скажешь, стоило на это посмотреть или нет?

Мне известно, что Фло любит музеи, выставки, всякие модные веяния. Профессия стюардессы, интерес к культуре, искусству – от классического до современного, – все это помогает пускать пыль в глаза. Она разглядывает настенные фрески и, похоже, искренне восхищается причудливой фантазией художников, сходством портретов с оригиналами, их грубоватой наивностью, контрастирующей со сложностью тем: свобода, семья, образование, революция, мужчины-боги, женщины-воительницы. Я пытаюсь скрыть волнение. Мне кажется, что с тех пор здесь ничего не изменилось. Я узнаю каждую картину на каждом пилоне – несомненно, потому, что с тех пор не раз разглядывала их в интернете. И теперь эта виртуальная реальность смешивается с моими воспоминаниями. Краски кажутся мне более яркими, чем прежде. Фрески бережно поддерживают в хорошем состоянии. Интересно, для кого – для туристов? Однако сейчас, в разгар дня, в Баррио-Логане нет ни души. Слышны только пронзительные гудки электропоездов, грохочущих по эстакаде над нашими головами. Без этих невероятных росписей квартал выглядел бы одним из тех заброшенных мест, которые не рекомендуется посещать двум женщинам без мужской опеки. Он отрезан от остальных районов города железнодорожной магистралью, между пилонами и в зазорах расписанных стен масса укромных закоулков – идеальное место для преступников всех мастей.

– Да-да, просто невероятно, – соглашается Фло, увлеченно фотографируя. – Но, согласись, квартальчик страшноватый.

Я зна́ком приглашаю ее следовать за мной. Мы поднимаемся на эстакаду, спускаемся, осматриваем ее снизу и сверху, один пилон за другим. Вот пилон – Змея, пилон – Древо жизни, пилон – Орел-освободитель, пилон – Дева Мария, а вот наконец и моя la Soldadera.

На прежнем месте, с карабином в руке, с патронташем на перевязи, с волосами, развевающимися на ветру.

Она неусыпно охраняет.

Охраняет мою судьбу.

И вдруг у меня замирает сердце. Я ничего особенного не ждала, возвращаясь в это место. Но он здесь, он ждет – прямо передо мной.

Тот самый «шеви вэн», принадлежавший группе «Лос Парамос», стоит возле одного из пилонов, под фреской La Soldadera. Совсем как в ту ночь.

– Ну-ка, пойдем, – говорю я Фло.

Она испуганно озирается, хотя не забывает сфотографировать La Soldadera. Мы с ней забрели в один из самых глухих уголков парка Чикано, здесь нет ни тротуаров, ни дорожек, никаких строений. Илиан тогда не случайно выбрал это место…

Если здешние фрески тщательно оберегают, то о фургоне это сказать было нельзя. Похоже, он ждал меня тут все эти двадцать лет. Шины спущены, ветровое стекло разбито, дверцы перекошены. Изображения марьячи и надпись «Лос Парамос» изъедены ржавчиной, но еще видны.

Я подхожу ближе, пытаясь понять, каким образом он здесь очутился. После той ночи Илиан отвез меня в Сан-Исидро, где я пересела в свой арендованный «додж челленджер», сам же вернулся за Луисом в Олд-Таун, в Президио-парк, а затем подобрал в Чула-Виста Рамона и Фелипе. Но ведь фургон принадлежал группе «Лос Парамос», так кто же его здесь бросил? И кто мог знать, что я сюда вернусь двадцать лет спустя?

Подойдя ближе, убеждаюсь, что «шеви» и впрямь сильно сдал. Да и чему удивляться – ему не меньше четверти века, и для своего возраста он еще неплохо сохранился. Встаю на цыпочки, стараясь разглядеть сквозь пыльные окна, что там внутри.

– Что ты валандаешься? – испуганно спрашивает Фло. – Черт возьми, Нати, слепому ясно, что это берлога наркоманов!

Присмотревшись, вижу внутри раскиданные вещи и как будто узнаю ту самую газовую плитку, на которой Илиан сварил мне кофе. Мне даже чудится, будто я слышу его запах. Пробирает озноб, кожа покрывается пупырышками…

– Черт, Нати, кто это?!

Я резко оборачиваюсь и вижу за ближайшим пилоном машину. Серый «форд», как две капли воды похожий на тот, что ехал за нами в Олд-Тауне, к мексиканской границе. У меня замирает сердце. Что это – ловушка? И как поступить – бежать, кричать?

Но мы с Фло не успеваем ничего предпринять: чьи-то лапы зажимают нам рты и заламывают руки за спину, чья-то нога пинком распахивает дверцу, сзади к нам прижимаются чьи-то тела, различаю мятное дыхание бандита, который держит меня, и никотиновый перегар изо рта того, кто вталкивает в фургон Фло.

Нам залепляют рты скотчем, связывают руки, потом швыряют на тюфяк. Один из бандитов – во рту он мусолит окурок сигары марки «Я люблю тебя, Робусто» – не отрывает уха от мобильника. Второй (он то и дело закидывает в рот мятный леденец из жестянки) стоит у закрытой двери фургона, наблюдая за окрестностями.

Фло с ужасом смотрит на ножи в кожаных чехлах, свисающие с поясов бандитов. А я обвожу взглядом опрокинутые шкафчики, разбитые гитары с порванными струнами, стопку сомбреро, таких драных, словно их глодала целая армия крыс, дырявую простыню, похожую на одеяние призрака, выпотрошенные подушки и распоротый по всей длине тюфяк, на котором мы обе сидим.

Когда же я устану мечтать…

Наконец Робусто выключает мобильник. Оглядывает нас по очереди и, явно следуя полученным указаниям, подходит ко мне, не выпуская из зубов огрызок сигары, с угрюмым, брезгливым видом мусорщика, которому предстоит разобраться с отбросами, хватается за ворот моей блузки и одним рывком раздирает ее, обнажив грудь. Но его взгляд устремлен не на мой бюстгальтер – он смотрит на ласточку, вытатуированную у меня на плече, и улыбается, если можно так назвать его кривую ухмылку.

Фло трясется так, словно ее запихнули в морозильную камеру. Я знаю, о чем она думает. Мы наткнулись на наркодилеров. Мы помешали им заниматься их гнусными делишками. И сейчас они нас убьют. А перед этим, конечно же, изнасилуют. Успею ли я сказать тебе правду, Фло? Мы вовсе не наткнулись на них, они следили за нами. Нет, не за нами, а за мной, и ты тут совершенно ни при чем, бедная моя Фло. Им нужна именно я. Мисс Ласточка.

Зачем? О, вовсе не для того, чтобы заставить говорить, ведь они заклеили нам рты.

Значит, чтобы заставить меня молчать?

– Я уверен, это она, – подтверждает Робусто. – Но нам придется заняться обеими.

Леденец сует в рот очередную конфетку.

– Надеюсь, тариф будет двойной?

Робусто пожимает плечами:

– Можешь перед этим поразвлечься с ними, если считаешь, что тебе мало посулили.

Леденец едва не давится.

– Как знаешь. Тогда я возьму эту пухлявую блондинку, уж больно аппетитная!

Однако он медлит и с сожалением поглядывает на мою обнаженную грудь. Потом все же поворачивается к Фло, зловеще поигрывая своим зачехленным ножом. Фло находит в себе силы ответить ему презрительным взглядом. Представляю, какими ругательствами она осыпала бы их обоих, если бы ей дали открыть рот. Думаю, самым ужасным для нее было бы умереть молча. Леденец проделывает какие-то странные телодвижения. Я догадываюсь, что он пытается спустить штаны, которые никак не слезают с его жирной задницы. В кармане штанов побренькивает жестянка с леденцами, и этот звук добавляет к сцене последнюю мрачную ноту. Я не сразу понимаю, что бренчанию ментоловых леденцов сопутствует другой звук.

Кто-то стучит в окошко!

Миг спустя в нем появляется лицо с носом, расплющенным о стекло, и вытаращенными глазами, которые пытаются рассмотреть, что происходит внутри. Робусто проворно встает между окном и нами, но я все же успеваю узнать человека.

Вот уж кого не ожидала здесь увидеть!

Это командир Жан-Макс Баллен.

Робусто выходит из машины, протиснувшись в едва приоткрытую дверцу, и сразу захлопывает ее за собой. Я слышу обрывки разговора – вернее, грубый голос бандита:

– Вам чего? Это частное владение. Нет, я никого не видел. Убирайтесь отсюда!

Это продолжается каких-нибудь тридцать секунд. Когда Робусто возвращается в фургон, я замечаю, что его нож уже вынут из чехла, и от ужаса у меня перехватывает горло. Давлюсь горькой слюной. Увидев в окошке лицо Жан-Макса, я подумала, что он их сообщник, но по разъяренному взгляду Робусто понимаю, что тот никогда прежде не видел командира Баллена. Тогда почему так испугался?

И что здесь делает Жан-Макс?

Робусто наклоняется, хватает мою сумку, вытряхивает ее содержимое на тюфяк и включает мой мобильник. Ну понятно: хочет проверить, с кем я говорила и кому писала в последнее время. Я не пользовалась телефоном с тех пор, как звонила Оливье и Марго. Убедившись в этом, бандит бросает его на пол и поворачивается к Фло. Она носит телефон в переднем кармане брюк. Бандит тут же замечает прямоугольный выступ и уверенным взмахом ножа рассекает ткань. Нога Фло заливается кровью по всей длине разреза. Она дергается и издает приглушенный вопль. Телефон выпадает из свисающего кармана на тюфяк, Робусто подхватывает его и через несколько секунд поворачивает к нам экраном. И тут мне все становится ясно.

На экране эсэмэска, адресованная Жан-Максу.

Но не текст, а только снимок фрески La Soldadera.

Фло успела предупредить Жан-Макса! Я не понимаю, каким образом Фло, связанная, с заклеенным ртом, ухитрилась это сделать и как командиру удалось так быстро оказаться здесь. Но все бесполезно: он нас не увидел и не подозревает, что мы в фургоне. Он попросту вспугнул какого-то местного хулигана и… отчалил.

Нога Фло залита кровью. Она дрожит, но пытается дышать ровно и держать себя в руках, хотя в глазах стоит ужас. Увы, кровь ничуть не охладила пыл любителя мятных леденцов. Он уже спустил штаны до щиколоток, обнажив жирные ноги и желтые трусы с логотипом Club Amеrica. Робусто презрительно оглядывает кореша:

– Опоздал, некогда развлекаться, копы вот-вот нагрянут. Кончаем девок и сваливаем!

Леденец даже не пытается спорить. Он рывками подтягивает брюки, и позвякивание конфеток в коробочке, вероятно, будет последней музыкой в моей жизни. Я умру здесь, на этом матрасе, где когда-то поняла, что значит быть живой.

Они наверняка начнут с меня, ведь охота шла именно за мной и им приказано меня устранить. Если я буду сопротивляться, отбиваться, может быть, выиграю время – не чтобы выжить самой, но чтобы оставить этот шанс Фло. И, если продержусь достаточно долго, может, они просто сбегут, не успев тронуть ее?

В дверном оконце я вижу верхнюю часть пилона, где изображена la Soldadera, и молю ее поделиться силой. Но ее глаза бесстрастно смотрят вдаль, устремленные на грядущую революцию. Ладно, нет так нет… Я потихоньку напрягаю ноги, надеясь, что мне удастся вскочить, когда подойдет убийца.

Но он делает шаг в сторону Фло. Она не шевелится – похоже, обессилела от потери крови и страха. На лице написан невыразимый ужас.

Робусто подходит к ней мягкой, крадущейся походкой, не выказывая ни ярости, ни жестокости. Фло все-таки предпринимает попытку отползти, неловко отталкиваясь одной ногой, и выигрывает каких-нибудь тридцать сантиметров. Она упирается спиной в металлическую стену фургона. Бандиту осталось сделать полшага.

И тут я вскакиваю. Отчаяние удвоило мои силы. Леденец толкает меня, прежде чем я успеваю сделать шаг. Я падаю обратно на тюфяк, он наваливается на меня, путаясь в спущенных штанах. Я отчаянно отбиваюсь. Я не уступлю. Даже если этот мерзавец вдвое сильнее меня.

Пытаюсь укусить его сквозь липкую ленту, но он с силой бьет меня, и я затылком впечатываюсь в стену фургона и от удара путаются мысли.

Прости меня, Фло…

Леденец навалился на меня всем телом, не давая двинуться.

Мне очень жаль, Фло… Прости, хотя я даже не знаю, что такого совершила. Может, я виновата в том, что произошло двадцать лет назад здесь, на этом тюфяке, обагренном твоей кровью…

Я дрыгаю ногами, пытаясь попасть мерзавцу по яйцам. Но не удается. Мне ничего не удается!

Вижу, как Робусто наклоняется и острое лезвие его ножа нацеливается в горло моей лучшей подруги.

Я все еще дергаюсь, но у меня нет сил смотреть на все это.

Последнее, что я вижу перед тем, как закрыть глаза, – нож, приставленный к горлу Фло.