Глава третья
Мерзлой морде и ветер навстречу
Вряд ли кто одобрит, находясь в уюте, хоть каком-нибудь комфорте и полной безопасности, разгорающиеся отношения между 31-летней женщиной, военврачом, умницей, красивой и эффектной, живущей, если не двойной жизнью, то скрывающей некоторую ее часть, и мужчиной старше ее на семнадцать лет, последние четырнадцать, из которых он не имел и дня спокойного, висящего сегодня над самой пропастью в ожидании обрушения на её дно. Оба они имели много талантов, далеко не все воплотила она, и совсем не те нашел и развил он.
Их существование не могло быть счастьем в общепринятом понимании. Не имея возможности даже жить вместе, поскольку единственным сегодняшним временным выходом было устроить Зигфрида-Алексея санитаром и, по совместительству, сторожем с постоянным проживанием. Только на работе они могли видеться и ждали этого момента, каждый преодолевая свои страхи и свои принципы.
Настоящим праздником становились дежурства Марины, она брала их почти все, объясняя, что необходимо проводить постоянный контроль нескольких пациентов, которые были основой ее докторской диссертации, что было правдой, хотя и не всей.
Обычные будни становились пыткой, правила, установленные прозорливым директором Виктором Дмитриевичем, исключали любые отношения между персоналом, кроме рабочих, как и сухой закон, что может показаться нонсенсом простым людям, уверенным в постоянно пьяном состоянии работников морга и психиатрических клиник.
Дисциплина была жесткой не только к больным, но и к служащим, что и являлось гарантией полного успеха и спокойствия. Бывали, конечно, эксцессы, но все решалось в «рабочем порядке», тем более что с психиатрами спорить и соперничать в словесных играх бесполезно. На каждый ваш выпад у них всегда готов диагноз, который рано или поздно заставит задуматься.
Особенно докучали комиссии, проверки и полицейские. Первые — пониманием невозможности содержать такой сложный объект с постоянными форс-мажорами в идеальном состоянии. Этим и пользовались, далеко не всегда, в благородных целях. А вот последние не воспринимали слова «нет», полагая, что хозяевам жизни отказывать не принято…
Однажды случилось, а было это в самом начале карьеры Марины Никитичны, что привезли труп с очевидными признаками пыток и издевательств. Не «вязавшие лыка» опера доказывали судмедэксперту, что он падал и кричал, пытаясь сбить их мысли, пугал всяческими заявлениями и, в конце концов, выбил себе глаз и разорвав сфинктер анального отверстия.
Сосненко спокойно воспринимавшая эти пьяные эскапады, проделала все необходимые действия, в конце поинтересовавшись, а откуда, собственно, у просто падающего, не важно ради чего, вода в легких, что бывает только при утоплении, на что получила исчерпывающий ответ. Звучал он правдиво, поскольку отморозки были уверенны, что интересуется их единомышленник.
Оказалось, что обездвиженному человеку, накидывали полотенце на голову, насильно раскрывали рот, куда и заливали непрестанно в течении нескольких минут воду.
Кивнув головой, она что-то дописала, протянула листок, и хотела было уже уйти, как ее грубо останови:
— Постой-ка… посмотрим, что ты тут нацарапала… — Разобрав, что в написанном «корячится» статья уголовного кодекса, да, пожалуй, не одна, двое сразу накинулись на нее с кулаками, и если бы не огромные и привыкшие ко всему санитары, дело могло бы кончиться серьезными увечьями.
Дальнейшие разборки проходил в кабинете главврача Стражника, спокойного, как спасенная душа, и холодного, как ее бывшая остывшая оболочка.
Менты разошлись не на шутку. Привыкшие к безнаказанности, и не видящие границ своей воли, «зарычали» прямо с порога, даже не представляя возможностей «хозяина» спецклиники, который вполне имел право присовокупить имеющих все признаки реактивного психоза, мужчин к больным, содержащимся в камерах. Но он поступил иначе:
— А вы кто?
— Да ты… Да мы…
— Это вообще ничего не объясняет…, делаю вам предупреждение: еще один выкрик или шаг в сторону персонала и я вызываю…
— Да мы уже здесь! У тебя здесь… здесь бардак!..
Это опять была промашка. Ну откуда в самоуверенных, не очень-то умных людях может быть представление об имеющихся навыках и знании любого блатного жаргона или лексики у доктора наук, который, как им казалось, смотрит на них с растерянностью. На деле, глаза выражали только неприязнь, в то время как ум выбирал: послать ли изощренно и навсегда, натравить на них пациентов, а может, ребят своего знакомого из местного эмведешного спецназа, несших службу неподалеку и часто привлекавшихся по необходимости; или обойтись более корректно, «убрав» этих недоносков на их же «гнилом базаре».
Начал он скромно, но понятно:
— Бардак там, где … (тут он вставил слово из словаря ненормативной лексики, означающее половой акт в извращенной форме), а у нас беспорядок. По поводу вашего, так себе господа, стойла, в которое вас могут определить в ближайшее время… у нас в каждом секционном зале стоят камеры видеонаблюдения, выходящие на два сервера, один стоит у меня, другой в УСБ (управление собственной безопасности), а посему к вашим тухлым артериям со стороны… — сзади, подбирается нечто, что разорвет все, что вы так бережете и на то, о чем даже подозревать не можете! Так что утухните.
А с вашими угрозами в адрес нашего лучшего специалиста, заметьте не пошедшего на преступный сговор с вами, в виде обещания подбросить ей килограмма героина, мы поступим следующим образом: пишем акт в виде докладной записки на имя прокурора города, приложим копии видео- и аудиозаписи, дабы предотвратить возможные инсинуации с вашей стороны, а для надежности еще и запустим их в интернет… Так нам будет спокойнее. Так что ходите и пылинки с нее сдувайте, иначе я разорву всю жопу не только каждому из вас, но и всей вашей шайке с вашими семьями и домашними животными, даже на их портретах!..
Таким образом с ними давно никто не говорил, а если смеет говорить, то значит имеет право. Осознание этого отрезвило, расставило все на свои места, подтолкнуло на поиск компромисса, который обсуждался уже в отсутствии Сосненко.
Кончилось все принесенными извинениями и презентом, цветы из которого полетели в урну, коньяк отошел Зигфриду — ну нужно же, в конце концов, мужику хоть немного радости, кроме счастья с ней. Все остальное роздано медперсоналу.
* * *
Провожая взглядом, через окно удаляющийся джип возлюбленной (одна сторона больницы выходила на проезжую часть), Алексей, он же Зигфрид по последним документам, не мог оторваться от мыслей о них с Мариной.
Прекрасно понимая свое шаткое положение здесь в больнице, опасность, подстерегающую его в миру и какую-то несвоевременную любовь, хотя разве может быть она несвоевременной, осознавал, что другого на сегодняшний день и не хотел бы. Это последнее стало для него буквально камнем преткновения его размышлений. Что бы он ни думал, мысли утыкались в необходимость исчезнуть, разорвав со всем, покончив не только с прежним порочным кругом своей вынужденной профессии, но со всем, что может стать опасным людям, которых он ценил.
Отношения с Мариной, это было нечто неизвестное доселе, не поддающееся никаким анализам и объяснениям. В его жизни, вместившей в себя почти пятьдесят лет, бывало всякое: и, как ему казалось раньше, любовь, и легкие поверхностные влюбленности, и необъяснимые для стороннего человека мотивации и причины, приводившие к событиям, которые оказывались болезненными для обоих людей, участвующих в них как влюбленные.
Сейчас все было по-другому! И вот в чем дело. Он не чувствовал разрывающих душу волнений и сомнений в отношении Марины, полное доверие к ней убивало любое подозрение на корню. Она волновала, необыкновенная женщина, самая красивая из всех, каких он когда-либо видел, самый удивительный человек из всех, каких он когда-либо знал. Ее характер, привычки, жертвенность, любовь к нему, необъяснимая и безграничная, взявшаяся ниоткуда и сразу, все вызывало в нем такую бурю эмоций, такую любовь, какой он никогда не знал ранее.
Он чувствовал в ней совершенное совпадение со своим внутренним миром, со своими душевными потребностями, уже не получалось быть самим собой, все свои поступки и планы он, как и она, соизмеряли с единым целым, в которое слились оба, без остатка и осадка.
Но мало что из прежних чувств напоминало сегодняшнее. Леха был не чужд веры, иногда хаживал в церковь, но ни разу не посещал службы, хотя и случались беседы со святыми отцами. Последние происшествия его жизни, в частом уединении подталкивали к задумчивости именно о Боге. Мужчина начал молиться, просто, незатейливо, своими словами, одновременно стараясь изучать православие с его мировоззрением.
Именно во время этих обращений к Богу и проявлялись, казалось бы, простые, но вразумляющие его сознание мысли, объясняющие его отношение к происходящему.
Совершенно удивительные чувства, принимаемые от Бога, но не как прежняя, только казавшаяся любовь, а необъяснимая тяга к этой женщине, любовь мощная, непредсказуемая, но успокаивающая и обезболивающая. Только так он мог объяснить этот вихрь, это безумное, бесконечно растущее чувство. В нем было все — и безумная страсть, и дикое желание тел и укутывающая нежность душ, такая теплость, какой никогда он не знал ранее. Это было Богом данное чувство, единственное то самое, которое раз и на всю жизнь. В нем удивительным образом сочеталось все, и плотское, и духовное. Его душа настолько сплелась, настолько срослась с ее, что их личности уже казались неразделимыми. Он впервые полюбил душою душу, сердцем сердце, где чувство не разрывает, взрывает, обугливает, сжигает, а собирает и соединяет, накапливая со временем свет и тепло, а значит, не калечит, а врачует и укрепляет, успокаивая уверенностью в будущем, бесконечном и всегда теперь светлом…
Другими словами, то, чем заканчивались предыдущие романы и отношения: иссякшей, только казавшейся, а не настоящей любовью или пересохшей влюбленностью, что происходило по разным причинам, оставлявшим пронизывающее видение самого человека с его пороками и достоинствами, что было редко желаемым и никогда не совпадало с его человеческими характеристиками, характером, душевными порывами и мировоззрением, теперь лежало в начале. Видимое и осознаваемое каждый день удивляло правильностью, с его точки зрения, буквально на все. Он умудрялся своими воззрениями поражать Марину. Ничего не было в них для их взаимного взгляда, что хотелось бы убрать или прибавить. Это касалось и внешних данных и внутреннего состояния.
Алексей ощущал настолько мощный и монументальный потенциал овладевших им чувств, что даже не задумывался над перспективами их отношений, на которые могли повлиять сегодняшние сложные обстоятельства.
Не проходило и получаса, как он уже безотрывно от любого занятия думал о ней. Эта была любовь мгновенная, с самого первого взгляда и, как он уже понимал, до последнего вздоха. Марина была везде, он жил ею и своим чувством. Никогда такого не было прежде. Он наконец-то нашел Свою Женщину.
Вновь и вновь он заставлял себя, обращаться к давним переживаниям, но сравнивать не получалось. Он сам, женщины, становившиеся в те, уже давно прошедшие периоды его жизни возлюбленными, обстоятельства, всё сопутствующее тому, не могло встать на сегодняшний уровень и не имело права на даже поверхностную попытку аналогий. Никогда он не чувствовал такой любви и ни одна женщина никогда не смогла сравниться с Мариной, ни красотой, ни своим духовным миром. Все они были лишь блеклыми тенями по сравнению с ее ослепительным, прекрасным, многогранным, как у чистейшего брильянта, сиянием. Она была Совершенством! Его Совершенством! И единственной его настоящей Любовью на всю жизнь!
К сегодняшнему дню Леху перестало волновать отсутствие привычного начала в отношениях с прежними женщинами. К этой совершенно необычной женщине тянуло, а уже втянув, смешало, и не воспринималось по иному, как только с ней. В этом и была, ощутимая киллером опасность этой «оседлости» сегодняшнего положения, и, главное, прикрепленности и слиянию с Мариной, разорвать которую он уже никогда бы не смог, и не захотел!.. Он бы просто уже не смог жить без нее! Да и зачем, когда в их теперь уже навсегда едином будущем была уверенность спокойствия и мира. Пусть сегодняшний взгляд и не мог запросто пробиться сквозь нависший туман переживаний обстоятельств, но что-то, исходящее из недр теперь общего подсознания, овевало и светом, и теплом грядущего…
BMW неспешно удалялся, оставляя за собой след протектора на асфальте, покрытом тающей изморозью, наверное, последними усилиями зимы в попытке хоть немного удержать свои позиции перед неумолимо наступающей весной. Эта картина еще раз напомнила: чем больше времени проходит в этом месте, тем меньше шансов остается быть не обнаруженным поисками тех, кому не лень или кому очень нужно…
Сзади послышалась возня. Обернувшись на не предвещавший ничего хорошо шум, Зигфрид, услышал неприятный тембр Валеры Симуринина:
— Что, санитар, не дает тебе покоя Сосненко?!.. — Такое начало мало чего предвещало хорошего, потому вопрос был оставлен без внимания, хотя и хотелось разнести в щепки это неприятное на взгляд личико, вооруженное совершенно бесцветными рыбьими глазами.
«Как она могла иметь с этим человеком что-то общее. Невооруженным взглядом видно — гнида!». Второй вопрос, будто первого и не было, заданный с целью зацепить еще больнее, прозвучал нарочито слащаво, словно от человека, давшего возможность попробовать от своего куска пирога, и намек касался явно Марины:
— Ну что… хороша сладенькая докторша?..
— С чего бы ей быть сладкой для какого-то санитара. К тому же у нас это строжайше запрещено. Не порите чушь, сами все хорошо знаете. Дааа иии…
— Вот и я об этом же! А чуши здесь и в помине нет. Глазки дамочки так и горят. Надо быть идиотом, чтобы не заметить взгляд, которым она тебя одаривает…
— Мне без разницы…
— Ну конечно…
Зигфрид, не поднимая своих карих проникновенных глаз, открыл выдвижной ящик, достал давно приготовленный для подобного случая, журнал, совсем не соответствующий его половой ориентации, и кинул в руки Валерию. Поймав и посмотрев, тот пожал плечами:
— Ну и че?..
— Хрен в очко… — это журнал для геев, и по всему видно, что ты в этом ничего не понимаешь… Иди уже…, а…
— Чтоооо?..
— Свидание у меня сегодня с бой-френдом, и ты не в моем вкусе… Не приставай ко мне со своей докторшей, я не только, как женщину ее не переношу, но и как человека. Очень злой человек… Очееень… — полковник осекся, думая, как на это реагировать, в конце концов, выпалив:
— Раз так… раз так…
— Так… именно так…
— Тогда помоги мне, и мы в расчете…
— В каком смысле в расчете?!
— Да в обычном. Зигфрид Навои скончался полгода назад, вряд ли ты это знал, потому что документ, по которому ты сюда устраивался, имеет дату выдачи всего лишь за несколько месяцев до этого момента. Что скажешь?!
— Болен ты, господин полковник, что ли? Я может, и работаю в морге, но жив и здоров. А свои эти «промацовки» устраивай кому-нибудь другому.
— Ну-ну… Так значит, не поможешь?
— Отчего же. Смотря чем, за денежку — сам знаешь, сейчас мальчики дорого стоят… — Валера снова опешил, теперь уже от возмутительной наглости. Он действительно получил ответ на запрос, констатировавший, что Зигфрида Навои на земле нашей грешной быть не может. С этим он пришел к Сосненко, но той не оказалось на месте. Вот и получился этот разговор.
— За деньги?!.. Ты что, ополоумел? Я больше чем уверен, что пробей я тебя, окажется, что ты во всероссийском розыске… И вообще сокрытие…
— Ты сам-то думай, что говоришь! Если, как тебе кажется, я страшный преступник, то сейчас же должен размозжить тебе голову и отдать на съедения местным пациентам. Или забыл, что здесь каннибалы?.. — В горле Симурина запершило, ноги подкосились, выделившийся пот между лопаток на спине быстро собрался в большую каплю, катящуюся медленно и оттого почти больно:
— Ноооо… Зигфрид, это же…
— Что именно…
— Ну, за деньги, так за деньги… — Эта фраза дала понять, что времени у Алексея ровно столько, сколько потребуется начальнику безопасности добраться до телефона, сделать звонок, объяснить полицейским суть дела, а уж те по описанию, скорее всего, поймут о ком речь.
— Что надо-то? В чем нужда, друг мой?.. — «Напоследок, хотя бы выяснить, что грозит Марине, а потом валить, пока при памяти». Додумать не удалось — просьба совсем сбила с мысли:
— Маринку того…
— Чтоооо?
— Да неее… не то… — люблю я ее, а она, зараза… полный отлуп мне… да и издевается постоянно…
— Что же… влюбить ее в тебя, что ли? Как ты это себе представляешь?..
— Неее… Ты ей скажешь, что я знаю, кто ты, но готов скрыть, если она за меня замуж выйдет…
— Да с чего она ради меня, женоненавистника, такое сделает-то?! Ты в своем уме?!
— Сделает, сделает… Ну чего, по рукам?..
— Сказать скажу… тебе самому-то не проще?
— Или так… илииии… ну ты понял.
— Чего ж не понять-то… хорошо… — Зигфрид всмотрелся в глаза подлеца. Тот съежился, совершенно четко понимая — сегодня есть все шансы домой не добраться.
Санитар еще раз присмотрелся. Показалось, что в его внешности многое схоже с его собственной — почти двойник! В самом деле. Тот же рост, примерно та же комплекция фигуры, цвет волос, карие глаза, схожие черты лица, даже форма черепа похожа. Но это все, что делало внешне почти братьями. «Не удивительно, женщинам часто нравится один и тот же типаж мужчин» — на этой мысли полковник испарился.
Алексеем овладела дикая нервозность, даже паника, все больше из-за необходимости расстаться с Мариной. Он ведь так любит ее! Раньше он мог оставить любую женщину, но теперь, мысль о расставании с той, которая предназначена для него Богом, доводила его до исступления и физической боли.
Сила воли толкала вперед, опираясь на «мы». Другого выхода на сегодняшний день не оставалось. Скрыться, причем, не задерживаясь ни на секунду. Вещи собраны, сам он готов всегда. Но не попрощаться с ней! Это невозможно! Он сел за стол, взял клочок бумаги, что-то написал, скомкал. Написал на следующем, оторванном неаккуратно в спешке куске, с которым произошло то же самое. Третий остался пустой, с лежащей на нем ручкой…
Виктор Дмитриевич и Марина Никитична подъехали к зданию детской больницы имени Мухина. Их встречали. Психиатрическая экспертиза ребенка, девочки трех лет от роду, была для Сосненко в новинку. Из-за неординарности случая шеф взял ее с собой, надеясь помочь в ее готовящейся докторской диссертации.
Отделение тяжелых патологий для детей томило и давило аурой совсем не детских душевных болезней.
За решеткой сидела маленькая девочка, похожая на ангела. Белокурые кудри спускались на потертую пижаму. Огромные, голубые, не по-детски выразительные глаза блестели чистотой, если не сказать что святостью. Недостаточно освещенное помещение, казалось, освещалось присутствием этого чада. Смирение и спокойствие девочки, от которой отказалась несчастная мать, объяснялась просто. Этот трехлетний ребенок прогрыз кожу и перекусил позвоночник своей новорожденной сестренке, при этом напившись ее крови вдоволь.
Взгляд ребенка и его поведение при появлении психиатров совсем не изменились. Очаровательная улыбка легла на лицо прекрасного создания. Начал Виктор Дмитриевич:
— Здравствуй!
— Привет!
— Мы хотели бы с тобой поговорить. Хорошо ли к тебе здесь относятся?
— Нууу тааак… мама хуже…
— Ты что-нибудь хочешь — мы принесем…
— А нельзя ко мне кого-нибудь подселить?
— И что вы будете делать?
Девочка сгорбилась, руки ее будто бы удлинились, пальцы впились в столешницу, кончик носа немного приподнялся вместе с верхней губой, что сделало выражение лица похожим на оскал, оголив ровные зубки с редкими прогалами выпавших молочных. Она, как бы готовясь к прыжку, невероятно низким для ее пола и возраста голоса, прошипела:
— Убьююю…
— Если ты сейчас такая, что же ты хочешь делать, когда вырастешь… — Марина Никитична не верила своим глазам и ушам, но это было только начало:
— Убивать людей… Ненавижу!!! — Белки налились кровью, зрачки стали совершенно черными, розовое до этого личико посерело и покрылось быстро ходящими, будто под кожей, маленькими, почти незаметными волнами, будто под ней быстро ползали маленькие червячки. В уголке рта появилась слюнька, быстро ставшая красного цвета от ее же крови, вытекшей из прокушенного языка. Маленький человек впал в состояние полного озверения, выказывая невероятную для этого возраста силу. Справились с ней только два санитара, один из которых держал, второй сделал укол.
— Ничего, через неделю, забудет о своих желаниях, через две — все остальное, а еще через пару дней, можно сажать в горшок, только вряд ли из этого «овоща» вырастет прекрасная роза…
— Так быстро? Дмитрич, неужели так…
— Перед гением человека не устоит ни время, ни гений врага рода человеческого!..
— Хм… Вне сомнения, но как-то…
— Не по человечески?
— Да нет, участь-то понятна ее…
— А что тогда?
— Что-то быстро…
— Я еще не то могу, дали бы развернуться! Эээх!!!
Обратно ехали почти молча. Марина находилась от увиденного в подавленном состоянии. Взрослые пациенты ее удивить или шокировать уже не могли, но вот факт патологии ребенка в таком возрасте кого угодно собьёт с толку. Взрослые — здесь все понятно, но ребенок!
Стражник, неожиданно отвлекшись от своих дум, произнес:
— Хорошо, больше на подобное брать тебя не стану. Только на взрослых.
— Да я к детям-то так не очень…
— Только на взрослых… И точка! — Воцарилась прежняя тишина. Немного позже ученый вынул мобильный телефон из внутреннего кармана пиджака и, совершенно не меняясь в лице, начал читать сообщения. Очевидно, прочитанное было не простым текстом. В воздухе повисло грозовое предчувствие.
Такого накала опасались все до единого, зная, что шеф в таком гневном расположении духа в состоянии покарать только одним взглядом. Немного помолчав, Стражник сбил с себя напряженную задумчивость, доверительно коснулся руки своей воспитанницы, и, глядя прямо в глаза, поинтересовался:
— Я предупреждал о романах?
— В смысле?
— Никаких отношений между сотрудниками… — Голос его возрастал, своей мощью приближаясь к раскату грома, показывая, что сейчас разразится ураган, но внезапно осел до шелестящего бархатного листопада:
— Зигфрид, кто он? И что тебя с ним связывает. Ваши отношения я прощу, если они сейчас же прекратятся, хотя, кажется уже поздно!
— Нооо…
— Ты что, думаешь… сияние твоих глаз даже в министерстве отражается на стеклах?! Час тебе на раздумье, потом зайдешь ко мне в кабинет…
— Хорошо, Виктор Дмитриевич…
— Не «хорошо», а так точно! Я тебя в порошок сотру…
— Да вообще…
— Лучше молчи! И вот что… если что-то по приезду будет происходить… никому ни слова — сразу ко мне в кабинет! Мне не безразлична твоя судьба, девочка. Шутки закончились…
— Да они и не начинались… с вами Виктор Дмитриевич какие шутки, я всё понимаю…
— Вот как с понимающего и спрошу… У нас ЧП! И вина в нем только твоя… — Переспрашивать, что было в сообщении, причем здесь Зигфрид и их отношения, смысла не было. Дмитрич был непростой человек, как и сама спецклиника, возглавляемая им. Поговаривали, что доктор наук имел и звание, и весомое положение в заведении, ранее носившем аббревиатуру КГБ. Тому очевидцем была сама Марина, когда с удивлением замечала, как высокие чины, неожиданно для его окружения отдавали ему честь, как старшему по званию.
Сам он об этом помалкивал, не распространяясь о подробностях своих отношений с подобными структурами, однако решал любые вопросы с любым из силовых ведомств. Вообще надо заметить, что человек этот владел в совершенстве многими рычагами влияния не только на министерства и ведомства, но и на любого гомо сапиенс, кем бы он ни был. Не раз его подчиненные видели, как влетающие, мечущими громы и молнии, важные персоны, с охраной или без, выходили буквально через считанные минуты не просто смиренными или озабоченными, но испуганными, с видом виноватым и растерянным…
Марина, по возвращению в больницу просила вызвать Зигфрида и еще одного санитара. Последний пришел через три минуты, доложив, что Зигфрид испарился:
— Хорошо, как появится… сразу ко мне!
— Вы не поняли, он совсем пропал, как и его вещи. Сторожка пуста, на столе пустой клочок бумаги и ручка, в его комнате полно полиции, и вообще… она сейчас везде!
— Какого хрена мне не доложили?! Что за бардак, мать вашу?! Что случилось?! Кто мне объяснит?!.. — Отстраняя санитара в кабинет вошел высокого роста полковник в мундире полицейского:
— Начальник УВД…
— По какому праву…
— Майор, я начну и я закончу, причем, когда посчитаю это необходимым.
— Навряд ли…
— Смотрите, а то у нас и к вам появятся вопросы…
— Уже появлялись. Для начала отчистите клинику от своих подчиненных! Вы даже не представляете, с чем имеете дело!
— Некоторых из ваших пациентов я сам ловил…
— Флаг вам в руки, теперь они мои, и я точно знаю, кого вы поймали, а вы…
— Успокойтесь, иначе я подумаю… что ты была в сговоре с этим Кузьминым или кто он там?!.. — Полковник резко, не считая нужным церемониться, перешел на «ты», показывая тем самым, кто владеет ситуацией. Психиатру такие уловки не интересны, а потому «взять вожжи» в свои руки она всегда может, а пока:
— Это еще кто?
— Зигфрида Навои вы брали на работу?
— Положим…
— Осталось выяснить, каким образом это произошло… Иии… насколько я знаююю… у вас с ним романчик… и это на рабочем-то месте… — Фразе, которую, как казалось полицейскому, он так удачно выстроил, не дано было закончиться — в кабинет начальника отделения тяжелых патологий ворвался Стражник. Причем его появление ознаменовалось вытеснением своей, на этот момент далеко не положительной энергетикой всей остальной, чему противиться смогла лишь его воспитанница.
Боевой дух начальника УВД осыпался как песчаная крепость под первым же ударом морской волны. Уступив место проходящему мимо него совсем не замечающему препятствия главврачу, он вжался в стену, позабыв, что именно хотел только что произнести.
— Марина Никитична, долго мне еще вас ждать прикажете? Я же просил… — сразу в мой кабинет! Другого приглашения не будет. Идемте…
— Аааа… — Понимая, что она имеет в виду офицера полиции, давая понять, что это просто так не останется, Виктор Дмитриевич неохотно, безо всякого уважения по отношению к гостю, продолжил:
— Этого «пациента» тоже с собой…
Главврач, с совершенно непроницаемым лицом восседавший во главе длинного стола своего шикарного кабинета, осматривал всех присутствующих, глядя сквозь них. Взгляд проходил через тела настолько физически ощущаемо, что почти каждый съеживался от пробегающих вслед за ним мурашек. Пока не глядя в глаза, чего оцениваемые им страстно желали избежать, он выбирал с кого начинать.
Уже минут пять или больше царило молчание. Хозяин кабинета наслаждался ею, понимая, что это и есть настоящая власть над личностью и индивидуальностью каждого. Спокойной выглядела только его подчиненная. Выглядела на фоне внутреннего ажиотажа, возникшего от моментального обрушения ее внутреннего мира, который почти весь был занят её Зигфридом, ныне испарившимся полностью. Одна отрада — вовремя…
Неожиданно Стражник широко улыбнулся. Жаждущему облегчения человеку могло показаться, что наступил момент, облегчающий ситуацию. Его седые с прожелтью волосы, не очень аккуратно размещающиеся на голове, кажущийся мясистым нос с перерезывающей его поперечной глубокой складкой у переносицы, щеки и губы, редкие светлые брови, достаточно массивный подбородок и высокий, прикрытый несколькими прядями лоб только хорошо разбирающему в физиогномике человеку могли стать различимы как очередная маска, в которой всегда неизменными оставались только глаза. Они не умели, а возможно и не хотели улыбаться никому из тех, кто это запомнил. Практически любой, кто попадал под их напряженный, а иногда и кажущийся, воспаленным взгляд, пускал его вглубь себя, уже не оставался прежним, а многие и вовсе, получив установку, нужную хозяину этого взгляда, всю оставшуюся жизнь незаметно для себя служили его нуждам и потребам.
Единицы, способные этому противостоять, неизменно охватывались уважением, признательностью, сопровождаемые постоянной подозрительностью, ведущейся в отношении их психической работы…
Улыбка эта была лишь мягкой подстилкой для падающих сознаний, не способных удержаться от вторжения мощи интеллекта и энергетики одного из ведущих психиатров, и совсем точно единственного в своем роде хозяина любого чужого эгоизма, в случае, если это ему понадобится.
— Вы, господа, полагаю, не ошиблись адресом и явились вовремя. Одно позабыли — это режимный объект, и глава, а так же гарант этого режима — ваш покорный слуга…
— Но мыыы…
— Потом объясните… если сможете… Вы привыкли наскоком, гоп-стопом, так сказать, действовать. Возможно, это и имело успех в других местах, здесь будьте любезны не только оглядываться, но и под ноги смотреть, но прежде меня выслушать… Вы что, увидели в моих глазах признаки страха или желание подчиниться?.. — В этот момент все посмотрели в его, кажущиеся древними как сам мир глаза, и уже не в состоянии отвести от них взор, застыли в желании повиноваться.
Беседа длилась не дольше десяти минут, после чего все присутствующие были отпущены восвояси заниматься своими делами, которые через час с небольшим были окончены. Полиция и спецназ покинули заведение. Ровно в этот момент Сосненко вызвал главврач. Конфликт удалось исчерпать, но некоторые акценты он пожелал расставить. Прежде всего, это были рабочие моменты, стоявшие всегда в первых рядах, потом личные, касавшиеся только подчиненной, что могло отразиться на ее карьере и спокойствии в заведении.
— Ну и что это было? Объяснись, пока я не разорвал к чертям собачим все твои несбывшиеся мечты… — Доверие между этими людьми было полное, поскольку случайных людей в составе персонала не появлялось. Марина начала сначала, ничего не утаивая, рассказав даже о происшествии в душе, что шеф оценил по достоинству, хотя и сделал вид, что пропустил мимо ушей.
— Сегодняшнее было полной неожиданностью, но это не могло произойти просто так. Я в самом начале Зигфрида проверяла по своим каналам — все было чисто. И вообще, откуда это, где та тварь, что устроила такое? Найду, половину мозга вырежу, заколю, как…
— Все так, все так… Только вот месяц с небольшим назад настоящий Зигфрид Навои скончался, потому и ты, и я не нашли ничего, что могло бы вызвать подозрения у ментов… а вот твой бывший… со своей службой, которая везде всегда опаздывает, послал запрос лишь спустя время — думаю, ты его чем-то разозлила…
— Ну все, сууукаааа… пусть ищет крышку гроба…
— Ну это твое личное…
— Это уже неважно, какое…
— Что делать собираешься?
— Пока не знаю…
— Что… сильно он тебе по вкусу пришелся? Можешь не отвечать — полгода ты ходила как солнце, можно было электричество отключать… Я читал на него составленную справку. Ничего себе парняга… С тобой только такой и справится… Если его задержат, помочь не сможет никто, надеюсь, ты это понимаешь. Сюда он не вернется… если захочет увидеть тебя, ему придется рисковать в другом месте. А он захочет! Беда в том, что это понимают и опера, а охотятся на него… — кто только не охотится. Сдали его со всеми потрохами — его же главшпан и сдал…
— Кто это?
— Некто Влад «Дисней»…
— Гнида!
— Не так много он о нем знал, на этих данных обвинения не построишь, поэтому очевидно, что им нужен только его труп. Не знаю, как и чем тебе помочь, тут возможности мои ограничены. Если мои контакты пригодятся, я в твоем распоряжении. Сочувствую тебе! Располагай мною, но будь осторожна… Да, вот еще что. Люди, бывшие в этом кабинете… ну из этих… ты видела… тебе не смогут сделать ничего плохого… к тебе они теперь настроены только по-доброму. Иди Марина Никитична… и думай… хорошенько думай…
Не имея сил находиться в одиночестве, Сосненко бродила в сопровождении двух огромного роста санитаров. Проходя мимо решетки камеры, где содержался Митя, совершенно безобидный некрофил-каннибал, она обратила внимание на его нервозное состояние, которое никогда раньше не наблюдалось. Как бы тяжело ей ни было, а профессионал всегда остается верен себе и своему призванию.
Она приблизилась. Непомерная сажень в плечах, прекрасно развитая мускулатура, недюжинная сила, отсутствие страха и при этом совершенная незлобивость всегда покоряли ее в этом пациенте. Добрые отношения, конечно, не переходили разумного предела, но все же отличались от таких же с другими душевнобольными. Митя всегда контактный и благорасположенный к каждому, боялся, впрочем, как и все, только главврача. От одного его взгляда любой вжимался в стену, замолкал, некоторые плакали, кого-то трясло.
К Марине пациент относился с большой любовью, называл мамой, и готов был исполнить все, что угодно. История этого несчастного человека отличалась ужасным началом только для него самого, так впоследствии и не став опасной для других. Еще в грудничковом возрасте, мать, нездоровая психически, отрезала ему язык, чтобы ребенок не кричал. Женщина эта была шумной и постоянно своими припадками и беснованиями будила несчастного, а бодрствующий он надоедал просто своим присутствием. Чтобы он не реагировал на шум, мать залила ушки младенца кипятком. Таким ничего не слышащим немым он и попал в интернат, оставшись и во взрослом возрасте на уровне развития семилетнего ребенка.
Оставшись без помощи, всеми брошенный, имея добрую душу, боящийся Бога, считающий что убивать, воровать и вообще преступать заповеди Евангельские смертельно опасно, он находил пропитание на кладбище, собирая оставленные продукты питания или разрывая свежие могилы, для добычи никому не нужных человеческих останков. По сей день осталось загадкой, каким образом он не отравился ни разу.
Таким и был доставлен под надзор Марины Никитичны. Будучи натурой чувствительной и даже в чем-то благородной, он поставил себе целью служить этой женщине, принимая ее вместо матери. Он ощущал любое изменение или перепад ее настроения, принимал за врага любого, кто хоть немного мог докучать ей.
Разумеется, сегодняшние перипетии не остались незамеченными, именно они и стали причиной нервозности.
— Мама, что с тобой? Кто тебя обидел?
— Здравствуй, Митя… Дааа… вот, у меня украли любимого человека…
— Папу?
— Хм… Нет, дорогой мой…, любимого человека…
— Скажи и я найду! Я все сделаю!..
— Я знаю… знаю, но это выше чьих-либо сил…
— Ты не знаешь, какой я сильный! Я знаешь что могу… Я могу большую машину перевернуть или поезд столкнуть, я просто не хочу этого… Митенька доообрый…
— Да, Митя гораздо добрее многих, но ты здесь, а они там, им бы быть вместо тебя…
— Приведи их ко мне, и они перестанут делать тебя больно…
— Хорошая мысль, но не исполнимая.
— Тогда приведи любимого, я его спрячу и защищу… мне ведь, если что, ничего не будет… — После этих слов что-то изменилось в ее сознании. Внимательный наблюдатель, имеющий возможность заглянуть в глубины ее сознания, сказал бы, что так зарождается надежда.
— Мама, в твоих глазах я увидел радость — ааа… наверное, тебе понравилось, что я буду охранять твоего любимого человека.
— Ты уже это сделал, ангел мой! Невероятно, как Господь устраивает наши судьбы…
Пришедшая мысль не была оформлена, не имела и четких граней. Пока лишь просто понимание, что выход в одном — исчезнуть вдвоем навсегда, под покровом неизвестности и забвения. Что-то можно будет сказать после встречи с любимым. О, как она этого ждала и хотела, заглядывая за каждый угол, в салон каждой подозрительной машины. Оглядываясь в магазинах, на улице, везде, везде, она предчувствовала его присутствие, и не ошибалась. Он тоже был охвачен этим желанием. Не имея возможности приблизиться к ней, уже воочию убедившись в следовании за ней сотрудников уголовного розыска, он судорожно и нетерпеливо искал выход.
Сначала отвергнув, как невозможное место встречи квартиру Марины, он возвращался с новыми мыслями, пока, наконец, не понял — не обязательно сама квартира, но возможно, что-то по пути или рядом. Алексей не мог обойтись без этой встречи, хоть и понимал, что это крупный риск, который, скорее всего, закончится нехорошо, но скрыться без этого не мог, не хотел, не имел права, а потому решил рискнуть.
За несколько часов до окончания времени работы Сосненко он «прочесал» весь квартал. Его внимание привлекла полностью выгоревшая от недавнего пожара квартира на третьем этаже ее дома. Наблюдения или засад он пока не заметил. Скорее всего, опера плотно сопровождая ее. Это даст шанс проникнуть незамеченным, и где-нибудь, после входа в подъезд, ненадолго пересечься с единственным родным, любимым и дорогим его сердцу человеком.
До ее приезда он незаметно проник через балкон, попав в совершенно прогоревшее дотла помещение. Входная дверь, как не странно, запиралась изнутри, будто ее и не выбивали. Снаружи только ключ мог отпереть, полностью сохранившуюся, металлическую дверь.
Опасность была в видеокамерах, возможно размещенных в коридорах. Их не оказалось — только в лифтах, но зато они располагались над ними, не было в фойе подъезда и выходе на чердак, оказавшемся закрытым. Был еще вход в подвал, закрытый на маленький замок, который поддался на небольшие усилия. Это и стало выбранным местом для их свидания, при условии, что с ней вместе не зайдут полицейские.
Леха предпочел остаться пока в подвале, войти в него, как и выйти, можно было незамеченным для бдительной консьержки. Оставалось только ждать. Вход в подъезд просматривался через маленькое духовое окно, так, что проморгать предмет своего вожделения он не сможет.
Одно «но» волновало беглеца — из этого наблюдательного пункта, совершено не было возможности просматривать окрестности. Давило предчувствие засады, которую должны устроить сыскари, а может уже и соорудили, либо рядышком, либо в квартире напротив Марининой.
Так и было, но его пока никто не заметил, хотя опоздали полицейские всего на нескольку минут, оцепив сразу весь дом и действительно оккупировав предполагаемую квартиру. Вне их внимания остался только подвал и подход к нему. Обследовав свое временное убежище, бывший Зигфрид пришел к выводу, что иного выхода из этого нижнего этаже нет, кроме того, единственным местом, где можно будет схорониться — трубы отопления почти вплотную примыкающие к потолку. Обжечься о них невозможно — теплоизоляция предохраняет, она же создает впечатление полного прилегания.
Не много, если считать, что его ищет половина города с бандюками в придачу. Теперь он понимал, что его безопасность зависит от решения встретиться с ней или нет.
Мысли разбились о промелькнувший в небольшом окошке BMW, сместившись к очевидному выбору. Кровь мигом рванула, повышая давления. Глаза закрылись, включились резервы других органов чувств. Через минуту он услышал писк набираемых символов домофона, распознал приветствие консьержки и Ее приближающиеся шаги. Все, что можно, пылало в нем. Низ живота буквально разрывался и стонал, подталкивая к горлу нечто похожее на тошноту. Привкус металла, и мгновенно пересохшая полость рта отвлекали от мельком замещающих друг друга дум, гнавших в ее сторону.
Он понял, точнее почувствовал интуицией — она вызывает лифт, но подойти он не мог, иначе попал бы под камеру. «Как глупо я все придумал! Очевидные ведь вещи! Идиот! И спалился уже почти и не увидел ее!». Неожиданно для себя, сорвался с места и выскочил из подвала, далее осторожно, по ступенечкам ступая с прочувствованием каждой песчинки. Из-за угла показалась ее платье и часть дамской сумочки. Дальше нельзя! «Ну конечно!» — мысль сама собой воплотилась в рыке, таком, какой вылетал из него в постели с ней.
Она вздрогнула и, застыв, осторожно, почти шепотом, позвала:
— Любимый…
— Теплышко… — Так мог называть ее только он: — Девочка моя, вызови лифт и отправь его на этаж твоей знакомой, о которой ты говорила…
— Может быть ко мне?
— Нет! Только так! Доедешь, и сразу спускайся по лестничной клетке сюда…
— Я мигом, любимый…
В это время в квартире, расположенной против квартиры Марины, царил полный хаос. Больше десяти человек, совершенно не понимая своих задач, не имея общего плана, зато преследуя каждый свои цели, пытались выгодно выделиться своей суетой. Так часто бывает с людьми, ничего из себя не представляющими, бездарями, занимающими чужое место бесполезно и даже вредно не только для дела, но и для соратников.
Монитор, куда были выведены поступающие сигналы с подъездных камер, был один, как и глазок в двери, но каждый пытался пробиться к ним, намереваясь первым заметить что-то важное, первым же дать об этом знать в управление, чем засвидетельствовать свою пользу и нужность.
Главный опер Ротов Евсей Константинович, настоящий мент и по внешним признакам, и по чертам характера, и по навыкам, уже давно обросшими повадками закоренелого сыскаря, готового на все, только бы добиться желаемого результата. В сущности, пенсия уже была не за горами, все осточертело и казалось ненужным. В отличие от своих молодых сослуживцев, он представлял в правильном свете свою и их деятельность, давая ей настоящую оценку, что позволяло называть вещи своими именами.
Он давно научился слышать совесть наряду с интуицией, но всегда предпочитал второе, впрочем, вежливо кланяясь первой. Где-то в глубине души Ротов предполагал, что близко то время, когда нужно будет уже задумываться о замаливании грехов. Но он все оттягивал, а времени оставалось все меньше и меньше.
Сегодняшнее дело встало важной вехой в его карьере и прежде всего в денежном эквиваленте, обещанным ему старым знакомым Владом «Диснеем». На самом деле это был человек начальника УВД полковника Касаткина, того самого, что угрожал сегодня Марине в клинике, но Влад всегда предпочитал личные знакомства переданным кем-то, кому-то просьбам.
Заинтересованы были все без исключения, пожалуй, кроме командира спецназа, участвовавшего в операции, ну тому и знать многого не нужно. К тому же, по мнению начальства, эти «отморозки», любители пострелять, никогда не задумывались перед исполнением приказа, а значит и денег не требовалось. В этой части многие начальствующие, бывает, ошибаются. Ребята в спецназе конечно резкие, с «метелью во взгляде», а то и с «пулей в голове», но думать умеют не только лучше, но часто и быстрее.
Евсей, командовавший «спецуриками», не задумывался о моральной стороне происходящего, не интересны были ему и причины: «Ну, сдал кто-то своего близкого человека им, значит, имел на то мотивы. Сдал сейчас одного, завтра сдаст другого, послезавтра сдадут его. Хорошо если сольют, а то ведь и пристрелят. А когда мир криминала был другой?!». Да и его мир, его окружение не многим-то отличалось, даже, можно сказать, если бы он имел возможность, то с удовольствием бы поменял правила и привычки своего мира на их — у них хоть какие-то правила есть, хоть какие-то понятия, хоть чего-то боятся!..
Дисплей был небольшой, а разделенный на несколько квадратиков и совсем малопригодный. Каждую секунду Евсей с надеждой реагировал на малейшее изменение в кадре. Тут или там кто-то появлялся, и с этими движениями рука его дергалась в сторону кобуры, почти сразу отходя обратно. Подполковник чувствовал, что «Солдат» непременно появится здесь и именно сегодня. Даже казалось, что он уже здесь, но это та рыбина, которая в состоянии проплыть мимо и остаться незамеченной.
Оставалось, как это часто бывало, ориентироваться на женщину… ах, какую женщину! Он с удовольствием бы поменял всех баб бывших в его жизни на эту майоршу, но такая акула не даст и шанса. Думы, обтекая электрическими зарядами нервные окончания, чувствительно причиняли почти физическую боль: «Что-то на морской мир потянуло, как бы не стать самому добычей! Такие, как этот Кузь-мин и шанса не оставят… Ладно, хорош дрейфить, здесь почти рота гвардейцев, да и вперед я не полезу… Хотя, как раз впереди-то быть и нужно… За его дохлую голову «Дисней» дает сто штук «зеленых», так что надо валить самому. Тут желающих… А если не здесь завалит он, то по дороге, кто-нибудь хлопнет… Такие бабосы! Валить без разбору, не дожидаясь… отмажусь потом. Телочку бы его не зацепить… А, как выйдет»…
К лифту подошла похожая на Сосненко женщина, но жать на кнопку вызова медлила. Поправила прическу, висящую на плече сумку, пуговицы на пальто, посмотрела на экран телефона… «Чё тянет-то?!» — кровь вместе с предчувствием чего-то большого, ударила в голову, кольнуло в простате, отозвавшись в мочевом пузыре и прямой кишке: «Ёёёё моёёё, не обос…ся бы!!! Давай, давай…, делай че-нибудь».
Дамочка, словно напрягшись, подалась немного вправо, но с места не сошла, кивнула, будто сама себе и наконец-то вызвала лифт. Что-то в ее поведении показалось подозрительным, но плохое искаженное изображение только давало волю воображению, не давая фактам укрепиться хоть сколько-нибудь.
Двери лифта открылись, она вошла, повернулась, нажала на кнопку этажа, кажется, не своего: «Ну почему в лифтах ставят камеры совсем дерьмовые, ну ни хрена же не видно!»… Дорого бы он сейчас дал, чтобы видеть ее глаза! Он считал себя опытным экспертом в области психологии, как и все оперативные сотрудники, совсем не подозревая, что психиатры в этом плане далеко впереди планеты всей, а значит, не дадут шанса, чтобы обскакать себя. «Шанса», может быть, не дадут, но вот интуиция…
Лифт открылся… Ротов знаками показал в сторону глазка, но в коридоре никто не появился. Он замахал рукой, требуя всем замолчать и сделать что-нибудь, чтобы выяснить этаж. Сразу несколько голосов в телефоны и в рацию начали требовать отчета о наблюдениях. Какофония сбила с мысли, Евсей схватился за голову, вскочил со стула, растолкал всех и, требуя тишины, кинулся к двери. Лишь приникнув к ней ухом, он услышал хлопнувшую где-то ниже этажами входную дверь.
Тихонечко открыв свою, опер вышел и, спускаясь, всматривался в промежутки между створками дверец лифта, пока не обнаружил его кабину тремя этажами ниже.
— Квартира? Выяснить, только осторожно. Спросите у нашей хозяйки, кто здесь живет и что эта… может там делать. Все валим… Да тише вы, чую, он здесь! И скажите, чтобы за каждым окошком, за крышей, за всем, мать их… чтобы все мне… сразу мне докладывали… И тииихооо! Застрелю к чертям собачим, если спугнете… Здесь он! Здесь!..
Марина, выйдя из лифта, быстро прошла сектор захватываемый видеокамерой, которая, к тому же, единственная не работала на этажах, потом, вернувшись под ней, кинулась к лестничной клетке, хлопнув посильнее дверью, чтобы грохот был похож на закрывшуюся входную дверь в квартиру. Сняв сапоги, побежала на цыпочках вниз, совершенно счастливой! Она осознавала опасность, хоть и не полностью ее представляла — жажда видеть его все заслонила собой. Привыкнув часто действовать в условиях экстремальных, судмедэксперт и сейчас хорошо соображала, правда, ориентируясь уже по ходу, а не заранее продумывая. Плевать на «потом», главное Он и «сейчас».
Если бы она знала, что ее возлюбленный и шанса не имеет выбраться отсюда живым, но все же рискнул ради нее, возможно, направилась домой, сдержавшись, чем спасла бы его!
Вот и подвал. Женщина встала, ощетинившись всеми чувствами и ощущениями. Мурашки, смешанные с ознобом пронизывали в приятном предвкушении все ее тело, концентрируясь в основном в эрогенных зонах. Сделав шаг, другой, третий, она погружалась в темноту входа в подвал. Неожиданно влажная, теплая рука легла на губы, предупреждая любой возможный шум, другая обхватив талию, увлекла в недра подземелья.
Через мгновение, пронеся какое-то расстояние, ее уперли спиной в стену, а руку заменили губами… горячими, быстро бегающими по ее лицу, сильными, родными. Повиснув на руках, она так и не коснулась пола. Все происходило само собой, или так казалось, но все уже было совершенно не важно. Он! Он был рядом, завладевал ей, оставалось только одно, от мысли о чем, женщина буквально теряла сознание: «Скорее овладей мной!».
Почувствовав неудачные попытки снимания колготок — отрываться от ее губ он не хотел, она попыталась помочь, но вдруг поняла, что они разорваны, та же участь настигла и нижнее белье. Только сейчас Марина вспомнила, что обнаженными должны быть оба, а любимый занят ей. Руки скользнули к брючному ремню, но вместо него почувствовали горячую плоть, резко ударившую ее в живот, прижав к нему и ее руку…
Внутри все жгло, подвал казался царской опочивальней, а мир раем, как может быть так?! Все он, он, он… Он — ее мужчина, творящий чудо за чудом. Постепенно, следом за первым оргазмом, плавно переходящим в начало более сильного, вернулась и острота ощущения от риска, предпринятого им. Рисковала и она! Одна эта мысль заставила конвульсиям завладеть ее телом. Захотелось кричать, одним лишь этим рассказывая миру о своем счастье.
О влюбленные, охваченные восхищением и очарованием своего чувства и своей страсти, уже падая в пропасть, вы любите и счастливы так, как не может описать ни одно слово. В этом состоянии вы готовы уйти в забытье или в вечность, совершенно не задумываясь о временном, уверенные, что овладели вечностью!
Слава безумцам, умеющим любить, слава безумцам способным ради мига этого чувства, рискнуть целой жизнью, подарив тем самым возлюбленной эту самую вечность… СЛАВА БОГУ ЗА ВСЕ!!!
Алексей сидел на приступочке, опираясь спиной о стену, постелив свою курточку на бетон. Она сверху, лицом к нему. Почти не говоря, не в состоянии разомкнуть губ, он потеряли счет времени, ощущение пространства и его характеристик. Он смотрел на нее, ласкал, целовал взглядом каждую черточку ее лица, и все снова и снова восхищался ее красотой. Никогда он не видел такого прекрасного лица! «Она моя, моя, Господи, она моя, за что же мне такое счастье?!! Она самая красивая женщина в мире и она моя! Как же я люблю ее. Если я погибну сейчас, то пусть, Господи, пусть последним, что я увижу, будут ее глаза. Тогда даже смерть не страшна!».
К этому моменту оба поняли, что стоят на самом срезе своих жизней. Сейчас уже не столько интуиция, а здравый смысл увещевал их, что ловушка захлопнулась. Сколько осталось — неизвестно, что будет — вполне понятно. Эти последние мгновения, летящие как падающая звезда, вот-вот должная сгореть в плотных слоях атмосферы. Гибель неотвратима, гибель всего и прямо сейчас. Уйдут они вместе, поскольку друг без друга жизни нет!..
Сознание Алексея что-то внезапно резануло. Напрягшись, он расслышал чей-то доклад о состоянии дел. Голос звучал совсем рядом и был знакомым. Ну конечно! Ерема! Когда-то, еще в бытность службы, они вместе делили все невзгоды, были «не разлей вода» товарищами и даже друзьями. «Значит, сейчас он здесь! Ну, этот-то по долгу службы, может и забьет меня «до поносу», но убить не даст! А что прикажет он, тому последуют и его парни, а с ними никто связываться не захочет! Это шанс!»
Любимая, не в состоянии оторваться, всхлипывая и вздрагивая, пыталась одеться. Плюнув, сняла остатки колготок и болтающихся трусиков, оставшись совсем без всего под платьишком. Последний поцелуй безнадежности затянулся, он словно вынул последние остатки сил, надежды, смысла. Выглядеть прилично не хотелось, приводить себя в порядок тем более — пусть видят ошметки ее разорванного счастья, завидуя и злясь не бывшему у них ни разу.
Вдруг прозвучавшие шепотом несколько слов разорвались в ее сердце громом, сорвавшем гнет уныния, задувшим сомнения, лишив их прочного основания:
— Любимая, я вижу… вижу нас в недалеком будущем в раю… но это не рай, это прежняя земля, верь, мы скоро встретимся — чудо произойдет… Ты ведь умница. Запомни: Господь, одаривая таким чувством, проводит сквозь все испытания. Мы не заметим и вскоре забудем их! Просто надо верить… Я люблю тебя, ты жизнь моя, ты единственная, до тебя была лишь пыль, а ты моя и мы навсегда — эти слова спасут наш мир!..
Марина вышла из подвала никем не замеченная. Быстро подымаясь по лестничным маршам и все же приводя себя в порядок, все больше и больше убеждалась в правоте его слов. «Ну не убьют же они его, в конце концов! А там что-нибудь придумаем… Любим оба, значит, и действовать нужно обоим!» — Вызвав лифт на том же этаже, где ее потеряли опера, Сосненко уже собиралась входить, как услышала знакомый голос, но сначала приближающиеся шаги по лестнице сверху:
— Марина Никитична, будьте так любезны, не спешите… — Повернувшись, она увидела, странно горящие, вперившиеся в нее в упор глаза начальника УВД. Как ни в чем не бывало, нисколько не удивившись, она отвечала:
— Ууу, Александр Валерьевич, дорогой, никак на чаек? А мы уже с Виктором Дмитриевичем и не чаяли вас больше увидеть. Чем обязана?.. — При упоминании главврача, полковник съежился, взгляд его как-то поменялся на немного растерянный, но быстро принял осмысленное выражение:
— Ну, если напоите… А вы здесь по какому поводу?
— Я…, не поверите…, собственно говоря, домой. Я здесь прописана…
— Что, прямо на этом этаже?
— Вы яснее выражайтесь, товарищ полковник, а то я вас у себя на отделении не очень-то поняла. Вы что, следите за мной? Не много ли мне внимания?! — С этими словами военврач поднесла телефон к уху и произнесла:
— Привет, папульчик, приезжай, меня, кажется, хотят арестовать… Неееет, не как всегда! Я ничего не делала… Зато меня окружила целая рота автоматчиков, наверное, хотят поквитаться за тот случай, когда я отказалась оформить фиктивную экспертизу причины смерти с ложными выводами… — После этих слов, как-то неожиданно апатия наложила свой влажный, тяжелый налет на всех присутствующих, поскольку все понимали — с разгневанным судмедэкспертом, папа которой известный и далеко не последний человек в городе, лучше не спорить.
— Ну зачем вы так, мы же только несколько вопросиков…
— Вот папа на них и ответит… А вы что, всей дружной ватагой допрашивать собирались?..
Через двадцать минут Марина готовила отцу и двум его друзьям кофе, полковник Касаткин, так и не захотев присесть, давал объяснения своего, и всех остальных, присутствия у квартиры дочери доктора наук. Ничего вразумляющего не прозвучало, и полковник понимал, что бить ему, в общем-то, нечем, а вот его могут и, кажется, сейчас начнут! Друзья папы оказались высокопоставленными офицерами из силовых ведомств рангом повыше, увидев их документы он и вовсе потерялся, совершенно забыл о договоренностях с «Диснеем», о денежном вознаграждении и даже дал команду стрельбу ни в коем случае не открывать.
Все ждали развязки событий. Дом осмотрели уже несколько раз, но ни только не нашли Алексея, но и его следа. Чудом он умудрился проскочить мимо группы спецназовцев, спускавшихся по лестничной клетке, нарочито громко требуя его пропустить к полковнику с важным докладом. На него не обратили внимания, а вслед даже кинули несколько ругательств в адрес этой «жирной свиньи».
Выдохнул он только поле того, как закрыл за собой дверь сгоревшей квартиры. Здесь было больше шансов остаться незамеченным, но все же мало. В сущности, это была все та же ловушка, выхода из которой не предвиделось, хотя и было два.
Большинство считало присутствие здесь излишним, было очевидно, что встреча между любовниками состоялась, после чего каким-то образом возлюбленный Марины покинул здание…
Ротов, стоящий рядом с Бобром — командиром спецназа, никак не мог отделаться от мысли, что что-то еще не доделал. Во время доклада о поисках какая-то идея промелькнула, но растворилась в кажущейся тщетности предпринимаемого. Это было, какое-то обстоятельство, возможно, помогшее Алексею на этот час избежать поимки. Молодой лейтенантик, желающий поскорее попасть домой, доложил ему, что проверил квартиру погорельцев, при этом честно сказав, что она закрыта, а внутрь проникать он не имеет права.
Здесь и сверкнула догадка: «Изнутри дома в нее попасть могли бы только хозяева, а снаружи его бы заметили… если только он…» — именно здесь его размышления и прервались минут двадцать назад.
Уже садясь по машинам и снимая ограждение, Евсей вспомнил, на чем остановился. Теперь необходимо было восстановить ход мысли. Махнув рукой Еремею и остановив отъезд спецназа, он подошел и уже вслух продолжая прежде потерянное рассуждение, обратил на него внимание майора:
— Изнутри-то он вряд ли мог пробраться… хотя… а вот снаружи…
— Константиныч, мог… да только мои ребята его бы враз срисовали…
— Угу… если только он раньше нас здесь не оказался… Давай еще, а…
— Евсей, может ну его, задолбались уже… Ну, попался бы уже — и вдоль и поперек прочесали… Прос…ли — это точно! Нооо, и он не прост! Я его еще по армейке помню — он сам в рот не полезет, а и из ложки вывернется…
— Давай, давай, надо… или сам полезу… И чтобы с двух сторон: с балкона и с входа, да постарайся, чтоб без казусов!
— Есть!.. Братва… — В это время Касаткин прощался, извиняясь за неудобства. Провожать его никто не пошел, хватало двоих офицеров, прихваченных с собой для поручений. Встретив внизу спецназ, готовящийся к штурму, полковник поморщился, хотел остановить, но Ротов настоял.
— Тогда под твою ответственности, и дождитесь пока я уеду.
— Так пока оцепление, пока план…
— Пошел ты в ж. у!
— Есть!.. — Плюнув вдогонку, Евсей, перекрестился зачем-то и пошел в сторону Бобра:
— Ну чо, скоро?
— Да минут десять, оцепление сейчас выставим… Константиныч, да нет там никого…
— Наверное, только год спать не смогу…
— Ну, если только ради твоего спокойного сна… — Через десять минут из подъезда выходили гости Марины: отец, его друзья и она сама. Настроение у всех было замечательным. Больше всех радовала дочка доктора наук. Буквально светясь счастьем от понимания, что ее любимого не задержали. Не чувствуя ног, она шла рядом с папой, напоминая ему себя еще школьного возраста.
Радость была в уверенности, что Зигфрид-Алексей смог уйти незамеченным. Как это у него вышло, ей было непонятно, ведь подвал обыскивали несколько раз. Хотя, что удивляться, он же волшебник.
Отец сел в свою машину, в другую — двое его знакомых. Помахав руками и попрощавшись, они дружно выехали на проходящее всего в нескольких метрах шоссе, но уперлись в грузовик с огромным кузовом, перевозивший на располагающуюся через квартал стройку стекловату. Расстояние от балкона до раскорячившегося монстра было шесть-семь метров. Из стоявших за ним автомобилей хорошо было видно происходящее вокруг зияющего черным прогалом балкона сгоревшей квартиры.
Снаружи, сверху и сбоку на канатах, зависли вооруженные люди в камуфляже. Одновременно их заметила и проходящая мимо оцепления, Марина. Сердце сжалось именно в тот момент, когда внутри полыхнул яркий свет и раздался хлопок от разрыва светошумовой граты. Поднимая голову, люди увидели одновременно влетающих в проем балкона двоих спецназовцев и вылетающего изнутри человека. Понять, что это человек, сразу не получилось — нелогично это было, да и невероятно.
Пока из квартиры вырывались крики, команды, что-то полыхнуло еще раз, засуетились люди в форме на земле, вылетевший же пропал, растворившись на шоссе. Соснины, отец и дочь, вскрикнули, да так и остались с раскрытыми ртами, остальные удивленно смотрели в предполагаемую сторону его исчезновения, но ничего не видя, только что и говорили: «Бэтмен какой-то!».
Одновременно с происходящим была организована облава и преследование. Алексею бесследно исчезнуть не удалось, кроме того он подвернул ногу, приземлившись, хоть и мягко в кузов со стекловатой, но неудачно пытался оттолкнуться, чтобы продолжить свой путь.
Все, что он смог — перепрыгнуть на крышу автобуса, проезжавшего мимо стоящего тяжеловоза по встречной стороне шоссе, что не осталось не замеченным. Именно здесь погоня и входила в фазу обострения, где каждое движение могло стать последним. Преследующие, впрочем, не имели цели ликвидировать беглеца, а лишь задержать, что стало сейчас делом чести, ибо теперь было понятно, что именно спецназовцы уже трижды за сегодняшний день «просмотрели» его…
Алексей всего не больше чем на минуту выпал из поля видимости полиции, чем и воспользовался, буквально свалившись в кусты на обочине. Листвы еще не было, он рассчитывал на темноту, но прямо здесь стоял фонарь, на момент прыжка без освещения.
Странны и не напрасны бывают совпадения, которые люди привыкли называть случайностями. Бойцы, сидевшие за стеклами пролетавших мимо него двух машин, внимательно всматривающиеся по сторонам, получили в виде аванса, вспышку замигавшего ярким светом плафона, осветившего так не вовремя место кажущегося спасения. Двое сразу заметили фигуру человека, прячущегося в «лысом» кустарнике.
Смысла скрываться больше не было. «Солдат» смотрел на приближавшихся веером «ангелов его смерти», как ему казалось. Других мыслей, кроме одной не было: «Только бы ей ничего не предъявили!». Под конец подумалось: «Наверняка попаду к ней на секционный стол — захотят над ней поиздеваться! Лишь бы глаза не вылетели, а так…» — домыслить он не успел. Оставшиеся пять метров офицеры преодолели рывком, снеся его вместе с последней надеждой. Скручивали надежно пластиковыми наручниками, затягивая наверняка, не только в запястьях и выше голеностопов, но на локтях и в коленных суставах.
Как связанного дикого хищника, с кляпом во рту и мешком на голове, бросили вниз головой на пол «Форда Эконолайна-350», сверху сели двое дюжих парней. Ни дышать, ни говорить, ни видеть, ни даже чувствовать что-либо возможности не было. Все тело ныло, но настоящая, лишь усиливающаяся боль была только внутри.
Автомобиль тронулся, но сразу же остановился. Послышался звук отъезжающей в сторону открывающейся боковой двери. Человек, показавшийся в проеме, посмотрел исподлобья на двоих здоровяков, те начали подыматься. Сделав им знак освободить салон машины, подполковник взял из рук капитана пистолет системы Ярыгина, снял с предохранителя. Патрон оказался в патроннике, поэтому досылать не потребовалось.
Сменив их, он закрыл за собой дверь, и кивнул, внимательно смотрящему на него, водителю. Плавное движение пистолета в руке дало понять, что свидетелей быть не должно. Мужчина сел на обшитое дерматином заднее сидение, больше похожее на кожаный диван. Пистолет лег рядом на сидушку. В руке появился боевой нож, сделанный на заказ. Жало сделало несколько пассов поперек оголенных мест тела лежащего и застыло напротив сердца со стороны спины. «Вонзить, повернуть и все! И никаких проблем — попытка побега…» — жало коснулось куртки…
Трое в камуфляже жадно курили, глядя на застывший кузов минивэна. Спереди и сзади его подпирали мощные бронированные «Тигры» на базе ГАЗ-66. В каждом было еще по трое сослуживцев. В салонах играла музыка, ей вторили двигающиеся в такт крепкие тела в камуфляжах…
— Выжру сегодня литруху! Задолбало все!
— Че так?
— Да… по ходу, нормальный парень этот «Солдат»… Мог бы нас с тобой легко вальнуть…
— Мог бы, не мог бы… вон… как куча дерьма пол плющит. Что-то мне… «Бобер» наш не нравится…
— Думаешь, к ангелам отправит?… Че ему, как с гуся вода… а мы потом подтвердим, что задержанный пытался свалить, вот и пришлось вальнуть…
— Жизнь — дерьмо! Ну и чего думаешь?
— Ничего, время покажет…
Лезвие скользило по пластику, освобождая, сначала локти, затем ступни, после колени.
— Руки оставлю, пацаны могут неправильно понять… Ну что ж, братулец?!.. — Алексей повернулся, с маху сел, привстал и опустился рядом с другом, подвинув бедром пистолет:
— Здорова, Ерема! Не думал, что от тебя смерть приму. Хотя… знаешь, даже рад этому… Местечко… потом ей покажешь… — ей нужно… Наверняка из моего черепа что-нибудь сделает и на самом видном месте поставит… А может…
— Ты сейчас о ком?
— Ооо…
— Нет, по поводу смерти?
— Ну, а разве нет?… Сейчас в лес…
— Ну так-то да… Так и хотят… ээээти… Не бзди, братан, в тюрьмушку маленькую такую… повезем тебя. Я уже добро у начальства взял. Но это все, что я могу. Там тебя, как зеницу ока хранить будут… и жди гостей — у Касаткина и у «Диснея» врагов много, может быть и помогут…
— Вряд ли! Высосут, что нужно, а потом в тот же «расход» — куда-нибудь на «Огненный»…
— Старик, яяяя… не знаю чем тебе помочь! Бог свидетель, что хочу, но…
— Ты и не сможешь, только голову буйную на плаху рядышком положишь. Вот что, если помочь хочешь… дай слово, что не повредишь Марине и ни одному человеку не обмолвишься кто я — кроме тебя никто и не знает. Я Кузьмин… понял… им родился, им и умру!
— У тебя оно есть…
— Дай ручку, написать пару слов…
— Не убежишь?
— Хм…
— Верю… извини… — Алексей на клочке бумаги вывел: «Верь ему… Теплышко моё, люблю тебя!».
Потом вынул из кармана длинные четки вишневого цвета с дубовым крестом и, протягивая, произнес:
— Ерем, отдай это ей… Если хочешь помощь, сделай то, что она попросит, конечно, если криминала в этом не будет. Она девочка умная и осторожная, не подставит…
— Это все?
— И скажи ей… вот что… Пусть опасается «Диснея», он это просто так не оставит, и ее в покое не оставит. Скажи, что он тщеславный и падкий на острые ощущения. Эх, если бы он исчез куда-нибудь! Может быть, все и развалилось бы… Спасибо тебе «Бобёр», жив останусь — не забуду…
— Куда уж там… Бочкой коньяка не отделаешь!.. — Бобр вынул двое пластиковых наручников, несильно затягивая, надел их на запястья и на ноги, и оставив сидеть на диване, взяв пистолет, вышел…
