Едва заметные силуэты горных вершин сливались с черным небом в единое целое. Звезды были скрыты за толстой завесой облаков, из которых моросил мелкий назойливый дождь. Ветер с гулкими прерывистыми завываниями закручивал его невидимые капли и щедро поливал ими каменистую почву.

Равван угрюмо сидел на узкой площадке локтях в двадцати над горной тропой и упорно вглядывался в окружающую его темноту. В глубине души он сильно сомневался в целесообразности этого ночного дежурства, так как он не мог в деталях разглядеть даже спящих неподалеку Ксермета и Азиза, не говоря уже о проходящей под ними дороге и ближайших окрестностях.

Внезапный порыв ветра хлестнул Раввана по лицу и осыпал его мелкими холодными каплями. Равван зябко поежился и вытер лоб замерзшими ладонями, которые медленно начинали неметь. Как же все-таки холодно. Равван спрятал руки под рубаху и вжал голову в плечи, пытаясь практически не соприкасаться с природной стихией.

О костре не могло быть и речи. То и дело они замечали вдалеке небольшие группы безумных. На таком расстоянии им не удавалось рассмотреть их настолько детально, чтобы понять, есть поблизости наездник или нет, но на риск они больше пойти не могли. Передвигались они исключительно вечером и ночью.

Сегодня погода резко испортилась, и все небо затянули тяжелые свинцовые тучи. В итоге ночь оказалась настолько темной, что идти дальше не было смысла, и они приняли решение сделать привал и двигаться дальше рано на рассвете. Они уже миновали плато, и теперь дорога пошла вниз. Это означало, что до долины Омо и, соответственно, до позиций армии короля оставалось совсем немного.

Темнота перед глазами Раввана была непроницаемой. Как ни вглядывался в даль, он решительно ничего не мог разобрать перед собой. Мгла перед ним была словно живая. Черные пятна на черном фоне то становились еще темнее, то вдруг расступались, обнажая смутные темно-серые силуэты ближайших вершин. Все это напомнило ему ту самую ночь, когда неудачное стечение обстоятельств навсегда изменило его жизнь.

Семья Раввана из поколения в поколение жила в крохотной деревушке на двадцать с небольшим дворов, которая находилась во владениях деджа Касы, а точнее, на самой их окраине. Все их контакты с внешним миром обычно ограничивались визитами на ежемесячный рынок в небольшом городке, который лежал в полутора днях ходьбы от их деревни, а также еще намного более редкими визитами к врачевателям в том же самом городе.

Чужих в деревне никогда не было, да и не могло быть, так как их деревня находилась вдалеке от всех основных и даже второстепенных дорог, поэтому никто не мог забрести к ним даже случайно. Единственные вялые контакты, которые они поддерживали с другими богом забытыми деревеньками в округе, были в первую очередь обусловлены крайней необходимостью, а точнее – поиском подходящих жен для подросших сыновей.

Их знания об окружающем мире ограничивались слухами, которые приносили с собой односельчане, побывавшие на рынке. Само понятие «рынок» имело для них какое-то особенное значение, не сводимое однозначно к простой покупке товаров, без которых они не могли обойтись и при этом не могли изготовить собственными силами, как то: изделия из металла, начиная от наконечников для плуга и заканчивая домашней утварью.

Слово «рынок» значило для них гораздо больше. Обычно раз в несколько месяцев сколько-то человек из их деревни отправлялись в это далекое по их меркам путешествие. Вся деревня помогала собраться им в дорогу. Уже за какие-то дни до отправления им в дом несли продукты собственного производства, в основном сыры и сушеное мясо, и в деталях объясняли, на что конкретно их нужно будет обменять.

Вернувшихся с рынка встречали почти как героев. Все беспокойно собирались на площади и с нетерпением и тревогой ждали результатов обмена. На площади разворачивались самые настоящие драмы, когда кто-то не получал того, что изначально заказывал, или получал не совсем то (или же совсем не то), чего ожидал. При этом сами прибывшие «с большой земли», как у них в деревне обычно называли мир вне их поселения, вели себя важно и нарочито медленно, наслаждаясь каждой минутой пребывания в центре внимания остальных.

Однако регулярно, а если быть точным, то раз в год, непрошеные гости все-таки наведывались в их деревню. Это были вербовщики из Джиммы, столицы региона. В самой Джимме никто из жителей их деревни никогда не был, и она казалась им чем-то таким же недосягаемым и эфемерным, как звезды на небе. Их знания об этом городе ограничивались примерно тем, что Джимма была во много раз больше города, где находился рынок, то есть таких размеров, представить себе которые было просто невозможно.

Этот контакт с вербовщиками был, по сути, единственной нитью, которая формально связывала их с Гакрукским королевством. На рынке иногда говорили про какие-то далекие страны, про военные конфликты и войны, но для жителей их деревни все это оставалось лишь историями, которые были немногим реальнее рассказов про сотворение мира или Великий Тоннель. И только ежегодный визит вербовщиков из Джиммы на короткое время делал далекие войны и истории про королей и императоров реальностью. По крайней мере, для одного из двадцати с небольшим дворов их деревни.

Испокон веков в Гакруксии действовала воинская повинность, которую несли все крестьяне королевства. Тогда как офицерский состав состоял исключительно из знати, солдатами легионы комплектовались из деревень. Раз в год каждая деревня должна была предоставить определенное количество юношей для службы в королевской армии, основываясь на количестве хозяйств в поселении. В случае деревни Раввана это означало одного юношу в год. Поскольку вербовщикам было абсолютно все равно, по какому принципу жители будут отбирать новобранцев, в их деревне была установлена строгая очередность, в порядке которой эта обязанность каждый год переходила от семьи к семье.

Хотя никто в их деревне толком не понимал, почему нужно отдавать сыновей на службу какому-то призрачному королю, жители деревни вопросов на этот счет не задавали. Этот процесс практически сравнялся в их сознании с неким страшным ритуалом, своего рода ежегодным жертвоприношением какому-то неизвестному голодному божеству, которое, получив свое, позволяло им жить в мире еще целый год. А если учесть, что каждой семье приходилось расставаться с кем-то родным примерно раз в двадцать лет, то память о горькой утрате в каждом из малочисленных деревенских дворов с годами ослабевала. В оставшееся же время можно было про себя тихо радоваться, что в этом году беда опять обошла стороной.

Служба в королевской армии длилась двадцать пять лет, что, как какой-то торговец когда-то сказал на рынке, было значительным послаблением по сравнению с древним законом королевства, согласно которому легионеры должны были оставаться на службе «покуда здоровье позволяет и ноги носят».

Но, несмотря на эти прогрессивные ограничения, никто в их деревню после службы никогда не возвращался. Среди жителей бытовала история, которая сама по себе была сродни сказочному преданию, что когда-то давным-давно один из таких легионеров, закончив службу, все-таки посетил родную деревню.

Как и у многих других преданий, у этой истории было несколько вариантов развития событий. Одни утверждали, что он остался жить в родной деревне, однако долгая служба, очевидно, сыграла злую шутку с его рассудком, и все вскоре начали считать его за сумасшедшего, потому что он постоянно рассказывал истории про далекие земли, в которых он якобы побывал, которые явно не могли быть правдой. Таких небылиц нельзя было услышать даже на рынке.

По другой версии он пробыл в деревне всего неделю, после чего бесследно исчез. Поговаривали, что за время долгих странствий он связался со злыми духами, от которых пытался скрыться в родной деревне, и это ему, по-видимому, не удалось.

В тот год новобранца для армии короля должна была предоставить семья Раввана. За долгие месяцы до визита вербовщиков его родители долго спорили по ночам, пытаясь определиться, кто из их троих сыновей станет жертвой мифического короля. На следующий день после ночных сцен отец обычно ходил угрюмый и ни с кем не разговаривал, а мать, просыпавшаяся с опухшим от слез лицом, напротив, пыталась одарить вниманием и заботой всех своих отпрысков.

В конце концов метаниям родителей был положен конец, когда Торан, старший брат Раввана, вызвался добровольцем. Сам он объяснял свое решение тем, что ему было тесно в их маленькой деревушке, что он всегда мечтал посмотреть мир, да не каким-нибудь помощником торговца, а настоящим легионером. Как впоследствии решил для себя Равван, который много раз прокручивал те события в памяти, Торан, скорее всего, просто не мог больше выносить слез матери и, будучи старшим сыном, чувствовал на себе ответственность за благополучие всей семьи.

Однако беда пришла в деревню на день раньше визита вербовщиков. Вся деревня допоздна была занята проводами Торана. Произносились длинные напутственные речи, сыпались наставления не забывать, откуда он родом, и несбыточные обещания, что все будут снова рады видеть его через двадцать пять лет, когда он закончит службу. Само собой, все это сопровождалось обильным потреблением еды и араки, крепкой ячменной настойки.

Когда Торан поднялся на небольшую сцену, зарезервированную для деревенских собраний, чтобы поблагодарить всех собравшихся, он был уже изрядно пьян. После долгой и по большей части бессвязной речи Торан начал спускаться со сцены вниз под бурные аплодисменты и, оступившись, грузно обрушился на землю вниз головой. Редкие смешки, вызванные этим происшествием, быстро стихли, когда собравшимся стало ясно, что Торан мертв. Он упал виском на единственный острый камень, лежащий рядом со сценой, и умер на месте, не приходя в сознание.

Утром того злополучного дня отец отправил Раввана перегнать их отару овец на соседнее пастбище. Хотя изначально планировалось, что с этим поручением он справится быстро и успеет вернуться в деревню задолго до начала проводов, день Раввана сразу не заладился.

Он быстро собрал всю отару вместе, но, как это обычно бывает, не хватало одной-единственной овцы. На ее поиски у него ушла добрая половина дня. В конце концов он нашел ее на краю узкого каменистого выступа у отвесного обрыва. Еще несколько часов он потратил на то, чтобы вытащить оттуда до смерти перепуганную овцу, которая отчаянно кричала и напрочь отказывалась поверить в то, что Равван хочет ей помочь.

Когда он вернулся с ней назад, остальные овцы уже успели опять разбрестись по сторонам. Солнце к тому моменту уже перевалило далеко за полдень. Равван вновь собрал овец в кучу и погнал их на новое место. Начало смеркаться, и погода заметно испортилась. О дороге назад не могло быть и речи.

В ту ночь небо было закрыто толстым слоем облаков, как и сегодня. Тогда Равван так же, как и сейчас, угрюмо сидел в темноте и испуганно вглядывался в черные очертания ночи. Главная разница заключалась в том, что сегодня его страх был вполне материален и оправдан, в то время как тогда он носил скорее инстинктивный животный характер.

Равван просидел тогда всю ночь не смыкая глаз, прислонившись для тепла к спящим овцам. Он проклинал себя за нерасторопность, а заблудившуюся овцу за природную глупость. Сердце его сжималось от мучительной боли от одной только мысли о том, что он пропустил такое важное событие, как проводы собственного брата.

Едва начало светать, Равван бегом пустился назад в деревню, чтобы успеть туда до прихода вербовщиков. Он был твердо намерен попрощаться с братом, поблагодарить его за все и пожелать ему всяческих успехов и, главное, удачи.

Дальнейшие события того дня разворачивались стремительно. Когда Равван вернулся в деревню, вербовщики были уже там. Вокруг них собралась толпа кричащих односельчан, которые что-то оживленно доказывали как вербовщикам, так и друг другу. Шестеро вербовщиков, матерые ребята в форме легиона, с видом нескрываемого раздражения стояли на той же самой сцене, где вчера стоял Торан. Они совершенно отказывались вникать в процесс чередования военной обязанности между дворами деревни, который явно не предусматривал особых случаев вроде вчерашнего.

Равван приблизился к толпе, тяжело дыша после долгого бега. И тут терпение начальника вербовщиков подошло к концу.

– Так, достаточно, – прокричал он и поднял руку вверх, призывая собравшихся замолчать. – Вон там крепкий парень идет, как раз по возрасту подходит. Берите его – и поехали, – сказал он своим спутникам тоном, не терпящим возражений, и указал рукой на приближающегося Раввана. – Нам еще из этой глухомани весь день потом выбираться, – проворчал он себе под нос и начал спускаться со сцены.

Дальше Равван все помнил как в тумане: слезы матери, возмущенные крики отца, разгоревшийся с новой силой спор односельчан, переросший в мелкую потасовку, последние объятия с родными, слабость в коленях и долгий путь в тренировочный лагерь легиона с дорожной сумкой, собранной для Торана, в которой побрякивал грубой работы меч, который отец заблаговременно раздобыл для сына на рынке.

Новый порыв холодного ветра вывел Раввана из задумчивости. Дождь заметно усилился. Мокрые капли, собравшиеся у Раввана в волосах, начали стекать холодной струйкой ему за шиворот. Равван поежился и встал на ноги. Он посмотрел на спящих товарищей и начал прикидывать, отсидел он свою смену или еще нет. Подожду еще несколько минут, чтобы наверняка.

Равван смачно зевнул и вспомнил про Макхэква. Этот вообще никогда не устает. Сейчас, в такую погоду, вместо того чтобы спать спокойно, как все нормальные люди, после того как я его сменил, пошел молиться своим степным богам.

Равван огляделся по сторонам, пытаясь понять, где именно кочевник решил отправлять свои религиозные обряды. «Интересно, а его степных богов тоже Алатфар сотворил?» – пронеслось у него в голове, и эта мысль показалась ему необычайно философски важной и оригинальной, Равван медленно подошел к краю узкой площадки, на которой они остановились на ночлег, и заглянул за выступ в скале, куда около часа назад удалился Макхэкв.

Чуть выше на горе, локтях в тридцати от него, Равван разглядел темную фигуру кочевника, практически скрытую за большим камнем. В руках его что-то блеснуло и тут же погасло. Равван сощурил глаза. Тусклое свечение вновь появилось и на этот раз продлилось несколько секунд. Равван оглянулся на спящих Ксермета и Азиза и, стараясь не шуметь, начал медленно подниматься по склону. Шум дождя заглушал звуки его шагов.

Равван подошел на расстояние нескольких локтей к Макхэкву сзади, но тот, казалось, не замечал его, погруженный в свою молитву. Равван замер и открыл рот от удивления. Макхэкв сидел с вытянутыми вперед руками, держа их ладонями вверх. Облачная сфера парила перед ним в воздухе, медленно и неравномерно пульсируя. Зеленоватое облако внутри нее переливалось теплыми изумрудными тонами, постоянно меняя свою форму. Макхэкв что-то бормотал себе под нос, повторяя вновь и вновь одну и ту же фразу. Равван прислушался, но разобрать слов не смог. Дело было не в звуках дождя. Само собой. Не будет же он молиться на гакрукском…

– Аставэс мэнгэд ыскэ бэр, аставэс мэнгэд ыскэ бэр, – повторял Макхэкв, медленно покачивая своим обнаженным торсом.

И ведь ни дождь, ни холод его не берут, еще и рубаху снял. Равван хотел было уже пойти назад, как вдруг в его душу начали закрадываться разного рода подозрения. А молитва ли это? Что он вообще здесь делает с этой сферой? Неожиданно облачная сфера шлепнулась Макхэкву в руки. Он тут же быстро спрятал ее в свою сумку и резко повернулся к Раввану, который остановился как вкопанный, не зная, как реагировать.

– А, Равван, это ты, – медленно произнес кочевник. – Боги посылать дождь, чтобы мать-земля могла напиться. Я воздавать им благодарность.

Могли бы и подождать твои боги, раздраженно подумал Равван, глядя на бушующую стихию.

– Ты возвращаться на свой пост, я еще молиться.

Раввану ничего не оставалось, как вновь оставить кочевника одного. Он спустился обратно на место своего дежурства. Порывы ветра обильно поливали его лицо холодными брызгами. Равван опять сел и принялся вглядываться в темноту усталыми глазами. Надо же, сколько раз я уже про этот день вспоминал? Эх, остался бы я тогда чуть подольше с этими овцами. В моей деревне, может быть, до сих пор не знают, что здесь происходит. Хотя рынка в соседнем городе точно больше нет, а это наверняка внесло изменения в их привычный уклад. Как там мои родители? Повидать бы их…

Сзади него послышались шорохи.

– Ну как, Равван, ничего подозрительного не заметил? – тихо спросил его Ксермет, поднимаясь. – Иди отдохни, моя очередь. Ты тут вроде бы даже дольше, чем нужно было, отсидел.

– Нет, ничего не видел. Да и что тут заметишь, черно все вокруг, – ответил Равван, поднимаясь.

– И то верно, – сказал Ксермет, оглядываясь по сторонам. – Но без дежурства нельзя. Лучше узнать об опасности за полминуты, чем не узнать о ней вовсе. А где Макхэкв?

– Он отошел недавно, молится своим богам.

– В такую погоду, посреди ночи?

Ксермет вытер мокрое лицо рукой и поморщился. Странный он все-таки.

Ксермет уселся на место Раввана, который уже укладывался спать. Азиз беспокойно повернулся во сне. Ксермет начал пристально вглядываться в черную пустоту ночи.