Глава 43

Их было около двух с небольшим тысяч — мужчин, женщин и подростков, судя по всему — все жители мелких деревенек. Убитых, своих и чужих, подсчитывали до самой темноты и продолжали в темноте при свете факелов, но все равно еще не сосчитали всех, и сложно было сказать, сколько легионеров полегло уже после славной победы над Австрийцем, кто был убит одержимыми, а кто пал от рук соратников, поддавшись одержанию сам.

Пленных атакующие поначалу игнорировали совершенно; неведомо, контролировал ли создатель этой армии все их действия ежеминутно или обошелся общим повелением, каковое одержавшие твари исполняли на свое усмотрение, но в сторону обезоруженных австрийцев никто из них даже не взглянул. До тех пор, пока кто-то из пленных, в ужасе и гневе выкрикнув, как утверждали свидетели, имя Господне, не подхватил с чьего-то мертвого тела меч и не бросился на одну из тварей. Вот тогда-то, когда, ободренные примером соратника, и прочие один за другим стали бросаться в бой, стало доставаться и им.

Вмешались, само собою, не все. Кто-то поддался той волне ужаса и бессилия, что катилась окрест вместе со всё наступающими одержимыми, и просто лежал на земле среди трупов и крови, скорчившись, плача или впав в stupor, и даже когда все закончилось, и их отыскали посланные на поиски выживших раненых — никак не могли прийти в себя и с трудом понимали, что творится и кто вокруг. Кто-то попытался бежать, воспользовавшись сумятицей, и немногим это удалось, прочие же были сбиты с ног дерущимися и затоптаны насмерть, изувечены или ранены…

А кто-то решил, что это удачный момент, чтобы продолжить бой с ненавистными имперцами.

Наскоро проведенные допросы, само собой, Курт с подчиненными намеревался продолжить с утра, однако уже сейчас можно было сказать с уверенностью, что таких нашлось немало. Многие так и остались в убеждении, что явившийся на их землю германский король заключил договор с самим Сатаной, а напавших на имперскую армию одержимых объяснили для себя просто — «хотел натравить демонов на врага, но что-то пошло не так, и они напали на своего хозяина»…

— С этими еще можно будет поработать позже и кого-то разубедить, — устало вздохнул Курт, и Фридрих молча кивнул. — С другими сложнее. Кое-кто, и таких тоже хоть отбавляй, прямо заявили, что им плевать, какие силы и кто призвал на помощь, потому что ради независимости Австрии все средства хороши. «Да хоть сам Сатана».

— Так кто-то из них сказал? — уточнил Кёльпин. — Именно вот так?

— Именно вот так. Ad verbum. Переубедить этих — возможности не вижу.

Епископ переглянулся с сидящим рядом делла Скалой, обменялся долгим выразительным взглядом с фон Бергом и поджал губы, удрученно кивнув.

Физиономия его преосвященства была припухшей и перекошенной, на скуле красовался огромный синяк, а правая рука висела у груди, примотанная к дощечке: добравшегося до него одержимого кто-то из стражи лагеря успел вовремя снять, однако одержимый успел ощутимо помять святого отца.

Делла Скала был цел и здрав, и даже бодр, невзирая на глубокую ночь, а вот фон Берг глядел на окружающих одним глазом из-под плотной повязки, скрывающей лоб и половину лица. Сам глаз, как заверил лекарь, сохранить удалось, но будет ли этот глаз видеть, как прежде — остается на Господне усмотрение.

Фридрих обошелся без опасных ранений. Лицо покрывали мелкие ссадины, все тело, со слов того же лекаря, было одним большим синяком, ныл едва не вывихнутый правый локоть, болело ушибленное колено, но ни единой серьезной раны он не получил. Было ли это заслугой его самого и павших телохранителей или же руку приложила Альта, выяснить было невозможно: очнувшись и убедившись, что все кончено, госпожа expertus в прямом смысле ползком добралась до кровати все в том же шатре, где и забылась сном под присмотром одного из конгрегатских коллег.

Хагнера на этом совете не было — побитому, многажды раненому и истощенному ликантропу Фридрих жестко и непреклонно приказал отсыпаться.

— Почему все так сложно? — разрушил затянувшееся молчание Мартин, и к нему обернулись все. — Зачем сгонять к месту битвы одержимых из окрестных селений? Был немалый риск, что Косса не рассчитает время точно, и это дьявольское подкрепление не придет вовремя… Как, собственно, и случилось, и неудивительно — рассчитать это с точностью до часа просто невозможно.

— И тем не менее урон они нанесли существенный, — возразил Фридрих хмуро. — И неведомо, как бы все повернулось, если б австрийцы не встали против них вместе с нами… И если б святые отцы с expertus’ами не справились, что главное. А задержись эта сатанинская армия еще на час или тем более доберись она сюда к позднему вечеру — нас застали бы в еще более уязвимом положении. Посему вряд ли он особенно утруждал себя хоть какими-то расчетами.

— Положим, так, — нетерпеливо кивнул Мартин. — Но все же — зачем было подвергать одержанию каких-то крестьян и сгонять их сюда, если можно было поступить проще и провернуть то же самое с нами самими? Никакой битвы вообще не было бы, Австриец мог просто стоять и смотреть, как мы убиваем друг друга. Почему Косса этого не сделал?.. Только не говорите, что никто из вас не подумал об этом.

— Мы подумали, — вздохнул делла Скала. — И у меня только одно предположение: он не сумел.

— Почему?

— Что-то ему помешало.

— Логично, — не то не сумев, не то даже не попытавшись скрыть язвительность, отозвался Мартин. — Что?

— Или кто? — тихо добавил Фридрих, и когда взгляды обратились к нему, так же негромко, неуверенно договорил: — Ведь Абиссус все-таки зачем-то вышел в мир.

— Просто напомню, Ваше Величество, — заметил фон Берг мягко, — что с армией идут священники, и все они здесь не в кости играют. И накануне битвы было всеобещее молитвенное бдение с Причастием. К тому же там, дома, остались близкие каждого — жёны, дочери, матери, отцы, сестры и братья… Друзья, наконец. Ad verbum вся Империя ежечасно молится о благополучии этого войска — монахи, священники, миряне. Я бы не сбрасывал со счетов простых людей, уповая на помощь святых.

— Тем паче, что помогать эти бродячие чудотворцы как-то и не спешат, — докончил Курт и, повстречав укоризненный взгляд Кёльпина, пожал плечами: — Что? Где они были, когда одержимые покойники рвали на части чад Божиих?

— Ваше Преосвященство майстер Великий Инквизитор Гессе, — елейным голосом произнес Кёльпин, — я хотел бы напомнить, что чудеса Господни не всегда зримы явно. И хотя я не отрицаю сказанного моим собратом по сану — нельзя всецело исключить и версию Его Величества. Если же вы подразумевали в своем вопросе «почему святые Абиссуса не явились, и Lux Аeterna не осиял их, и не развеял во прах мерзких демонов», отвечу: быть может, потому что знали — мы, простые грешные люди, в силах сами одолеть их? Они укрыли нас от поползновений Коссы (согласен, он не мог не попытаться), а все прочее было в наших руках. Deus adjuvat qui sibi auxilium.

— В своем вопросе я подразумевал «я и не рассчитывал на их поддержку». Уж простите старого oper’а за маловерие, друг мой.

— Однако ответ на этот вопрос — «чья помощь помогла нашим людям устоять» — и меня тревожит, — сказал Фридрих многозначительно. — Причем в практическом смысле: на что нам рассчитывать далее. Впереди pro minimum еще один бой.

— Если Косса снова не сменил замок и все еще в Поттенбрунне, — добавил Мартин тихо, и Император уверенно качнул головой:

— Не сменил. Это войско собралось именно здесь, а не где-то еще, именно здесь он сосредоточил все силы, а времени на это требуется немало. И именно здесь попытался не пустить нас дальше, именно здесь постановил принять решающее сражение. Теперь он не уйдет; я не знаю, почему, но Поттенбрунн — его последнее прибежище.

— Вам виднее, Ваше Величество, — кивнул Мартин и продолжил: — И я не вижу причин, по которым он прекратит свои сатанинские фокусы. Чем нам защищаться? На кого рассчитывать?

— На себя, — в один голос отозвались Фридрих и Курт, и стриг усмехнулся:

— Логично.

На себя… Если б все было так просто.

Часть австрийцев — те, что вмешались в бой с одержимыми — теперь рвалась идти с имперской армией дальше и жаждала присоединиться к штурму замка, в котором засел Антихрист со своим прихлебателем, что столько лет морочил головы подданным, и насколько новоявленным сторонникам можно доверять — предстояло решить майстеру инквизитору с подчиненными.

В том, что не все внезапно прозревшие и раскаявшиеся были полностью откровенны, Курт даже не сомневался. Нет, их желание идти против Австрийца и Коссы могло быть чистосердечным и искренним, и никто из них, вполне вероятно, не намеревался в самый неожиданный момент вонзить меч в спину своих новых союзников фигурально и буквально, и самое неприятное, чего от кого-то из них можно было ожидать — это того, что они могут взять ноги в руки, когда станет жарко. А вот в том, что прежде ни у кого из них не возникало никаких подозрений, никаких сомнений — Курт уверен не был, и чем больше говорил и спрашивал, тем сильнее убеждался в собственной правоте. Откровенно говоря, именно те, кто сходу и честно признались, что на свои подозрения закрывали глаза, ибо опасались возразить, и вызывали доверие более прочих.

Допросить, правда, пока удалось немногих, да еще и по горячим следам, и как знать, что изменится и куда сдвинется в головах пленных к утру, когда горячка двух боев пройдет, страх и ненависть утихнут, а разум получит возможность возобладать.

Когда завершился этот поздний спонтанный совет, майстер инквизитор удалился в конгрегатский шатер, где попытался уснуть, дав хоть какой-то отдых телу и духу. Тело сегодня раскапризничалось, недовольно напоминая о непрошенной разминке, и отдыха требовало настоятельней, чем обычно; впрочем, надо было отдать ему должное — сегодня, как и всегда в чрезвычайных обстоятельствах, оно безоговорочно и с готовностью вступило в дело, и ежедневного нытья в старых ранах и переломах как не бывало, и из всех ранений оно исхитрилось получить только чувствительный удар по голове.

Отоспаться так и не вышло: всю ночь ему виделись допросы и отчеты; майстер инквизитор сидел за огромным столом, почему-то установленным прямо в поле, и писал, писал, писал, а потом откладывал лист в сторону, поверх огромной, невообразимо высокой стопки, брал следующий лист и снова писал. Скрипение пером порой прерывалось, к нему подходил человек из числа австрийских пленных и что-то говорил, и Курт задавал вопросы, а потом снова писал, снова подходил пленный, и он снова спрашивал, а когда поднимал глаза, видел, как от его стола тянется длинная, бесконечная очередь, уходя вдаль, насколько хватало глаз, и исчезала хвостом там, за горизонтом. Проснулся Курт рано утром, не проспав и четырех часов, и на продолжение допросов вышел сонным, помятым и злым, дав самому себе слово, что в случае физической невозможности продолжать полевую службу попросится в зондергруппу приманкой для ликантропов, но за начальственную бумажную работу не усядется ни за какие посулы.

Следующие несколько дней от этого ночного кошмара отличались не слишком. Курт говорил, спрашивал, рассказывал, внушал, пугал, убеждал, сочувствовал, снова спрашивал, писал отчеты, принимал и читал отчеты, спрашивал, говорил, читал и писал, писал, писал… По временам он прерывался, чтобы снова говорить и спрашивать, и бесконечную череду австрийцев разбавляли другие — фон Берг, Кёльпин, делла Скала, Фридрих, Альта, а непрерывные вопросы и рассказы о гнусной сущности герцога сменялись обсуждением не менее скверной персоны Коссы.

Информация собиралась крохами, порой из самых неожиданных источников, и как всегда, самыми осведомленными оказались не благородные рыцари и землевладельцы, а простые солдаты, которые что-то где-то увидели, за кем-то что-то заметили, что-то услышали, что-то узнали через десятые руки родичей и приятелей…

— Косса перебирался из замка в замок один, Австрийца с ним не было.

Неведомо, что снилось в эти ночи Фридриху — нескончаемая очередь легионеров, лекарей и пленных или бумаги с расчетами «как перестроить изрядно поредевшую армию» с подпунктами «как безопасно и с пользой включить в нее новых союзников», но выглядел молодой Император вряд ли намного лучше майстера инквизитора и на каждом их кратком совете Курту казалось, что тот вот-вот закроет глаза и уснет прямо там, где сидит.

Альта, пребывающая подле своего подопечного в любую минуту, когда не спала и не удалялась по своим надобностям, смотрелась чуть живее, но тоже более походила на привидение, чем на женщину из плоти и крови. Как себя чувствует другое опекаемое ею создание, Курт не спрашивал, справедливо рассудив, что любые проблемы станут очевидны сразу и не только ей.

— Один совсем? — многозначительно уточнил Фридрих, и Курт кивнул:

— Верный вопрос. Если подразумевать «без охраны и вооруженного отряда» — да, один. Если «один ad verbum» — не совсем. С ним были «огромный одноглазый громила» (очевидно, Гуиндаччо Буанакорса, больше некому) и еще два итальянца («один почти всегда молчит, но явно скользкий тип, второй все время суетится и истерит»). Ленца и Гоцци, описание — точнее некуда. Что интересно, из одного замка Косса выехал с тремя подручными, а в другой прибыл с двумя, потеряв Гоцци где-то по пути.

— Отослал с каким-то поручением?..

— «Все время суетится и истерит», — повторит Курт. — Думаю, что вероятней всего иной вариант: доистерился. А в Поттенбрунн он явился уже лишь с одним из своих помощников: с Ленцей. Куда подевался громила и почему — неведомо.

— И Австрийца с ним все это время не было… Но Альбрехт вывел свою армию на эту битву, стало быть — в Поттенбурнне они вместе. Стало быть, Альбрехт направился сюда сразу же, собирать и организовывать войско. А это значит, Косса и впрямь всего лишь тянул время, зная, что однажды осядет именно здесь и… И что? Зачем ему было нужно это время?

— Увы, настолько далеко солдатская наблюдательность не распространяется, — развел руками Курт. — Мы продолжаем допросы, само собой, но пока информация приходит одна и та же или не приходит вовсе. Есть одна деталь, которая может иметь значение, но какое — не могу сказать… При себе Косса возит некий деревянный ящик.

— Какого вида? — подала голос Альта, и он невесело усмехнулся:

— Да, сундук с магическим барахлом я тоже предположил первым делом. Но нет, это не сундук, не ларец, не короб, не реликварий, это именно ящик — сколоченный из дощечек, узкий и высокий, и именно так Косса его при себе и возит — стоймя. Только. И я бы, возможно, не придал этому значения; мало ли, что можно таскать с собою, когда ты по сути в одиночестве перебираешься из укрытия в укрытие по осенней Австрии, но. Один из допрошенных, рассказывая об этом, сказал «ящичек» и показал вот так, — Курт развел ладони, изобразив нечто размером с большую кружку. — А еще один сказал «ящик» и показал вот так, — ладони разошлись дальше, и теперь между ними уместился бы небольшой винный кувшин.

— Кто-то из них ошибся? — предположил Фридрих. — Неверно оценил размеры?

— Так я и подумал бы, однако обратил внимание вот на что. Первый допрошенный видел Коссу в Аггштайне. Второй — в Кюнрингербурге. «Ящичек», потом проходит некоторое время — и вот уже «ящик», и он заметно больше.

— Он… что-то собирает туда? — неуверенно произнесла Альта. — Интересно, что. И почему именно в ящик? Мне в голову ничего не приходит…

— Этого мы не знаем, ящик он никогда не открывал.

— И не переворачивал, — напомнил Фридрих. — «Только стоймя»… Что там такое может быть, что нельзя перевернуть горизонтально? Ведь так удобней было бы везти. Что-то жидкое или сыпучее?

— Жидкое можно заткнуть пробкой, сыпучее ссыпать в мешок.

— Логично… Хорошо, а что в Поттенбрунне? Здесь каким был этот таинственный ящик?

— Мы не знаем. Из тех, кого успели допросить, большинство в Поттенбрунне никогда не были, а двое из тех, кто были, не видели того момента, когда он приехал. Продолжаем допросы. Быть может, что-то и узнаем.

И допросы продолжались.

Они продолжались днем и не прерывались ночью, и из отчетов — собственных и своих подчиненных — майстер инквизитор, наверное, мог бы уже сложить хорошую крепостную башню. За стенами шатра, отведенного для сей нудной процедуры, лагерь жил своей жизнью, а точнее — пытался вернуться к ней.

Когда три дня прошло после побоища, что учинили живые над живыми и мертвые над живыми, и живые от того стали мертвыми, настало время для живых хоронить мертвых. Тела немногих из знатных рыцарей вскрыли, дабы изъять сердца и отправить для упокоения в родовые земли, когда для того представится возможность. Так же поступили со своими павшими и тевтонцы, но более никаких особенных почестей никому оказано не было и общие могилы принимали всех без разбора, даже и австрийцев, из тех, что в предзакатной резне встали бок о бок с недавними смертными врагами.

Над полем в морозном воздухе, что уже не прогревался солнечным теплом, далеко разносился распев заупокойной мессы и редко где что-то нарушало странную гармонию тишины и мелодии, лишь кто-то из коленопреклоненных шептал — "Смерть сама и вся природа вмиг замрут, когда из праха все творение восстанет, чтобы дать ответ Судье", а кто-то рядом негромко, но непрестанно рыдал, но никто не пытался увещевать его. И всё вокруг окутывал аромат ладана — такой майстер Гессе в последний раз ощущал лишь в Бамберге, но там к нему примешивалось множество сторонних запахов, что недвусмысленно свидетельствовали о смерти, разложении плоти и нечистоте, здесь же был лишь невесомый, едва уловимый сам по себе воздух поздней осени, и фимиам курился под прозрачным голубым куполом, распростершимся над полем. Чей-то голос снова шептал, жалуясь — "Что же я скажу, несчастный, и кого молить я стану об убежище, защите, если праведнику даже станет угрожать беда?", а хор серых сестер и юных аколитов отвечал ему на наречии, из слов которого понятны большинству из присутствующих были только немногие, но смысл ответа был понятен всем: "Lacrimosa dies illa, qua resurget ex favilla, judicandus homo reus. Huic ergo parce, Deus. Pie Jesu Domine, dona eis requiem. Amen".

В последующие дни раненые пополняли лазарет и освобождали места в нем, а похоронные команды снова погребали погибших и умерших, чье число с каждым днем уменьшалось, но всё никак не сходило на нет, священники почти беспрерывно совершали требы — исповеди, причастия, мессы и снова — отпевания… Райхсвер тоже пытался ожить и зализать раны — перестраивались легионы, переформировывались отряды и бригады, назначались новые хауптманны, встраивались в общую систему реабилитированные бывшие пленные.

Спустя несколько дней отлежавшееся чудовище принялось подниматься на ноги — отсекались те, кому должно было остаться на месте и возвратиться в захваченный Санкт-Пёльтен, обеспечив тыл, снова выдвигались вперед разведотряды, вновь выстраивались в требуемом порядке легионы, артиллерия, копья, конница и обозы, и однажды ранним морозным утром вся эта живая махина, наконец, сдвинулась с места, чтобы совершить еще один короткий однодневный переход.

Поттенбрунн был совсем рядом — будь в том нужда, какой-нибудь всадник за день мог бы доскакать до его стен и возвратиться в лагерь, даже не слишком утомив коня, а пеший мог проделать путь туда и обратно за неполные сутки неторопливым шагом.

И такие пешие были. Разведчики ушли в сторону замка за два дня до того, как маршем двинулась армия, но — назад не вернулись. Не вернулась и вторая группа, посланная по их следу. Третью Фридрих направлять не стал.

Совершить вылазку попытались и разведчики-expertus’ы, однако эти попросту наткнулись на стену. «Буквально», — хмуро пояснил один из них, когда Курт уточнил, что это значит. После долгих раздумий, споров, сомнений и пререканий решено было рискнуть и дать шанс Альте, но даже ей не удалось увидеть ничего — словно на месте Поттенбрунна зияла пустота, обнесенная бесконечно высокой стеной, и пробиться через нее было попросту невозможно. И райхсвер двинулся вперед, как с нездоровым смешком констатировал епископ Кёльпин, «по старинке» — вслепую, без карт и разведки.

Конные разъезды все-таки высылались, но недалеко — в пределах минимальной видимости передовыми отрядами. Армия ползла медленно, разведчики продвигались улиточьим шагом, час тянулся за часом, но путь так и оставался свободным — ни единой засады, ни одной попытки налета; похоже, успевшие улизнуть после схватки австрийцы и не помышляли о том, чтобы перегруппироваться, и, оправившись, собраться для нового боя. И если это было по-своему понятно, логично и ожидаемо, то увиденное у замка ввергло в недоумение всех — и Фридриха, и разведку, и, что самое главное, майстера инквизитора с господами experus’ами.

Подъемные ворота, они же мост через ров, опоясывающий замок, были опущены, и на стенах не было видно ни единого защитника.

Ранний ноябрьский вечер исключал какие бы то ни было активные действия, кроме самой поверхностной разведки: едва огромная туша рейхсвера сперва замедлилась, а потом остановилась — вокруг уже бойко сгущались сумерки, и не видимое за серой пеленой осенних облаков солнце укатилось прочь раньше, чем армия полностью разместилась в окрестностях замка.

Беглая разведка ничего нового не принесла: огонь в окнах нигде так и не зажегся, вторая стена за цвингером и сам он, насколько было можно увидеть, не поднимаясь на мост, тоже были безлюдны, ни единого звука изнутри не доносилось, и на первый, второй и даже десятый взгляд замок выглядел вымершим. Быть может, в иных обстоятельствах Фридрих с частью своего легиона вошел бы внутрь прямо с марша, не дожидаясь, пока встанет все войско. Быть может, в иных обстоятельствах оказалось бы, что Австриец попросту покинул своего неудобного союзника на произвол судьбы и сбежал вместе с жалкими остатками своих людей. Быть может, в иных обстоятельствах беглого Антипапу нашли бы в холодной дальней комнате у единственной свечи, голодным, одиноким, всеми брошенным, напуганным и готовым на любые условия. Быть может…

В иных обстоятельствах. В текущих — Фридрих и без советов expertus’ов понимал, что просто взять и степенно въехать в этот безмолвный замок в сопровождении бравых воинов идея не из лучших. А потому войско остановилось, разместилось и устроилось на отдых, выставив усиленную стражу.

Ночь прошла спокойно — замок по-прежнему темнел поодаль черной недвижимой громадой, поля и мелкие рощицы окрест молча спали, сосредоточенно покрываясь изморозью, тусклая луна неторопливо проползала свой путь за облачным покровом, и никто и ничто не нарушило тишину и напряженный покой лагеря.

Утром не изменилось ничего. Никто не поднял мост и не крикнул со стены, требуя переговоров, и не вышел из замка к войску, чтобы их попросить; никто не мелькнул в цвингере или на второй стене, или в одном из окон, ничей голос не окликнул слуг или защитников во внутреннем дворе. Поттенбрунн так и стоял молча, гостеприимно распахнув пасть ворот.

Expertus’ы и утром не смогли сказать ничего нового. С их стороны все было так же неизменно — «стена». О том, что ничего доброго эта стена не скрывает, даже и не говорилось — это и без того было ясно. Ясно было и то, что по-прежнему нельзя просто взять и войти, но так же очевиден был и тот факт, что продолжать стоять под этими стенами до скончания веков нельзя тоже.

Группу для разведки в этот раз Фридрих выбирал сам и исключительно из добровольцев, каковых оказалось столько, что отбор затянулся дольше планируемого — не столько из-за невозможности избрать достойных, сколько из-за необходимости объяснять не прошедшим, что в их храбрости и преданности Император ни на минуту не сомневается. Сложнее всего было избавиться от гуситов, уцелевших в битве, и теперь, поймав слух о сборе отряда для вылазки, рвущихся вперед, в замок, где укрылся подлый Антихрист.

Второй проблемой стал сам Император, всерьез вознамерившийся возглавить отобранных бойцов. В три голоса его переубеждали господа епископы, терпеливо увещевала Альта и посулил, не сдержавшись, «отлучить к хренам собачьим, если будет сделан хоть один шаг в сторону этого клятого замка» Его Преосвященство кардинал Курт Гессе фон Вайденхорст. Нескоро и нехотя восприняв-таки доводы, аргументы и резоны должным образом, Фридрих через силу был вынужден согласиться, что потерять Императора на пороге победы, чудом сохранив его в минувшем побоище, было бы pro minimum глупо, pro maximum несколько неприятно и уж точно неуважительно по отношению к памяти тех, чьи жизни и создали это чудо.

Наконец дюжина легионеров выдвинулась к замку, получив последние напутствия и строгий наказ в случае засады в бой не ввязываться, сигналить тревогу и всеми способами пробиваться назад, за ров. И в любом случае — первая вылазка должна ограничиться осмотром цвингера, прохода во внутренний двор и той части двора, которую можно разглядеть от этого прохода, не проникая внутрь.

Двое expertus’ов «вели» группу от самого лагеря, еще трое были на подхвате, готовые вмешаться и по мере сил прикрыть отряд по первому сигналу. Альта, несмотря на возражения Фридриха, заняла место рядом — не встревая в общую цепь, но все же тихонько, неназойливо присматривая за группой, и судя по взглядам, которые поминутно бросали в ее сторону коллеги, тоже была наготове на случай неприятных неожиданностей. Фридрих, Кёльпин и Курт были здесь же, стараясь никому не мешать и не отвлекать лишними разговорами.

Отсюда, с временного наблюдательного пункта за пределами лагеря, был хорошо различим ров и опущенный мост, была видна уезженная дорога, широкой лентой расстелившаяся к замку издалека; было четко видно, как группа отдалилась, вышла на дорогу — прямо, не скрываясь, как приблизилась ко рву и остановилась перед мостом. Можно было видеть, как две человеческие фигурки осмотрели сам мост и обрывистую кромку рва вокруг него, убеждаясь, что нет укрытых пороховых зарядов или ловушек, как они ступили на толстые окованные доски, сделали три шага и остановились снова, обернувшись и махнув рукой остальным. Было видно, как отряд взошел на мост и ступил под свод ворот, как прошел внутрь — и исчез из поля зрения…

— Они исчезли.

На голос Альты обернулись все, кроме двоих ее собратьев по ремеслу, что следили за группой. Фридрих на миг замер, нахмурившись, бросил взгляд на замок и напряженно уточнил:

— Что значит «исчезли»?

— Значит, ушли за стену, — тихо пояснила Альта; зажмурившись, встряхнула головой и с усилием потерла глаза пальцами. — Я не вижу их.

— Их нет, — подтвердил один из сопровождавших expertus’ов, и его напарник молча угрюмо кивнул. — Они были, я видел их, следил за ними, но когда вошли в ворота — они исчезли.

— Это магическая ловушка? Врата в иной мир? Просто ловушка? Они убиты? — нетерпеливо спросил Фридрих; Альта качнула головой:

— Смерти я не увидела. Они просто исчезли, скрылись за стеной. Я попыталась проникнуть туда вместе с ними, но… Меня отбросило.

Последние слова она произнесла неохотно и на изумленные взгляды вокруг лишь молча поджала губы. Епископ Кёльпин переглянулся с Куртом, обернулся на радушно раскрытый зев замковых ворот и вздохнул.

— Если даже наш лучший expertus не может туда заглянуть… Предположу, что пытаться пробиться через эту стену с боем — затея бессмысленная.

— А я предположу, — добавил Курт хмуро, — что как-то так и исчезли две первые группы. Они пришли, увидели открытые ворота, сочли замок покинутым — и решили убедиться. Итог — вот он. Иными словами, пытаться посылать еще один отряд — затея еще более дурная; для того, чтобы понять, что внутри творится какая-то дьявольщина, информации у нас уже и так довольно. Вопрос — что с нею делать.

— Собирать группу, — тихо сказал Мартин, и теперь все взгляды сместились к нему. — Группу, — повторил он чуть громче и уверенней. — Нашу группу.

— Ты рехнулся, — констатировал Курт мрачно, и он вздохнул:

— А есть выбор?

— Он прав, — нехотя подтвердил Фридрих. — Альта не видела их гибели, но видела стену и то, как люди исчезли за нею. Ваши сослужители вместо замка видят пустоту за стеной. Мы видим странный замок, внутри которого явно происходит нечто, что не видно нам отсюда, снаружи… Там что-то есть. И в это что-то можно попасть. И где-то там, внутри…

— …вполне возможно, адское пламя или армия Сатаны, или хаоситская пирушка, или просто смертельная западня.

— Возможно, — кивнул Мартин спокойно. — Но идти надо, потому что там — причина всего происходящего, один человек. Устранить его — и это снова будет обычный каменный замок… в котором, вполне возможно, даже отыщутся живыми наши люди.

— И этот человек почему-то очень хочет, чтобы к нему вошли.

— И что теперь — не входить? — прямо спросил Мартин. — Плюнуть и уйти? Или сидеть здесь вечно? Или втащить в этот проход всю армию?

— Думаю, уж такой-то ход он точно предусмотрел, — вздохнула Альта. — Он прав, пап. Другого выхода нет. Ну и скажи мне, что на его месте ты бы решил иначе и не убеждал бы сейчас собственное начальство в необходимости совать голову в это осиное гнездо.