Болело не тело, болело что-то внутри. Это даже была не совесть — просто он чувствовал, что с ним поступили неправильно и несправедливо — и он не понимал почему.

Казак станицы Каффрия, расположенной в долине Бекаа, Тимофеев Александр Саввич, шестнадцати лет от роду, сегодня не работал. Отец и двое старших братьев работали, даже девятилетняя Нинка работала в полях — а он не работал, его оставили дома отлеживаться. Потому что три дня назад его выпороли.

Выпороли не просто так — выпороли по решению схода. Следователь, что вел дело по массовым бесчинствам в Бейруте, оказался честным — убрал из дела сопротивление полиции, убрал массовые бесчинства, оставил только хулиганство. По хулиганству, равно как и по другим мелким делам, казака вместо мирового судьи имел право судить сход. Вот и передали казака — хоть и не реестрового, а все равно казака Тимофеева А.С., вместе с другими такими же, как он, хулиганами приехавшему в полицию представителю местного казачьего войска. Представители войска доставили их всех по станицам и оставили ждать наказания — до очередного казачьего круга. А на казачьем кругу, состоявшемся три дня назад, пришла и расплата. Почесали казаки бороды и решили: хулигану — тридцать горячих по заднице, чтобы, значит, больше не хулиганил и род казачий не позорил. Порешили, вызвали Александра Саввича к позорной колоде, посреди крута стоящей. Ну, тут делать нечего — снял Александр Саввич штаны, лег на колоду, а атаман взял розог из стоящей тут же корзины да ему и всыпал. Хорошо так всыпал, с оттяжкой. Но дело было не в боли, у любого казака кожа дубленая и тридцатью горячими ее не продрать — дело было в обиде и унижении. Голой задницей на сходе сверкать — и за что? За то, что черным укорот дали? Неправильно все это. Неправильно…

А теперь казак Тимофеев Александр Саввич лежал в прохладном сарае на спине — чтобы больнее было, чтоб запомнить навсегда — и размышлял над случившейся в его жизни коллизией. Если раньше в кругу сверстников он пользовался непререкаемым авторитетом — как же, и отец и двое братьев, все реестровые казаки, отец старший урядник, один из братьев урядник, да и кулак у Александра Саввича был не по возрасту крепкий, — то теперь, после того, как выпороли, авторитет придется завоевывать заново.

Внезапно со двора донеслось рычание, недоброе такое, утробное горловое рычание. Сидевший на цепи кобель Мишка, помесь кавказской овчарки с кем-то еще, здоровенная и недобрая зверюга, одним своим видом отпугивающая воров и прочих лихих людей, что-то почувствовал.

Отец, что ли, пришел? Рано вроде еще, пару часов еще работать. Не будет Мишка так отца встречать, рыком. Самое время сейчас, пока гроза не грянула новая, надо оросительную систему подготовить, чтобы вода собиралась в резервуар, а не смывала плодородный слой своими потоками. Да и вообще — мало ли работ в поле летом.

Мишка глухо залаял, в голос — значит, кто-то и впрямь чужой на дворе. Надо пойти посмотреть…

— Мишка… Кто там у тебя? — Почесываясь, Александр Саввич вышел из темной прохлады сарая и…

На дворе стояли двое. Один — невысокий, пожилой, бородатый араб, второй — помоложе и повыше. На обоих — не обычные арабские галабии, не «тропическая униформа» — светлые брюки и рубашка с коротким рукавом, какие обычно носят русские, а странная, пятнистая, желто-коричневая форма. И у обоих в руках было оружие.

— О… Кто тут у нас… — с насмешкой протянул молодой.

— Как подыхать будешь, казак? На коленях или стоя? — с сильным акцентом спросил второй, пожилой. Акцент был незнакомый — все местные арабы почти ассимилировались и говорили по-русски чисто. Значит, эти — пришлые, чужие. Откуда они здесь?

Он не мог понять, что происходит. Все изменилось, фатально изменилось в считаные минуты. Только что он был в своем доме, на своей земле, в том месте, где война закончилась много лет назад, а теперь… Теперь все было то же самое — обшитый светлой рейкой дом, пробивающаяся во дворе зеленая трава, ворота с нарисованным на них красным рогатым быком — но все было по-другому. Чужие люди, враги пришли в дом, они пришли, чтобы убить его — и он не мог ничего с этим поделать.

Будто отвечая на заданный вопрос, тишину прорезал крик на улице, горохом сыпанула автоматная очередь, потом еще одна. Гулко хлопнула винтовка.

— Собаку кончай, все равно нашумели, — бросил пожилой.

Со звонким металлическим щелчком лопнула цепь — бычья, кованая — и огромный мохнатый комок, сгусток клыков и злобы, распрямившись в чудовищном прыжке, с размаху ударил в грудь молодого. Освободившийся Мишка с утробным рыком сбил с ног молодого боевика, жутко лязгнули клыки…

Пожилой среагировал — он среагировал быстро, очень быстро, сразу было видно, что он воевал, и воевал немало. Судьба молодого его не волновала ни в коей мере — он просто полоснул по катящемуся по земле исходящему рыком, брызжущему кровью комку длинной автоматной очередью. И в следующую секунду полетел на землю сам…

Если не знаешь, что делать, — делай шаг вперед.

Как только пожилой повернулся, молодой казак бросился вперед. Но захват у него не получился — он просто с разбега налетел на араба — и они оба полетели на иссушенную солнцем, мощенную камнем землю двора, полетели в разные стороны. В падении пожилой выронил винтовку, она оказалась между ними.

Пожилой пришел в себя первым, он пошевелился — и неуловимым, кошачьим движением вскочил на ноги. Почти сразу поднялся на ноги и Александр — но он проигрывал своему противнику — противник был старше, опытней, он умел убивать. Еще одно быстрое, почти невидимое взглядом движение — и в правой руке заиграло, заметалось вороненое лезвие ножа.

Пожилой не спешил. На улице стреляли, стреляли уже в несколько стволов — а он, находясь в защищенном со всех сторон дворе, чувствовал себя в безопасности. Время у него было, и он решил продлить удовольствие.

— Знаешь, казак… Я долго ждал этого дня, ждал многие годы, чтобы поквитаться…

Сашка вспоминал — его старший брат учил его разным приемам рукопашного боя, учили его и в школе. Но нож. Хотя и против ножа есть средства… для начала надо защититься.

Молодой казак одним движением выдернул из брюк ремень, быстро обмотал его вокруг кулака. Вокруг правого кулака — он был левшой и умел наносить неожиданные удары, а вот многие бойцы как раз были не готовы к ударам слева, меньше отрабатывали защиту от них и на этом проигрывали.

Увидев это, пожилой улыбнулся.

— Хочешь умереть быстро — вставай на колени, казак, и умрешь сразу, клянусь Аллахом!

Вилы… В сарае, из которого он только что вышел, прямо у входа лежат вилы, обычные четырехзубцовые русские вилы на длинном деревянном отполированном пальцами держаке.

В следующее мгновение Александр просто повернулся и бросился в сарай. Проскочил на бегу темный прогал двери, рука метнулась вправо, пальцы намертво зажали гладкое дерево держака. Взревев от негодования, араб бросился следом, он забыл свою обычную осторожность, ненависть затмила ему глаза. Сейчас, в данную минуту у него была только одна цель — добраться до позорно бежавшего от схватки неверного, почувствовать своими пальцами теплую кровь, струей льющуюся из перерезанного горла, услышать последний хрип. Неверный был рядом — первый неверный на длинном и кровавом пути сегодняшнего похода. Он был рядом, он был безоружен, его надо было просто догнать и зарезать как барана. Араб так и не понял, что с ним случилось — просто свет вдруг сменился тьмой, а в груди яркой вспышкой расцвел цветок боли…

Эту схватку Тимофеев Александр Саввич, молодой казак из Каффрии, обречен был проиграть. Двое с автоматами, подготовленные в лагере под Пешаваром боевики, против одного безоружного шестнадцатилетнего пацана. Один из этих боевиков воевал больше тридцати лет, был инструктором и амиром джамаата, на его счету был не один десяток неверных. Но он выиграл. Сначала его ценой своей жизни спас пес, насмерть загрызя одного из чужаков. А второй — тот самый пожилой, — ослепленный яростью, он забыл про осторожность, ворвался в помещение — и напоролся грудью на острые стальные зубцы вил…

Александр выпустил из рук отяжелевшие вилы — на другом их конце исходил предсмертным хрипом пожилой боевик… Один из зубцов вошел в грудь как раз напротив сердца. Террорист умирал, скреб в агонии землю — а он смотрел на него и не мог поверить в то, что сделал это, сделал сам, своими руками. Гулкий грохот дробовика в соседнем дворе — сдвоенный, почти без промежутка между выстрелами дуплет привел его в чувство…

Прижимаясь к стене, сопровождаемый полным ненависти взглядом умирающего боевика, он выбрался во двор. Бросился к лежащему у самых ворот, рядом с атакованным им террористом Мишке.

— Мишка…

Пальцы перебирали свалявшуюся, окрасившуюся в красный цвет липкую шерсть Мишки — кровь собаки смешалась с кровью загрызенного ею только что человека. Незваного гостя, который пришел в чужой дом с оружием, чтобы убить всех, кого встретит…

Несмотря на несколько попавших в него пуль, Мишка еще был жив, он смотрел на молодого хозяина умными, все понимающими глазами и тихонько подскуливал.

— Мишка… — пробормотал казак, — как же так-то, Мишка.

Мишка качнул тяжелой, косматой головой — мол, вот так вот, хозяин, так все и получается — в последний раз тяжело, с хрипом вздохнул и умер. Сашка остался один в залитом кровью дворе, один с тремя мертвецами…

— Чу!

Сашка дернулся — старый окрик казаков, которым они предупреждали друг друга об опасности. Посмотрел — с соседнего, отделенного глухим забором куреня к нему перепрыгнул старший из соседских детей — Михаил. Фамилия у него была смешная — Попейвода, его так и дразнили — Водохлебом. Сейчас у него в руках была курковая двустволка с короткими стволами, на поясе — патронташ черной кожи, заполненный до отказа толстыми тупыми ружейными патронами. Оглядевшись — сторожко, цепко, не зря Михаил из рода пластунов происходил, — в три прыжка подскочил к сидевшему около собаки Александру.

— Цел? Ты что расселся, напали на нас! Пошли!

— Кто напал? — В голове у Сашки был полный сумбур, хотелось заснуть и не проснуться.

— Какая разница кто? Пошли, пока нас тут на ремни не порезали!

Отвесив Александру полновесного леща, дабы тот быстрее возвращался к реальности, Мишка подскочил к лежащей посреди двора винтовке, подхватил ее.

— Черт, хорошее дело. Бери у того ствол! Патроны есть?

У порванного собакой боевика была та же самая штурмовая винтовка — дрянная британская «BSA», точная и хорошо отделанная, но несбалансированная, тяжелая и ненадежная. Зато четырехкратный оптический прицел на каждой — самое лучшее, что есть в этом детище британского военпрома. Кроме того, боевик был опоясан широким поясом, на котором располагались запасные магазины, пистолетная закрытая кобура и гранаты. Сашка перевернул боевика, пачкаясь в его крови, нащупал застежку, начал расстегивать ее. Пальцы скользили в липкой крови…

— Что ты там копаешься?!

— Снять не могу.

— Быстрее давай! Валить надо, валить!