Каффрия, долина Бекаа
Поздний вечер 30 июня 1992 года
— Время… — Мишка взглянул на подаренные отцом часы, массивный «морской» со светящимися стрелками и цифрами хронометр, изготовленный «Домомъ Филатова въ г. Москва», известной часовой компанией, изготавливающей прочные, почти неубиваемые, сурово-элегантные часы. Часами Мишка гордился.
Рашид встал, пошел к двери — и тут же упал на пол, сбитый умелой подсечкой.
— Ты что, охренел? Как по проспекту, блин! Ползком давай и за мной!
Ползать на животе Рашиду было противно — в отличие от русских и казаков арабы считали ползанье на брюхе по земле унижением, даже если того и требовали соображения скрытности. Но тут делать было нечего, казачата говорили дело. Тяжело вздохнув, Рашид пополз, неумело двигая руками и ногами.
Переползли тропинку — на ней никого не было, даже стрельба в селе утихла. Последнюю вспышку выстрелов они слышали полчаса назад — гулко бухнуло ружье, следом в несколько голосов зашлись автоматы, и почти сразу все стихло. Мишка, ползший первым, на какое-то мгновение замер, чутко всматриваясь, вслушиваясь в ночную тьму, как это делали его деды и прадеды, потом снова пополз вперед. Больше всего шума при ползании производил, конечно же, Рашид от своей неопытности. Но что тут с ним сделаешь — не казак, а все равно не бросишь. Сашка забыл отрегулировать ремень на своем трофее, и теперь чужая винтовка при каждом движении ерзала по спине, рукоятка затвора задевала то ребра, то позвоночник — больно…
Путь, который Мишка и Сашка днем пробежали бы за считаные минуты, сейчас занял куда больше времени: пресмыкаться на брюхе — это тебе не бежать. Мишка останавливался еще дважды, замирал, всматривался — как будто что-то чудилось ему в серебряных переливах лунного света, но, осмотревшись, полз дальше…
— Чу!
Тихий, но в этой поздней, залитой лунным светом тишине кажущийся громовым окрик — традиционный, казачий окрик — заставляет всех замереть, вжаться в пыльную канаву, больше всего на свете желая сделаться невидимыми, бестелесными. Что-то шебаршит на дороге…
— Тихо! Тихо, казаки! — свой, родной, русский голос.
— Батя…
— Тихо, Мишка, тихо… — Это и в самом деле отец Михаила, опытный казак-пластун, десять лет оттрубивший в разведке ВДВ на контракте помимо трех обязательных. Сейчас он выглядит чертом, вырвавшимся из ада — измазанное грязью — больше было нечем — лицо, намертво зажатый в зубах нож…
— Дядя Петро… с моими что?
— Живы… Батя твой тяжелый… выкарабкаться должен казачина. Мы их укрыли… до утра больше ничего не сделаешь. Сами сюда двинули. У вас что — оружие? Взяли где?
— У меня во дворе… двое этих. У них и взяли. Мишка тоже у себя…
— Казаки… На круге примем. Если живы останемся. Сколько их там — не знаете?
— В станице человек тридцать, не меньше.
— Здесь сидите.
— Мы с вами пойдем!
— Куда с нами?!
Где-то впереди за заборами, всего шагах в двадцати, послышался какой-то шум, казаки замолчали, замерли, прижались к земле. Мишка потянул на себя висевшую за спиной винтовку, но отец положил руку на плечо, отрицательно покачал головой — нельзя, шуметь нельзя.
К лежащим в пыли казакам подполз еще один…
— Андреич! Там один у забора гадит, штаны снял и прогадиться никак не может. Берем?
— Тихо здесь, пацаны! — прошептал в ответ отец Мишки. — Что бы то ни было, тихо! Мы сейчас!
Взрослые казаки исчезли, Сашка попытался дернуться следом.
— Лежи тихо! — Мишка навалился сверху, шепнул в самое ухо. — Сказано лежать — лежи! И тихо!
Человек по имени Гаффар Зардери никак не мог понять — что произошло? Чем он прогневил Аллаха?! Неужели он поднял руку на правоверного? Да нет, не может быть, все, кого он сегодня убил, были или русистами, или мунафиками, все они достойны мучительной смерти, как сказал эмир. Так за что же его так тяжко карает Аллах?
Даже братья подняли его на смех — с самого утра он мучился желудком, несмотря на выпитые лекарства, становилось даже хуже, и к вечеру его лицо из загорелого превратилось в нечто с серо-зеленоватым оттенком. Весь вечер, пока братья наслаждались всеми доступными радостями жизни, он сидел с измученным видом и уже три раза был вынужден выходить во двор. Последний раз Гаффар ел в обед, сейчас он решил не есть вообще, пока желудок не успокоится — но ему становилось только хуже. От ночного дежурства его освободили, и сейчас он решил облегчиться перед сном, чтобы Аллах наконец даровал ему отдохновение.
Гаффар вышел во дворик, огляделся. Надо выйти куда-то подальше, за забор. Гаффар сразу вспомнил, как Мустафа, один из его соплеменников, специально при всех вышел во двор, а потом сразу же вернулся, зажимая рукой нос и рот и сказал, что надо бы Гаффара выселить в отдельное место, потому что на дворе уже нечем дышать. Гаффар тогда едва не схватился за нож от позора — но что-то остановило его. Может, веселый гогот братьев, которым они встретили заявление Мустафы? При одном воспоминании о перенесенном унижении Гаффар снова вспыхнул. Нет, больше такого позволять нельзя…
Гаффар прошел через весь двор, перемахнул через невысокий забор, огляделся. Улица дышала тишиной и покоем, луна — не полная луна, а полумесяц, символ ислама — светила с неба матово-серебряным светом, обещая удачу воинам джихада. Все, что должно было сгореть в станице, — сгорело, все, кто мог стрелять вначале, — уже не стреляли. Еще несколько таких дней, как сегодняшний, — и от русистов на этой земле не останется и следа.
С этой жизнеутверждающей мыслью Гаффар поставил автомат у невысокой стены забора, еще раз огляделся, спустил до колен штаны (лишив себя возможности двигаться) и с болезненным стоном присел. В животе как будто копошился клубок змей, боль заливала слепящим заревом мозг, не давая думать ни о чем, кроме боли. Поглощенный этой болью, он не заметил почти бесшумно подкрадывающиеся к нему черные, избегающие лунного света тени…
— Петро…
— А?
— Ты штаны на него надень — воняет, сил нет.
— От него или от тебя?
«Языка» они добыли — на удивление быстро и без проблем. Какой-то муртазак решил перед сном облегчиться — при этом не в туалете, а почему-то вышел за забор, поставил рядом с собой автомат, спустил штаны и присел гадить. Гадил он довольно долго, не обращая внимания на то, что происходит вокруг. Это и дало возможность тройке казаков, проникших в поселок на разведку, подобраться к нему. Ну, а ничего не видящий вокруг себя противник, сидящий со спущенными штанами, для бывшего разведчика ВДВ — задача «на раз плюнуть», это тебе не часовой на посту. Петро Попейвода, капитан ВДВ в отставке, просто оглушил его прямым ударом в голову, перекинул через плечо — и так, как он был, со спущенными штанами, потащил «языка» назад. Еще один казак подхватил стоящую у забора винтовку — ту же британскую BSA.
Пацаны, лежа в придорожной канаве, смотрели во все глаза в ту сторону, куда ушли казаки, — но так ничего и не увидели. Просто какое-то непонятное шевеление во тьме — а потом все стихло. Еще через секунд двадцать из темноты появился дядя Петро, несший кого-то на спине, — пригнувшись, он тащил лежащего на плече человека и шел на удивление тихо, почти неслышно. Следом шел еще один казак, третий поотстал — с трофейной винтовкой прикрывал отход.
— Батя…
— Ну?
— Там у дяди Михея лабаз старый — мы там день прятались. Там тихо и нет никого…
— Веди!
Очнулся Гаффар Зардери не скоро, из спасительной темноты небытия его вырвали несколько хлестких ударов по щекам. Застонав, Гаффар открыл глаза, пытаясь определить, где он и что с ним произошло…
Стена — он сидит, прислонившись к ней, руки что-то сковывает — похоже, веревки. Темнота, он в каком-то помещении. И несколько человек совсем рядом…
Казаки!
Кто такие казаки, Гаффар знал — рассказывали те, кто постарше, кто уже участвовал в налетах. Казаков ненавидели многие — и было за что. Постоянно с оружием, с нагайками — вооружены даже малые дети. Поселки свои ставят как раз на самых неудобных для террористов местах, постоянно готовы к обороне. Именно казаки на своих плечах вынесли страшную тяжесть сорокалетнего «замирения» — в основном даже не армия, а казаки. И если тебя во время рейда ловила армия — ты мог, по меньшей мере, рассчитывать на суд, а казаки частенько, особо не утруждаясь, тащили пойманных муртузаков к ближайшему дереву, чтобы повесить. Даже казнили казаки не расстрелом, как по приговору суда, — а виселицей, страшной и позорной для мусульманина смертью. Ведь душа мусульманина, летящая к Аллаху, если горло не свободно, вынуждена искать другой путь, чтобы высвободиться из тела. И предстает, если горло в момент смерти не свободно, перед Аллахом вся измазанная в дерьме. А для Гаффара это имело сейчас особое значение…
Сидевшие в Северной Индии имамы — идеологи террористического движения — вынуждены даже были выпустить специальную фетву, в которой утверждалось, что мусульманин, павший от рук неверных на пути джихада, даже если его повесили или похоронили в шкуре свиньи, — все равно попадает в рай. Сделано это было потому, что моджахиды, выпускники экстремистских лагерей — их в последнее время звали «талибы», студенты — отказывались действовать на русской территории, опасаясь быть повешенными. В фетву, впрочем, верили не все…
А ведь есть подонки — муртады, мунафики, национал-предатели, — которые живут рядом с казаками! Прокляни их Аллах!
Виселица!
Один из казаков показался в поле зрения Гаффара — лет сорока, усатый, жилистый, с длинной веревкой в руке. Бросив веревку на землю, казак задумчиво посмотрел на старую, местами дырявую крышу, сквозь прорехи которой лился мягкий серебряный лунный свет. Потом подобрал веревку, отошел на пару шагов — и кошачьим движением прыгнул на месте, зацепился правой рукой за одну из поперечных балок крыши, левой перебросил через нее веревку. Спрыгнул вниз, удовлетворенно хлопнул в ладоши.
— Петро, он в себя пришел… — негромко сказал кто-то рядом.
Казак, который только что перебросил через балку веревку под виселицу, подошел к Гаффару вплотную, присел перед ним на корточки. Гаффара поразило, насколько бесшумно он ходит — за спину зайдет, не услышишь…
— Долго колоть тебя все равно времени нет… Врать тебе не буду — мы тебя все равно кончим. Но умереть можно по-разному. Можешь пасть от ножа — и отправишься в свой мусульманский рай, будешь шахидом — как павший от руки неверных на пути джихада. Вот у нас тут мусульманин есть — он даже Фатиху прочитает, как положено. А если говорить не будешь — повесим как собаку, после того, как все это дерьмо кончится — похороним на скотомогильнике, где свиней закапывают. Русский знаешь?
Казак не угрожал — он просто говорил, тихо и спокойно, с непоколебимой уверенностью, что именно так и будет. Как и все местные, казак хорошо знал арабский — на Территориях обычно знали по три языка — русский, арабский и немецкий либо английский, которые учили в гимназии. Гаффара в лагере готовили к допросам — но не к таким.
— Вам все равно конец, кяфиры, — ответил, как его и учили в лагере, Гаффар.
— Ответ неправильный! — констатировал казак тем же равнодушным тоном.
Какая-то сила подняла Гаффара с пола и потащила к веревке. Еще один казак, третий, неторопливо мастерил петлю…
И тут Гаффар лопнул. И в прямом и в переносном смысле — в животе вновь забурчало, и сдерживать он себя не мог…
— Что тебе надо, кяфир?
Гаффара бросили на пол, как раз под петлей. Трое казаков обступали его…
— Ну от тебя и воняет… Сколько вас?
— Сорок человек. Верней, уже тридцать шесть.
— Откуда пришли?
— У нас лагерь был… под Пешаваром.
— Как сюда попали?
— Нелегально…
— Точнее!
— Местный ваш… исправник давно вас ненавидит! — Гаффар не говорил, он выплевывал слова. — Он наш брат, и он такой не один! Нас здесь человек двести собралось! Потом эмир приказал — начинать! Вам все равно конец, вам тут не жить.
— Ну это как посмотреть… Что будет дальше?
— Сегодня эмир сказал… завтра англизы… начнут высадку… русских больше здесь не будет.
Капитан ВДВ в отставке Петро Попейвода изумленно присвистнул. Интересные дела творятся, интересные…
— Кто твой эмир?
— Да покарает тебя Аллах! — огрызнулся Гаффар.
Казак-разведчик довольно кивнул, будто именно это он и ожидал услышать.
— Георгий… с ним все… и приберись потом. Только ты это… ножом его. Брысь отсюда! — Капитан повернулся и увидел смотрящих на все это казачат. — Брысь!