Бейрут
Ночь на 01 июля 1992 года
Шабаш…
Исклеванные пулями, закопченные стены. Мертво щерящиеся выгоревшими, еще курящимися дымком, черными прогалами окон дома. Изрешеченные в дуршлаг пулями, брошенные где придется, автомобили. Чадный дым от горящих покрышек и мусорных контейнеров — в аромат удушливой вони горящей резины и нечистот частенько вплетается тошнотворный запах подгорелого мяса. Завалы на улицах — наскоро выстроенные из конторской и торговой мебели, скамеек, брошенных автомобилей баррикады. Лавки — часть лавок отгораживалась от разом взбесившегося мира толстыми стальными прутьями решеток, часть — уже горела, пыхала чадным адом, часть — была разграблена, около таких стояли машины и крысами шныряли мародеры. Истерический разноголосый вой сигналок машин там, где они не сожжены, тарахтение автоматов, хлесткие, похожие на щелканье пастушьего кнута одиночные выстрелы снайперских винтовок. Кое-где — грозное, размеренное взрыкивание крупнокалиберных пулеметов…
Трупы… Больше всего почему-то запомнились трупы собак — террористы в первую очередь отстреливали их, отстреливали нещадно. Боялись. Укушенный собакой гарантированно не попадает в рай, а так обидно, если заслужил право на место по правую руку от Аллаха жестоким джихадом против неверных — и потерял право на это место из-за какой-то беспородной шавки. Поэтому и отстреливали.
Трупы людей. Трупы везде — видно только тех, кого смерть застала на улице или на баррикаде, что творится в квартирах — страшно и думать. Наверное, про них лучше не говорить, не запоминать проплывающие за окном автомобиля инфернальные виды, но глаза помимо воли открываются, и адские картинки намертво отпечатываются в памяти. Там они будут всегда.
Больше всего запомнился тот большой белый микроавтобус — дорогой, с тонированными стеклами, рекламирующийся как «идеальная машина для большой, многодетной, счастливой семьи». Водителю этой машины оставалось проехать до спасительного поворота всего несколько метров — как слева, почти в упор вон с той баррикады в переулке по машине ударил пулемет. И сейчас этот микроавтобус, избитый пулями и на спущенных шинах стоял, перекрывая две полосы движения у поворота, а пробоины в бортах медленно сочились черной, похожей на деготь жидкостью…
Пламя — старый город погибал, медленно и мучительно погибал в отблесках бушующего то тут, то там пламени. Бесы вырвались из ада, бесы принесли с собой огонь. Слишком долго бесам не давали жизни, слишком долго стояли стражи у адских врат — но теперь врата отомкнуты и бесы на свободе. Нет такого кошмара, который не может произойти здесь и сейчас, в этом страшно умирающем городе.
Что бы ни произошло, как бы ни закончился мятеж — такими, как прежде, мы уже не станем никогда. Это — то, что происходит здесь и сейчас, — будет стоять перед нами до самой смерти…
Неприятности начались, когда мы уже почти доехали, до цели оставалось меньше километра. Мы вовремя их увидели и уже начали поворачивать в боковой переулок, когда это произошло. Несколько боевиков, одиннадцать человек — целый джамаат, — стояли у перекрывшего улицу большегрузного трейлера и слушали двенадцатого — по виду амира. Тот же, встав на подножку кабины грузовика, что-то вещал, эмоционально размахивая свободной рукой. У всех боевиков — автоматы, у одного за спиной — гранатомет РПГ с уже вставленной в него длинной рубчатой городошной битой осколочной гранаты. С другой стороны трейлера стреляли — стреляли хладнокровно и расчетливо, одиночными выстрелами в несколько автоматов — но боевики на это не обращали ни малейшего внимания, их от пуль прикрывал огромный полуприцеп фуры.
До них было метров двадцать, мы уже поворачивали в переулок, когда это случилось. Эмир, казалось, сознанием паривший в неведомых высях, вдруг обратил свой взор на сворачивающий в двадцати метрах от него в переулок черный седан «Даймлер» и что-то гортанно крикнул, указывая рукой на нас. Боевики обернулись — синхронно, как на параде — в нашу сторону, наткнувшись взглядами на торчащий из окна ствол.
Тут нам повезло. Мы сворачивали налево, и все боевики как раз оказались на моей стороне. И более того — к стрельбе я уже был готов, а они — нет. Это и оказалось решающим…
Хорошая все-таки эта штука — «МАСАДА», новая штурмовая винтовка армии САСШ, не то, что многократно проклятый и самими американцами «М4». Отдача почти как у «М4» и слабее нашего «Калашникова», и не поперхнулся — целый магазин одной очередью высадив. «М4» скорее всего отказал бы.
Прежде чем разгоряченные проповедью эмира боевики сообразят, что делать, я упер откинутый приклад автомата в бицепс, второй рукой зажал цевье автомата в оконном проеме автомобиля и нажал на спуск. Целился я, как и учили нас целиться в этом случае в морском корпусе, — по центру, примерно в живот. Автомат при стрельбе длинными очередями подбрасывает вверх, поэтому, если пули пойдут выше — там грудь, горло, голова — все убойные места. Если занизишь — попадешь по ногам. Не бог весть что, но преследовать тебя противник не сможет, а на это и рассчитано. Так стрелять — очередями на весь магазин — можно лишь в чрезвычайной ситуации, если отрываешься от преследования. Во всех других случаях стрелять надо одиночными или короткими очередями, «двойками», тщательно при этом целясь.
Длинная очередь успела свалить восемь, а то и девять боевиков сразу, они стояли плотной группой и так и попадали под градом пуль — один на другого, не успев ничего предпринять, не успев даже выстрелить. Пуля попала и в амира — краем глаза увидел, как он оседает, цепляясь за кабину грузовика. Оставшиеся в живых боевики попадали на землю, открыли огонь по уже вошедшей в поворот машине.
Учили этих тварей изрядно, не знаю кто — но научили. Те, кто остался в живых, упав, открыли огонь не по салону машины, не попытались прострелить бензобак — они хлестанули очередями по самой доступной в их позиции цели — по колесам. Обездвижить машину — а потом разбираться с теми, кто в ней. И это у них получилось, я понял это по тому, что машину внезапно и резко бросило влево, она шкрябнулась о стену дома, с трудом выправилась…
— Колесо пробили!
— Вижу! Жми!
Глянул вперед — не проехать, тем более на трех колесах. Весь переулок каким-то дерьмом завален.
— Двадцать метров вперед и стоп!
Пока ротмистр, судорожно компенсируя рулем рысканье машины, тащил ее вперед, я перезарядил автомат, магазин бросил на пол. Еще два полных — всего девяносто патронов. Негусто — но есть еще пистолет и при оказии можно разжиться трофеем. Чего-чего — а этого-то добра сейчас в городе хватает.
— Стоп!
Не дожидаясь остановки машины, пинком распахнул дверь, выскочил на ходу, разворачиваясь и приходя на колено. И вовремя — в переулок выскочил боевик. Невысокий, худой, с мальчишеской фигурой. Скорее всего, это и был мальчишка — одурманенный проповедями экстремистов, он сам просился на джихад, и взрослые взяли его. Доверили автомат — наверное, первое в его жизни взрослое, настоящее оружие. А теперь те же самые взрослые — те, кто к этому моменту оставался в живых, — отправили его первым в переулок. Под пули.
В другом случае, при других обстоятельствах убить этого пацана было бы грехом. Но не сейчас — сейчас четырнадцатилетний экстремист с автоматом не менее опасен, чем сорокалетний. Он выбежал в переулок, держа перед собой автомат и совершенно не прячась — его не учили, как поступать в этих случаях. Он был легкой целью — а мне нужно было несколько секунд, чтобы оторваться от преследователей. И я выстрелил в него: увидев целящегося в него с колена человека, он затормозил, вскидывая автомат и прицеливаясь в меня — но выстрелить не успел. Красная точка в прицеле моего автомата замерла на его груди — и я выстрелил одиночным. Пацан упал лицом вперед, где стоял, прямо на свой автомат, для которого он был слишком мал и с которым он жалко смотрелся…
Черт бы все побрал…
Вскочив, я бросился к двери — это был черный ход одного из домов, по питерской моде все дорогие дома делали с черными ходами. С размаху саданул ногой по деревянной двери, обернулся и выстрелил в ту сторону, где лежал убитый мной пацан, еще раз, осадив оставшихся в живых боевиков и подарив себе еще несколько секунд. С ходу проскочил внутрь.
— За мной!
Спасительная теснота подъезда. Узкие лестничные пролеты, прихотливые кованые перила. Выбитые стекла, через которые несет гарью. Мертвый дом в мертвом городе.
— Держи дверь!
— Есть!
Учится понемногу. Хотя тут научишься — тот, кто не учится, уже на улице, изрешеченный пулями лежит. Война учит быстро. И жестоко.
Площадка между первым и вторым этажом. На такие вот площадки обычно из дома изгоняли курильщиков.
Вот, точно — на перилах висит небольшая, заполненная окурками пепельница. На втором этаже три глухие двери выходят на небольшую площадку, одна из них выбита. В квартире никого нет — иначе бы уже выскочили на шум.
Выглянул во дворик с площадки между первым и вторым этажами, окинул его взглядом, пытаясь определить, нет ли опасности. Темень — хоть глаз выколи, освещения больше нет нигде, на улицах подсветка есть хотя бы от костров, пожаров и трассирующих пуль, а тут вообще ничего. Небольшой тихий уютный внутренний дворик, скамейки, несколько припаркованных машин. Припаркованные машины — это хорошо, да ведь времени возиться с тем, чтобы завести, — нету. Дорога каждая секунда. Самое главное — почти невидимые в темноте выходы из дворика, целых два. Это еще несколько секунд форы для нас, пока преследователи будут думать, в какой из них мы проскочили, мы уже…
Первая оконная рама с застрявшими в ней острыми осколками стекла вылетела со второго пинка, вторая — с первого…
— Пошли! За мной!
Прыгаю в темный колодец двора, остро, каждой клеткой тела чувствуя свою уязвимость в этот момент. Если в одном из окон сидит автоматчик — он не мог не обратить внимания на вылетающие во дворик остатки оконных рам. Сейчас любой оконный проем может заговорить огнем — охнуть не успеешь.
Тихо. Наверное, лимит неприятностей на этот час исчерпан.
— За мной! Тихо! Маску надень!
Мы — всего лишь боевики, у нас такое же оружие, такое же одеяние, такие же маски на лицах. Мы — одни из вас, мы свои.
Одним броском через двор добегаем до крайнего от стены выхода — просто черного проема в стене. Надеваем маски, сбавляем шаг. Господи, кто сделал эту дурацкую, из какого-то дешевого синтетического материала маску? Кожу лица просто жжет, отвлекаешься от всего. Явно в Индии сделана; САСШ и Великобритания превратили Индию в дешевый сборочный цех для продукции, возводя фабрики и заводы с потогонной системой труда и платя работникам сущий мизер. Их дешевые и погано, даже хуже, чем в Китае, сделанные товары можно было встретить на любом прилавке в САСШ или Великобритании. В нашей стране их не закупали, предпочитали Китай, там хоть японские управляющие за качеством худо-бедно следят и себя не позорят. Так эти твари нам свое барахло теперь вот в таком виде завезли. Нет, это просто невозможно. Снять бы эту гадость — да нельзя…
Когда идешь по разгромленной улице мятежного города — это воспринимается намного острее. Это как будто ты вошел в бассейн, а там кроме тебя еще парочка акул. И вот ты плывешь и думаешь про себя: интересно, а вон та акула, она когда завтракала? А если тот, кто все это устроил, решит поразвлечься и выльет в воду ведро кровавых ошметков с бойни? Просто так, потому что скучно стало.
Улица — не знаю даже названия, одна из улиц, не большая и не маленькая, средняя. Вон там, у еще не сгоревших лавок орудуют мародеры. Вон там, на повороте, стоит какой-то грузовик с выбитыми стеклами кабины, и с него что-то раздают — понятно что, оружие. Вон навстречу нам идет группа боевиков — небрежно заброшенные на плечо ремни автоматов, у одного в руках какой-то сверток, еще у одного — почему-то в руках сабля. Глаза в прорези масок — как дульные срезы стволов, они беспощадны и бездонны, как будто сам сатана взирает на нас. Но мы — свои, мы — одни из них.
Стреляют слева — там стадион и здание министерства. Полномасштабную разведку вокруг него я не проводил, местность не изучал, но знаю. Дорога, стадион, и прямо к нему примыкает здание министерства. Если наши заняли стадион — это хорошо. Там можно держать оборону, причем очень долго. Стадион от домов, которые могут послужить прибежищем для снайперов и гранатометчиков, отделяет около четырехсот метров — потому что около стадиона расположены стоянки для автомобилей. Достаточно для того, чтобы держать террористов на расстоянии. Если же стадион в руках боевиков, то все — с него можно даже гранату до окон министерства добросить. Судя по тому, что стрельба вовсю идет, стадион все-таки наш.
Надо пробираться туда. Скверно то, что нет ножа, он бы сейчас пригодился как бесшумное оружие. О глушителе и не говорю.
Ни слова не говоря, сворачиваю в проулок. До позиций боевиков лучше вообще добираться дворами и проулками, осторожно и будучи постоянно наготове. Пуля — она, знаете ли, дура…
Сворачиваю в подъезд ближайшего дома — в первый. Обычно в первом или последнем подъезде делают люк на крышу. Осмотреться надо, может, даже удастся по крышам пройти.
Дверь в подъезд — стальная, надежная — конечно же, выбита. Первый этаж. Второй…
Видимо, все-таки какие-то опознавательные знаки у боевиков есть, а может, американский автомат привлек их внимание. На площадке между третьим и четвертым этажом стояли трое, один из них курил, а двое просто стояли. Та же одежда, что и у нас, лица замотаны клетчатыми арабскими платками. И один из них, увидев меня, видимо, сильно удивился — не испугался, а именно удивился. И задал вопрос…
— What's happened?
— Nothing special, I'm…
Дистанция для удара была уже достаточной, и я, не договорив, ударил — коленом в пах, со всей силы, всем телом подаваясь вперед. Запрещенный в спорте прием, за него сразу дисквалификация, но на войне запрещенных приемов и неспортивного поведения не бывает, так нас наставлял инструктор по РБ. Делайте все, чтобы победить.
Под моим коленом что-то лопнуло, британец даже не завизжал, заскулил на высокой, пронзительной ноте. Продолжая движение и пользуясь элементом внезапности, я выбросил левую руку с растопыренными пальцами в глаза повернувшемуся ко мне второму. Мизинец ткнулся во что-то горячее, мокрое, поддающееся под пальцами — и дикий вой ударил по ушам.
Двое…
Третий успел — понимая, что не успеет ни с автоматом, ни с пистолетом, он выбросил вперед руку с мгновенно выхваченным клинком, ударил широким, маховым движением. Но расстояние между нами уже было слишком маленьким, первым же шагом я сократил его до критического и подставил под удар предплечье — ставить блок было некогда. Третьего же я ударил со всей силы в горло, сжатым до боли в пальцах кулаком, целясь в адамово яблоко. Снова попал — захрипев, британец начал оседать по стене, выпучив глаза. Сломана гортань, скорее всего и трахея повреждена — с этим не живут, умрет от удушья через минуту.
Развернулся — один из британцев согнулся в болевом шоке, схватившись руками за лицо, между пальцев сочилось что-то черное. Ножа, чтобы добить, у меня не было, поэтому я просто подбил под колени, свалив на землю. Примерился, наклонился, взял голову в захват — и со всей силы крутанул ее, как большой, тяжелый штурвал парусного корабля. Что-то хрустнуло, британец обмяк. Спустился на пару ступенек вниз, так же добил и третьего…
Б-р-р-р-у-у-а-а-а-а-а-а-а-а…
Ротмистра вывернуло там же, где он стоял, — на площадке третьего этажа, он согнулся, выхаркивая из желудка свой не переваренный до конца обед. Он даже не смог прикрыть меня, он не добил третьего — хотя тот свалился почти что к его ногам. Он просто в ужасе смотрел на то, что происходило, — и не выдержал.
А все-таки удачно сделал. Шесть секунд — и трое мертвы, голыми руками, без ножа, без удавки…
Не обращая внимания на избавляющегося от съеденного ранее Голощекова, я принялся обыскивать тех, кого убил. Конечно, еще надо было ножевым заняться, но там — пустяк, царапина. Трофеи — просто прекрасные трофеи. У двоих — те же самые «MASADA», только у одного еще и с цевьем под наш стандарт и подствольным гранатометом «ГП-30» нашего образца. И гранаты тоже имеются — шесть штук, еще четыре пустых подсумка на разгрузке. Да и сама разгрузка — тоже трофей ценный. В ней — восемь обойм к автомату, еще один пистолет, тоже «кольт», нож, рация. Бронежилет опять-таки имеется. Великолепно.
У второго — германская полуавтоматическая винтовка «эрма» калибра 7,92 с двадцатидюймовым стволом, с ПБС и приличной германской же оптикой. И ночник имеется к этой винтовке, вон в отдельном кармашке разгрузки лежит. Тоже гранаты, нож, пистолет, бронежилет легкий и удобный. Пистолет мне уже лишний, и так два, а вот обоймы заберем, они лишние никак не будут.
Ну? Что я говорил? Разживемся трофеями — вот и разжились! Теперь бы еще напарником нормальным где разжиться — да видать, не судьба.
Закончив обшаривать трупы, повесил автомат с подствольником на спину, застегнул застежки моей новой разгрузки. Спустился на пролет вниз, к избавившемуся от своего обеда ротмистру. Его лицо мертвенно-бледным пятном выделялось в темноте парадного…
— Все просек?
— Да… Так точно…
— Не слышу!
— Так точно, — более уверенно и твердо ответил он.
— Или мы, или они, третьего не дано! Не поймешь это — до утра не доживешь.
Я протянул ему набитую магазинами разгрузку, снятую с одного из трупов, еще один автомат, бронежилет…
— Надевай это! Второй автомат себе за спину повесишь, на всякий случай. И помоги — надо тут убраться.
То, что произошло дальше, рассказывать даже не хочется. Но надо. А то есть люди, которые считают, что мы, русские, — дикари. А британцы — вот те настоящие джентльмены и в жизни не совершат дурного поступка. Так слушайте же…
Эти трое вышли из квартиры на четвертом этаже — дверь в квартиру была выбита. Туда я и решил перетаскать трупы — просто чтобы не валялись на лестнице, чтобы на них не сразу наткнулись. Подхватив первого — я за руки, ротмистр за ноги, — мы потащили его наверх. На площадке четвертого этажа я опустил его на бетон площадки, достал пистолет — все-таки в незачищенную квартиру спиной вперед и с обеими занятыми руками лучше не заходить. Прислушался — ничего. Держа пистолет наготове, я шагнул в темную просторную прихожую. Прихожая как прихожая — какие-то шкафчики для одежды, картина на стене, пахнет то ли духами, то ли очень хорошим и дорогим освежителем воздуха. Кухня, уборная — никого. Гостиная…
На сей раз чуть не стошнило меня. Они и лежали рядом — на ковре. Две девчонки, лет пятнадцати-шестнадцати, близняшки, освещенные лишь слабыми отблесками близкого пожара, пробивающимися в гостиную из окон. Видно было плохо, но и того, что было видно, мне было достаточно. Более чем достаточно…
Я вышел из квартиры, глубоко вздохнул. Если раньше и были какие сомнения — то теперь их не было. Этих — надо давить как тараканов, а потом и к ним на родину наведаться. С ответным, так сказать, визитом… Видимо, стресс решили так снять твари, подвернулась возможность — и…
— Что?
— Давай на пятый перетаскаем и бросим там. Не ходи туда.
Ночь уже вступила в свои права, широко и властно захватив весь небосвод. Через несколько часов новый день ринется в бой и, конечно же, победит. Так было испокон веков, так сменялись день за днем, и день всегда выходил победителем над ночью. Наверное, и начало нового дня надо отсчитывать не от двенадцати часов, а от восхода солнца. Ну а пока — над городом безраздельно царствовала ночь…
Любой крупный город светится в ночи, сверкает причудливыми переливами света подобно дорогому бриллианту в руках опытного ювелира. Не был исключением и сегодняшний Бейрут. Но светился он не разноцветьем реклам и автомобильных фар, не молочно-матовыми шарами фонарей над бульварами. Сегодня Бейрут светился в ночи болезненным заревом пожаров, распарывающими ночь строчками трассеров, огненными вспышками разрывов…
На крышу вела узкая, сваренная из арматуры лестница, вход на чердак преграждал закрытый на замок люк. Замок я снес легко — одним выстрелом из винтовки с глушителем почти в упор — только брызги стальные брызнули. Похлопав на всякий случай по кобуре с пистолетом — здесь ли, я осторожно вылез на темный просторный чердак, огляделся. Нет никого — даже голубей, которых разводили в Бейруте на таких вот чердачных голубятнях в немалых количествах. Островок спокойствия в море безумия…
Еще один люк — на сей раз ведущий на пожарную лестницу, закрепленную на торце дома. Осторожно высунулся, огляделся по сторонам. Надо идти — спуститься во двор, вон там обойти дом и дальше к стадиону, там немного еще, метров пятьсот, пройти, и все. Если в доме и есть боевики — все их внимание обращено на стадион, в другую от нас сторону. Но все равно, подстраховаться надо…
Достал ночной прицел, закрепил на цевье — он был быстросъемным и крепился на цевье винтовки впереди обычной оптики. Прицелился — работает, но интересно, насколько батарейка у него посажена? Запасных батареек я не нашел, а в любой момент «ослепнуть» — не есть хорошо. Будем считать, что пара часов у меня есть — если не жечь прицел постоянно, то на три часа батарейки хватит. А большего мне и не надо.
— Ко мне!
Шумно двигается ротмистр Голощекин, шумно…
— Боевая задача следующая. Сейчас ты спускаешься по этой вот лестнице вниз, потом занимаешь позицию вон там, у угла стены, и не высовываешься. Прикрываешь меня, когда я буду спускаться. Если начнется стрельба — падай ничком и жди, пока не закончится. Понял?
Помочь он мне все равно не сможет — а снайперская винтовка с ночной оптикой и глушителем в ночном бою громадное, стратегическое преимущество. Если, конечно, у противника нет такой же. Я надеялся, что нет, по крайней мере, нет у рядовых террористов. Видимо, существовало обычное пушечное мясо, существовали люди с более-менее серьезной подготовкой и существовали спецгруппы, скорее всего состоящие из британцев — у них-то и есть и оптика ночная, и много чего еще. Вот такую группу я и грохнул только что.
— Понял.
— Вперед. И не шуми, спускайся тихо, не привлекай внимания. Готов? — Я отодвинулся от люка, давая проход.
— Да.
— Тогда вперед.
Тихо передвигаться, конечно, ротмистр не мог — автомат зацеплялся за ступеньки, ударялся об них с отчетливым звуком. Я же, отступив чуть в глубь чердака, чтобы не отсвечивать в проеме чердачного окна, караулил с бесшумной винтовкой, готовый ответить пулей на любое перемещение в здании напротив.
Но опасность пришла не оттуда. Откуда-то слева во двор, светя фарами, въехал небольшой грузовик с открытой платформой — такие обычно в фермерских хозяйствах используются. Я его вообще не сразу увидел — только когда от яркого света фар прицел на мгновение залило молочно-белой взвесью. Грузовичок свернул к зданию напротив, прокатился пару десятков метров, пофыркивая от натуги дизелем, и замер.
Ротмистр соскочил внизу с пожарной лестницы — по звуку понял. Но укрыться нормально он уже не успевал. Впрочем, и боевики не должны сразу начать стрелять — они считают, что город уже полностью, за исключением нескольких анклавов, принадлежит им, и снайперского обстрела не ждали…
Я немного подвинулся вперед, опустил винтовку цевьем на приступок, целясь в высаживающихся из машины боевиков — и тут вдруг в обычный шумовой фон вплелся далекий рев турбовинтовых авиационных моторов и какой-то тихий, но отчетливый рокот с неба.
Я не знал тогда, что это был «Громовержец», прошедший над городом и направляющийся к аэропорту для подавления сопротивления врага. Тогда этот самолет, возможно, спас от беды и нас…
Боевики засуетились сразу, — видимо, звук авиационных моторов в небе был им хорошо знаком и от него они не ожидали ничего хорошего. Сначала они задрали головы к небу — я в это время прицелился, — потом засуетились, начали вытаскивать что-то из кузова машины, к ним присоединился выскочивший из кабины водитель.
Все внимание их отныне было уделено тому, что происходит в небе, ни меня, ни Голощекина они не замечали.
Вытащив из кузова машины что-то напоминающее гранатомет, но длиннее, один из боевиков начал возиться с этой трубой, второй стоял рядом. А вот двое отбежали от машины — один влево, второй вправо. Отлично — вот с этих и начнем…
Первый прятался за припаркованной машиной, его голова выделялась светлым свечением на насыщенном, изумрудно-зеленом фоне ночного прицела. Подведя перекрестье прицела к переносице, я задержал дыхание и плавно дожал спуск. Светлый силуэт в прицеле дернулся, начал темнеть и окончательно исчез за машиной. Звук выстрела нельзя было различить и с пяти шагов — какофония близкого уличного боя перекрывала его начисто. Остальные ничего не заметили.
Медленным, плавным движением — чтобы не выдать себя, человеческий глаз замечает, прежде всего, движение, перевел прицел на второго — тот отбежал в другую сторону от машины, зачем-то прикрылся подъездом. Та же выделенная светлым голова в перекрестье прицела, тот же легкий толчок в плечо — боевик, не издав ни звука, ткнулся носом в асфальт. Даже не понял, что с ним произошло, жил — и мгновенно умер.
Теперь сложнее…
Остальные стояли плотной группой — один из боевиков держал на плече какую-то трубу с откинутой у ее окончания решеткой и водил ею, пытаясь навестись на что-то в небе. Понятно, ПЗРК, хотят сбить самолет. Интересно, смогу сделать всех четверых без шума или нет — хотелось бы…
Первым упал назад тот, что стоял на отшибе, водитель. Второй, от которого водителя отделяло шага два, что-то понял, начал поворачиваться — и тоже умер, голова аж раскололась, брызнула каким-то мутным облаком в перекрестье прицела. Третьим умер тот, что стоял по другую сторону от ракетчика — на этого потребовалось две пули. После первой, попавшей в левую часть груди, он остался стоять, зачем-то склонил голову вниз, будто пытаясь рассмотреть появившуюся в груди дыру, — и я добавил еще одну. После второй террорист упал там, где стоял.
Оставался последний. Ракетчик. Времени на остальных я потратил много, он уже просек, что их обстреливает снайпер, и опустил ракетную установку с плеча. Он не пытался убежать или схватиться за оружие, он просто стоял и ждал свою пулю. Молча и спокойно.
И дождался…
На чердаке я высидел еще пять минут — выжидая, не вылезет ли кто из дома напротив — под пулю. Никого не было — видимо, дом пустой, боевики дальше.
Перед тем как спускаться, прислушался — справа, в стороне моря, едва слышно ухало и громыхало — возможно, началась высадка десанта. Или готовится высадка десанта, зачищается плацдарм. Как бы то ни было, надо быть осторожнее — не хватало еще от своих пулю получить.
Спускаться мне было еще тяжелее, чем ротмистру. Винтовка длинная, тяжелая, прицел ночной громоздкий, и в целом, если снайперскую винтовку ударить — может сбиться прицел. Да еще и лестница узкая, неудобная, мало того — еще и с небольшими перилами, которые непонятно зачем на ней нужны. И снизу на прикрытие серьезное рассчитывать не стоит. Спустился — нервничая и матерясь про себя, спустился — и как только ноги коснулись земли, сразу почувствовал себя лучше. Перекинул винтовку за спину, взял в руки автомат…
— За мной! Тихо!
Перебежал вперед, прикрылся машиной. Выключил прицел — батарейки жечь зря не стоит, расстояния если тут и будут, то не более ста метров, а на таком расстоянии я и навскидку попаду даже с таким перетяжеленным из-за подствольника, неразворотистого автомата. Прислушался — относительно тихо.
Новая перебежка. Грузовичок и трупы у него уже ближе. Спиной прижимаюсь к стоящему во дворе дорогому внедорожнику — и тут барабанные перепонки разрывает истерический вой сирены. Отскакиваю, разворачиваюсь в сторону звука, вскидываю оружие…
Твою мать…
Черт бы побрал эту проклятую машину, и так нервы на взводе, да еще и эта зараза завыла. Хочу достать пистолет и несколько раз выстрелить по моторному отсеку — может, и заглохнет, — но, подумав, решаю, что не надо. Если кто-то это слушает — то пусть лучше слушает вой сигнализации, а не хлопки пистолетных выстрелов. Сигналки сейчас кругом воют…
Двигаюсь дальше — и замечаю какое-то движение в окне. Реакция срабатывает мгновенно, миг — и я уже у ближайшей машины. Перекатываюсь через капот, занимаю позицию для стрельбы. Черное жерло подствольника, беременное сейчас серебристым цилиндром гранаты, смотрит точно в окно…
— Вы кто?
Чего???
Голос меня поразил — а вопрос поразил еще больше. Более глупого вопроса сейчас задать невозможно. Но поскольку спросили на чистейшем, без акцента русском языке, решаю ответить…
— Выбросить оружие из окна, выйти из здания! При неподчинении стреляю!
— Сначала сами покажитесь!
Там что, совсем идиот засел?
— При неподчинении стреляю на поражение! Выходите!
— Хорошо! Но оружие я не брошу!
Совсем идиот и впрямь…
— Круглов, давай со своими справа заходи! Коваль слева! Голощекин, прикрой!
Если честно, первых двоих я выдумал — вон как темно, пойди пойми — сколько нас на самом деле? Двое? Пятеро? Десять человек? Рота целая? Пусть враг задумается, пусть понервничает — это полезно, когда враг нервничает.
Лязгает замок на двери подъезда напротив — солидный там замок, звук работы его механизма досюда доносится. Обычно такие замки здесь на двери не ставят, арабы вообще почему-то сохранностью своего имущества меньше заботятся, чем русские. Аллах дал — Аллах взял, вот как это называется. Хотя есть тут и купчины местные — любому русскому первой гильдии фору дадут. Но это — исключение из правил.
Человек. Обычный, человек, его плохо видно в темноте двора — но одет во что-то светлое — как мишень для стрельбы. Двигается медленно, в поднятой вверх руке что-то длинное, похожее на охотничье ружье.
— Кто вы?
Человек не делал попытки укрыться, вообще не делал никаких резких или подозрительных движений. Да и весь вид его говорил о том, что на боевика он ну никак не тянет. Скорее на потенциальную жертву — вот на нее он похож, что есть, то есть.
— Голощеков, проверь его! Остальным держать окна под контролем!
Ротмистр выходит из-за машины, осторожно приближается к неизвестному. Автомат в руках, но держит он его неправильно — из такого положения, если вскидывать приклад к плечу — потеряешь лишнюю секунду. Секунда в условиях боя — вопрос жизни и смерти, без шуток.
— Вы из полиции?
Вопрос уже не мне, Голощекову.
— Да, из полиции. Ружье опустите.
Похоже, застигла кого-то беда — вот и решил переждать ее дома. А сейчас зачем-то вышел — рискнуть решил.
— Подъезд проверь! Осторожнее.
Голощеков исчезает в подъезде. По-прежнему с автоматом, хотя я бы пистолет достал. С пистолетом в тесноте подъезда намного удобнее.
— Нормально, нет никого!
Решаюсь — все равно вечно за машиной сидеть не будешь. Выскакиваю, перебегаю тротуар, секунда, вторая — и я уже у стены дома.
— Вы кто?
— Козлов я.
— А где Габазов?
— Хватит шутить! — Мужик резко опускает руку с ружьем, добавляя мне в кровь адреналина.
— Э, э! Ротмистр, ружье заберите!
Гражданин пытается сопротивляться — но через пять секунд ружье в руках у ротмистра. Подхожу ближе…
— Вышли-то зачем?
— Я из окна увидел этих… Тут были они, но ушли. А потом падать начали — один, второй, третий. Я так только в синематографе видел. Вот и решил выйти, узнать, что делается. Мне бы оружие какое…
Господи… Вот только оружия этому чувырле и не хватало. Лет тридцать, дорогой светлый летний костюм, загорелое лицо героя из рекламы. Знаете, такие в роли молодых отцов семейств хорошо идут.
— Оружие-то зачем…
— Нам… мы тут уже не один час сидим. Нам бы из города выбраться.
— Много вас?
— Две семьи.
Понятно…
— Ротмистр, оружие и в самом деле соберите, зачем оно там валяется… А вы, Козлов, в подъезд отступите, на вас куртка ваша — как фонарь в ночи светится.
