Этот мост назвали Романовским, потому что приказ о его строительстве дал сам Николай II Романов еще в 1904 году, вместе со строительством железной дороги Москва — Казань. Этот мост доработал до конца восьмидесятых, а в восемьдесят девятом начали строить новый, намного больших размеров, и закончили в девяносто первом. Мост как раз вписывался в Большое кольцо и был одним из ворот Казани. Мост и впрямь входил в десятку крупнейших в Империи — на первом месте списка, конечно, был чудовищных размеров мост, соединяющий Крым и побережье в районе севернее Керчи, двенадцатикилометровый Крымский мост был столь велик и красив, что на него как на достопримечательность привозили полюбоваться туристов.

Романовский же мост занимал в этом списке скромное девятое место — однако сильно помогал в решении транспортных проблем многомиллионного города — как-никак по пять полос в каждую сторону и железнодорожная линия на четыре пути. По любым меркам мост через Волгу, тем более такой, считался стратегическим объектом.

Сейчас же этот стратегический мост был перекрыт, перекрыт со стороны въезда на мост, перед ним скопилась более чем пятикилометровая пробка. Шел сплошной досмотр машин, проверка документов. Это само по себе было явлением для Казани необычным — но еще более необычным было то, что мост перекрыли не полицейские машины, а самый настоящий бронетранспортер. В конце моста помимо обычных и привычных полицейских автомобилей стояли два армейских грузовика. Полицейские в светло-серой повседневной форме и военные в «городском» серо-синем камуфляже проверяли документы, сверяли данные в находившихся тут же ноутбуках со сканерами, просили некоторых водителей выйти и открыть багажник. Пока никого не задерживали, но движение здесь замерло, словно загустевшая смола, и облако недовольства и раздражения буквально висело над разноцветными рядами машин.

Обычный человек, который везет в машине что-то незаконное и видит впереди полицейских, испугался бы и запаниковал, но аль-Ваджид не испугался. Он вообще никак не проявлял ни гнева, ни раздражения, ни нетерпения, он просто подавал машину метр за метром, продвигаясь вперед вместе с остальными машинами. В его искалеченном сознании не было места ни страху, ни раздражению, ни ярости, ни каким-либо еще обычным человеческим чувствам. Их заменили избранные строки из Корана и задание, отступить от которого хоть на миллиметр означало смерть. А еще — программа на самоликвидацию — попасть живым в руки кяфиров он не имел права ни при каких обстоятельствах. Поэтому он просто нажимал на газ и подавал машину вперед, с каждым метром приближаясь и приближая других людей к смерти.

Он не помнил ничего. Ни бедной хижины в штате Кашмир, где он появился на свет двенадцатым ребенком в семье — хижина была настолько мала, что спали в три смены, готовили там же, где и спали, а пола в этой хижине не было совсем. Если бы аль-Ваджид просто вышел бы на улицу — на казанскую, на московскую, на бейрутскую — он сильно бы удивился, как хорошо живут правоверные, да и вообще подданные белого царя в своей стране. Зимы на Руси были суровыми, перезимовать в такой хижине, как была у семьи аль-Ваджида, было бы просто невозможно — и поэтому даже самый бедный крестьянин имел крепкий, бревенчатый утепленный дом, какое-то количество земли (безземельных крестьян не было уже очень давно) и какую-то живность. Прилично жили и в городах — даже небольшая квартира в любом русском городе для кашмирца показалась бы дворцом.

Он не помнил базар, где его продавали. Продала его мать, равно как и пятерых его братьев и сестер, чтобы на полученные деньги остальные дети могли выжить. Произошло это после того, как полицейские насмерть забили палками отца аль-Ваджида — тот осмелился ударить белого сахиба. Семья осталась без кормильца, и делать было просто нечего. Только продавать детей — одного за другим. Аль-Ваджиду было тогда семь лет.

Он не помнил человека, который купил его как раба — в британской Индии на это закрывали глаза, в Российской империи за работорговлю полагалась каторга — это если полицейские успеют до того, как разъяренные подданные не повесят пойманного работорговца на ближайшем суку как собаку. Хоть ему и было всего семь лет, но он понимал, что произошло, и поэтому неожиданно даже для себя самого изо всех сил вцепился в руку осматривавшего его белого сахиба — как волчонок. Он знал, что за это его будут бить, возможно, даже убьют, как убили отца, — и был готов к этому. Но сахиб только рассмеялся, промокнул выступившую на руке кровь белоснежным платком и заплатил вдвое больше, чем просила его мать.

Он не помнил школу, одну из первых, созданных более десяти лет назад. Тогда технологии суггестивной манипуляции, перезаписи сознания, были еще очень несовершенными, на эксперименты уходило много времени, на создание шахидов требовались не месяцы, как сейчас, а годы. Для экспериментов требовалось много материала, лучше всего подходили дети — их и покупали на местных базарах. Эксперименты были самыми разными — «стирание сознания» с помощью электрошока, лошадиных доз ЛСД, погружения в наркокому. «Интенсивная забивка» — это когда человеку со «стертым сознанием» вводят наркотики, а потом сотни раз прогоняют в ускоренном режиме один и тот же видеоряд. Потом другой. Так месяцами и годами создают из ничего новую личность — которая ненавидит тех, кого нужно, готова убивать тех, кого нужно, готова умирать за то, за что нужно. Тогда еще о пределах манипуляции сознанием знали мало, отсев во время экспериментов был большим. Отсеявшихся, тех, кто уже не был ни на что годен, усыпляли и сбрасывали тела в большой резервуар с серной кислотой. Это сейчас уже отсева практически нет — да и появились «мягкие» технологии, которыми прекрасно владеют люди типа «светлейшей» Марии. А тогда… но все равно, сахиб тогда оказался прав, разглядев в укусившем его на базаре мальчишке стальной стержень. Аль-Ваджид прошел через все, его не смогли сломать, не смогли убить, и вот сейчас он сидел в грузовике, медленно продвигавшемся по мосту через огромную реку.

Аль-Ваджид впервые отвлекся и посмотрел на серо-стальную гладь воды, тянущуюся куда-то вдаль, к самому горизонту. Ему вдруг пришло в голову, что он никогда не видел столько воды сразу. Там, где он родился, через его родное село тек узкий грязный ручеек — там набирали воду для питья, туда же сливали нечистоты, там же пил скот. А здесь — мерно текущая вода, недвижимая с виду — и все равно неудержимо стремящаяся вперед. Совсем не так, как там, где он родился. И вообще — здесь все не так, как там, где он родился.

Сзади негодующе взвыл клаксон, аль-Ваджид подал машину на несколько метров вперед и снова остановился.

Родился? Что значит родился? Разве он где-то родился? Почему он ничего этого не помнит?

Сзади снова засигналили — противно, надрывно, резко. Каждый звук клаксона словно отзывался электрическим разрядом в голове. Аль-Ваджид снова переставил машину.

Неверные… Вокруг него — неверные. Он должен покарать неверных. Он должен покарать мунафиков. Он должен защитить религию ислам от тех, кто хочет ее уничтожить. В этом — его предназначение. Он — карающая десница Аллаха. Расплата грядет.

В стекло застучали. Аль-Ваджид повернулся — полицейский, молодой, высокий, с пшеничными, почти белыми волосами, внимательно смотрел на него. Аль-Ваджид нажал на кнопку — стекло поползло вниз.

— Позвольте ваши документики.

Аль-Ваджид протянул документы — права, документы на машину, накладные на продукцию. Он не нервничал — такие, как он, не имели нервов.

— Из Шемордана едете?

— Да, — подтвердил аль-Ваджид. Его грузовик был рефрижераторным — чтобы не вскрыли, — и по документам перевозил мясо с Шемордана, там была достаточно известная в этих краях фирма, производившая мясо и мясопродукты. У нее были магазины «Шеморданский бычок», где торговали свежим мясом, в том числе в самом центре города.

— Понятно… Давно там работаете?

— Два года.

— Все понятно. Можете следовать… — полицейский отдал документы.

Аль-Ваджид плавно прибавил газу…

Полицейский пропустил мимо себя фургон, отвернулся, чтобы водитель не мог видеть его действий через зеркало заднего вида, наклонился к плечу…

— Белый холодильник-фургон, госномер А21398 — опасность!

— Принял, код красный! — отозвался эфир. — Группе захвата готовность! Работаем по первому варианту.

— Группа захвата на исходной!

Когда фургон выехал с моста и поравнялся с армейскими грузовиками, один из грузовиков вдруг резко сдал назад, перекрывая две полосы движения из пяти и отрезая автомобильный поток. От второго по серому бетону дороги метнулась черная стальная змея, разворачиваясь в шипастую ленту. С гулким хлопком лопнули покрышки передних колес, фургон неудержимо потащило влево, затем вправо. Лежавший на обочине слева от дороги большой неуклюжий камень вдруг лопнул, жуткий грохот ударил по ушам подобно артиллерийскому залпу. Взорвалось отвлекающее устройство на базе светошоковой гранаты, специально заложенное здесь для подобных случаев. И тут же, выпрыгнув из кузова второго грузовика, держа наготове оружие, к теряющему ход фургону стремительно рванулись восемь бойцов группы захвата в сером городском камуфляже.

Но успеть они не могли. Не смогли бы ни при каком раскладе. Когда хлопнули покрышки и враз потяжелевший руль едва не вырвался из рук, аль-Ваджид все понял. И он знал, что делать. То, что и должен был, то, что от него требовалось. Слева от машины полыхнуло пламя, а по ушам больно ударил громовой раскат разрыва, Аль-Ваджид просто бросил руль и последним движением в жизни протянул руку к переключателю на приборной панели, повернул его. Через миллисекунду его не стало — как не стало и окружающих машину жандармов из спецгруппы, и проявившего бдительность полицейского, и водителей, которым не повезло в то проклятое утро оказаться на этом самом мосту. Без малого четыре тонны взрывчатки превратили всех их в ничто…