14

Американское посольство, Триполи, Ливия

Проснувшись, он обнаружил, что, пока он спал, кто-то накрыл его одеялом. В спальню посла проникал утренний свет. Окна были открыты, и казалось, что в комнате даже прохладно. Впервые за многие недели команданте Мусу во сне не мучили кошмары. «Ночь без криков, без панических атак, без трясучки». Вчера вечером он взял с собой в постель малийку. «А эта новенькая ничего». Утром она приготовила ему чай и яичницу. Он слышал, как она ходит из кухни в гостиную и обратно. Она положила ему на тумбочку упаковку таблеток. По комнате плыл букет запахов: поджаренного хлеба, флердоранжа, жасмина… Сегодня он проснулся с ощущением, что сможет обойтись без психотропов, хотя из осторожности проглотил свой привычный коктейль, состоящий из мощных антидепрессантов и желатиновых капсул с каннабисом. «Неужели эта француженка так благотворно на меня повлияла?» Малийка принесла ему завтрак и остановилась в ожидании дальнейших указаний. Он взглядом показал ей, чтобы убиралась. «Сегодня ночью я слишком с ней разоткровенничался». Он достал из гардеробной черный комбинезон, натянул на голову берет и прошелся по балкону. Охранники спали на земле, на подстеленных коврах, завернувшись в джеллабы. Между ног у каждого лежал «калашников». «Вот счастливцы». С легким шипением одна за другой гасли лампы внешнего освещения, регулируемые автоматикой. Последние два дня он жил в почти полной уверенности, что американцы откажутся от интервенции. «Французы? Эти погрязли в своих внутренних дерьмовых разборках». То, что еще недавно представлялось немыслимым, становилось реальностью. Вчера Амайаз сказал ему, что готовит новый канал переброски кокаина через Мали. «Волей Аллаха, нам еще не завтра помирать». Левент открыл ему два банковских счета. «Если удастся выбраться живым, я ни в чем не буду нуждаться». Всевышний благоволит тем, кто сражается с его именем на устах. Прихватив чай, он пошел в гостиную и включил телевизоры, настроенные на канал BBC. Когда он подносил чашку к губам, рука у него задрожала. «Почему ты дрожишь?» – спросил он у руки и сам же засмеялся. Принес из спальни бутылку виски, стоявшую на полу возле кровати, плеснул в чай щедрую порцию спиртного и выпил. Рука больше не дрожала. На экранах телевизоров шел один и тот же репортаж о туризме в Таиланде. «Как только смогу, хорошо бы туда съездить». За окном рассвело, и он решил прогуляться по посольскому саду, успевшему прийти в запустение. Все было спокойно. Он сел с чашкой виски в плетеное кресло под оливой. Закрыл глаза, погладил свою бороду. Уже много лет у него не выдавалось такого прекрасного утра. Раздалось негромкое жужжание. Он повертел головой, пытаясь определить, откуда идет этот механический, немного раздражающий звук. Встал с кресла. Страха он не испытывал: «Сегодня я в отличной форме, прощай, паранойя!» Из-за крыши здания появился дрон. Бомба с лазерным наведением нашла свою цель. Мусу разорвало в клочья. Здания посольства от взрыва почти не пострадали.

15

Отель «Палм Рок», Слима, Мальта

Я не говорил об этом Рим, но я был потрясен. Произошедшее казалось мне кошмаром. За годы работы археологом мне много раз приходилось спешно покидать ту или иную страну – Ливан, Кипр, Камбоджу… Но никогда еще я не бежал в такой панике. Вспоминая свои недавние визиты в Триполи, я только сейчас понял, что ходил по лезвию бритвы. Оба моих контакта были убиты, и убиты жестоко. О смерти Мусы я узнал из телевизионного репортажа CNN. Рим и Эмма в это время загорали на пляже. Мне не было его жалко – не хватало еще оплакивать кончину этого монстра; я ведь и предложение Левента принял с единственной целью: довести его до гибели и положить конец грабежу, которым он занимался. Американцы не теряли время даром. Я передал Брюно информацию, позволяющую уличить его в преступной деятельности и, возможно, приговорить к смерти, но эта вероятность во многом оставалась абстракцией. Я никогда не думал о дроне. По моим представлениям, Мусе предстояло умереть позже.

Левент – совсем другое дело. Я так близко знал его отца, что не мог равнодушно воспринять весть о его смерти. Ему было всего пятьдесят четыре года – на десять лет меньше, чем мне. Разумеется, он был ничем не лучше своего подельника Мусы, несмотря на манеры крупного османского буржуа. Я сообщил Брюно достаточно сведений, чтобы в нужный момент его обвинили в незаконной торговле древностями, – как, впрочем, и моего французского клиента из Лондона. К своим мы всегда относимся строже, чем к чужакам. Ферруж был француз и симпатичный парень, вступивший в преступное сообщество, но поразил он меня не этим, а своей откровенностью. С какой невероятной спесью он заявлял: «Это наша вековая семейная традиция: мы привыкли брать деньги там, где они лежат».

Благодаря Рифату мы узнали некоторые подробности гибели Левента. Его убили в туалете аэропорта перед посадкой на рейс до Рима. «Пристрелили», как выразился Рифат, из девятимиллиметрового пистолета с глушителем. Его тело нашла уборщица – он сидел на унитазе с пробитым черепом, под ним растеклась лужа крови. Для убийцы это была детская игра: перегородки между кабинками в туалете не доходили до потолка. Смерть пришла к Левенту сверху. При нем нашли два паспорта на разные имена и два мобильных телефона. Первым, еще до прибытия мальтийской полиции, на месте преступления оказался американский атташе Джон Питер Салливан, который забрал и документы, и телефоны.

Назавтра Рим договаривалась встретиться с Эммой. Со дня нашего приезда на Мальту они были неразлучны. Узнав печальную новость, Рим бросилась звонить Эмме, но та не отвечала. Я отвез Рим в старую часть Слимы, недалеко от нашего отеля, где Эмма снимала студию. Зеленщик, с утра до вечера стоявший со своим лотком напротив ее подъезда, сказал нам, что видел, как Эмма села в такси. В руках у нее была дорожная сумка. Мы позвонили ей на работу. Нам ответили, что у нее умер кто-то из родственников и она срочно вылетела во Францию.

Я понял, что сейчас для меня особенно важно не опускать руки. Я объяснил Рим, что Дютийо и Рифат делают все возможное, чтобы ускорить наш отъезд во Францию. Кстати, не исключалось, что мы уедем одновременно с Хабибой – сомалийской протеже Жаннет. Последний сенсационный материал снова поднял ее на медийный пьедестал, и Рифат теперь ловил каждое ее слово. Лично мне Жаннет нравилась. Я видел одно интервью, которое она давала BBC, и меня больше всего поразило ее описание Мусы. Она представляла его головорезом постапокалиптического мира, религиозным фанатиком, верующим в единственного бога – смерть. Она говорила, что он напомнил ей «анархистов времен войны в Испании, с их боевым кличем «Viva la Muerte!».

Нам пришлось задержаться еще на неделю. Рифат предупредил Рим, что американский военный атташе, возможно, захочет задать ей несколько вопросов по поводу Эммы. Я предложил ей на пару-тройку дней съездить на маленький остров Гоцо, просто сменить обстановку. На пристани мы сели в катер, который примерно через час причалил в порту Гоцо.

Отель, в котором я забронировал номера, располагался минутах в пятнадцати езды от порта. Рим взяла у Эммы книгу – «Отца Горио» Бальзака. В такси она на память процитировала мне небольшой фрагмент из романа: «Так знайте же: эта драма не вымысел и не роман. All is true. Она так правдива, что каждый распознает частицы ее в самом себе, может быть в своем собственном сердце». Я спросил, чем ей нравится это высказывание, но она в ответ рассмеялась:

– Я не могу сказать, что оно мне нравится. И вообще, я только начала читать эту книгу. Просто мне кажется, что это написано про нас. С тех пор как мы уехали из Карфагена, мы превратились в персонажей какой-то драмы. Только эта драма, к сожалению, происходит на самом деле…

Я впервые в жизни поймал себя на том, что будущее видится мне в самом черном свете. За окнами такси проплывали голые холмы; на вершине одного из них высились стены крепости; потом потянулись бесконечные, вытянутые в длину поля, засаженные огородными культурами, – по сторонам от них росли кактусы. В маленьком городке под названием Саннат, застроенном белокаменными домами, с балконов свисали, как в церкви, огромные разноцветные флаги. Мне хотелось спросить Рим, не жалеет ли она обо всем, что с ней произошло, но она сидела молча, явно не желая ни о чем разговаривать.

Вечером мы ужинали на открытой террасе. Над морем и над островом спускалась ночь. Вдруг раздался грохот взрывов, заставивший нас вздрогнуть. Звук шел с другой стороны террасы, за росшим там рожковым деревом. У Рим дернулась щека, и она пробормотала что-то себе под нос. Я наклонился к ней и погладил ее по шее. Другие посетители ресторана продолжали есть как ни в чем не бывало. К нам подошел официант с бутылкой сицилийского вина, которую перед этим поставил на лед. Я спросил у него, что это за взрывы.

– Сегодня деревенский праздник. Это фейерверки. Будет очень красиво.

– А нам можно посмотреть? – почти робко спросила Рим по-арабски.

– Конечно, мадемуазель, – ответил официант. – Всем можно.

Лунный свет серебрил легкое колыхание пальмовых листьев.

– Узнаешь?

– Еще бы. Это же моя луна, луна Сиди-Бу-Саида. Это наша карфагенская луна, которая нас познакомила. Смотри, она мне улыбается.

Мы шагали по улицам Санната, оглашаемым смехом и песнями. Похоже, сюда высыпало все население городка. Повсюду играла музыка; за уличными оркестрантами толпой шли жители – насколько я мог разобрать в темноте, всех возрастов и обличий.

Мы пристроились в хвост одной такой процессии, состоявшей из молодежи. Парни несли в руках бутылки пива и джина. Я заметил, что девушки, по большей части красавицы, вели себя довольно раскованно. Рим, еще в ресторане обнаружившая, что понимает мальтийский, который похож на арабский, с удовольствием перекинулась парой слов с нашими спутниками. Перед дверями домов стояли выставленные обитателями статуи почитаемых ими святых – святого Павла, Девы Марии, святой Маргариты и даже Иисуса. Некоторые из них, весьма значительных размеров, были богато убраны – владельцы явно не пожалели денег. В других обстоятельствах это самодеятельное великолепие показалось бы мне китчем, но здесь за ним угадывалось искреннее религиозное чувство. «All is true», – шепнула мне на ухо Рим и усмехнулась.

Нас подхватила общая волна радостного, почти чувственного воодушевления. Я был впечатлен и даже взволнован – да и Рим тоже, как впоследствии она мне признается. Я пытался понять природу мероприятия, участниками которого мы стали. Что это – католический катарсис? Ритуальное шествие одержимых? Формальный обряд? Дионисийское действо?

Разрозненные группы горожан стекались к площади перед церковью с широко распахнутыми дверями. Внутри она была ярко освещена и богато украшена, как, впрочем, и снаружи: по всему фасаду горели гирлянды разноцветных лампочек. Дети, парочки – в майках и шлепанцах, – пожилые люди, тинейджеры сплошным потоком вливались в двери церкви, чтобы после краткой молитвы присоединиться к другому потоку, двигавшемуся в обратном направлении. То тут, то там раздавались первые хлопки петард – начинался финальный этап праздника. По темным улицам продолжали бродить группы музыкантов в сопровождении своих верных слушателей.

Огни, хоругви, праздничные песнопения… Во всем этом мне слышалась медленная поступь Страстной недели. Почему мое ухо так чутко ловило посреди радостного оживления ноты печали? Мы с Рим молча вернулись в отель. Нам вслед неслись, затихая, звуки музыки.

Рим сразу легла в постель и практически мгновенно заснула. Спустя пару минут мне на особый мобильник позвонил Брюно. Для разговора с ним я поднялся на крышу бунгало. Он попросил меня как можно скорее связаться с Эммой, и я сказал, что с острова она уехала.

– Никто не знает куда?

– Никто.

– А вы когда приезжаете?

– Мы будем в Париже через три дня.

– Нам с тобой надо будет немедленно увидеться.

Мой бывший студент впервые обратился ко мне на «ты».

На следующее утро мы посетили храмовый комплекс Джгантия – сооружение столь же величественное, сколь и загадочное. О его существовании я узнал от Рифата. Я сфотографировал проход, ведущий к развалинам, и отправил снимок своему коллеге, который вел раскопки в эльзасском Бергеме. И там, и здесь мы имели дело с неолитическими постройками, возведенными за три тысячи лет до египетских пирамид.

На этом острове процветала цивилизация. Его жители владели навыками морской навигации и следили за движением небесных светил, они умели возводить сооружения из огромных каменных глыб и ваяли статуи, напоминающие женские скульптурные изображения современного художника Фернандо Ботеро. Но они исчезли с лица земли.

– Как ты думаешь, а через пять тысяч лет кто-нибудь будет помнить о том, что существовал Тунис? А Франция? – спросила Рим, пока мы ждали на автостоянке очереди на паром.

– Вполне может быть, что какой-нибудь будущий Гастон Масперо раскопает виллу «Тамариск», найдет нашу фотографию и попытается описать нашу жизнь.

– Вот интересно, что он напишет! – воскликнула она.