7

Карфаген, Тунис

Пришла весна – с дождями и похолоданиями. Я провел на вилле «Тамариск» неделю. Муса уехал в Сирт. Исламское государство готовилось к западному вторжению и пыталось его опередить. Его лидеры вели переговоры с ливийскими союзниками, в число которых входил Муса, и разрабатывали ответные меры. Во время нашей последней встречи Муса, который нервничал больше обычного, достаточно прозрачно намекнул мне на это. Посмеиваясь, он сказал, что дает мне месячный «отпуск». Я позвонил Брюно по номеру мобильного, который он дал мне исключительно для связи с ним, и кратко доложил о результатах своей поездки в Лондон. Он пообещал срочно передать эту информацию в Интерпол, чтобы за Жилем де Ферружем установили наблюдение. Мне показалось, он был чем-то расстроен. Во всяком случае, я ожидал от него более живой реакции на свое сообщение.

Смешно: я говорю о Рим как учитель об ученице. Мне нравится смотреть, как она роется в моей библиотеке, натыкается на Артура Шницлера и начинает, не слезая со стремянки, читать. По возвращении из лицея она натягивает легинсы, которые я купил ей в модном тунисском бутике, и белую льняную тунику, скидывает кроссовки и переобувается в домашние туфли на каблуках, заказанные через интернет. Своими выражениями, жестикуляцией, даже привычками она настолько напоминает Валентину, что это порой обескураживает. Я понимаю, как мне повезло. Валентина вернулась. Вместе с ней ко мне вернулась жизненная сила. Спектр моей соматической памяти расширился, его взаимопроникающие зоны включали и Рим, и Валентину.

Я забывал про те вечера, когда она возвращалась домой поздно, не желала со мной разговаривать или откровенно грубила.

Последние три дня лицей не работал. Массовые протесты, вынудившие Бен Али покинуть страну, возобновились с новой силой, теперь уже из-за исламистов. В Карфагене было спокойно, хотя молодежь, включая школьников и безработных, уезжала в Тунис, чтобы принять участие в манифестациях. Рим предпочитала не выходить из дома. По вечерам я предлагал ей свой плейлист, состоявший из джаза и рока. Она лежала, прижавшись ко мне, с широко открытыми глазами, слушала музыку и вслух делилась со мной впечатлениями и мыслями, приходившими ей в голову. Иногда она заговаривала о своем отце, который пропал без вести во время революции, или о тетке, хранительнице усыпальницы Сиди-Бу-Саида, которую она ненавидела.

– Если человек хочет помолиться этому святому, – возмущалась она, – он сначала должен ей заплатить, иначе она не откроет ему дверь.

– Рим, но это повсюду так. Вспомни храмовых торговцев…

– Я тебя умоляю. Она – ведьма, ее интересует только колдовство. Знал бы ты, сколько она зарабатывает на гадание…

Перед сном мы смотрели какой-нибудь фильм.

Утром я открыл окно, и в комнату хлынул сладкий весенний воздух. Мы решили провести день среди античных руин и поднялись на холм Бисры. В отсутствие туристов на территории бывшей цитадели люди соорудили себе времянки, выплескивая нечистоты прямо на древние мозаики. На пляже дымили костры – народ жарил на углях мясо. Я искал глазами следы прошлого, зондировал взглядом закопченные камни и причудливые формы обломков на месте прежних зданий. Ни слова не говоря, я поднял руку, приглашая Рим посмотреть на это хранилище тайн. Она тоже молчала, послушно поворачивая голову в указанном мной направлении. Мы с ней напоминали парочку зомби, безуспешно исследующих пустоты в том отделе мозга, который отвечает за память.

Мне хотелось поведать ей об истории ее страны начиная с основания Карфагена тирской царицей и заканчивая сожжением города: римский полководец, запаливший этот пожар, глядя на дело своих рук, не мог сдержать слез. В языках пламени, пожиравшего Карфаген, ему на краткий миг привиделось будущее Рима, и он вслух сказал сам себе: «Я проклят» и продекламировал отрывок из Илиады.

Я собирался подробнее рассказать Рим о Сципионе, но она повернулась ко мне спиной и устремилась в узкий проход между полуразрушенными стенами. Она шла впереди меня быстрым шагом, словно опаздывала на свидание, и рассуждала о невозможности человека познать себя истинного. Ничего удивительного – она начиталась Артура Шницлера и ее раздражал мой профессорский тон. К машине мы спускались молча. Когда я открыл перед ней дверцу, она посмотрела мне в глаза и тихо сказала: «Этот город провонял пеплом. Мне надоела война. Мне все надоело. Тебе не кажется, что ты дышишь вонью?»

8

Вилла «Тамариск», Ла-Марса, Тунис

Я поднялся на рассвете, накрыл на террасе стол для завтрака, просмотрел имейлы и сварил себе кофе. Early morning coffee, как я люблю, – побольше и покрепче. Я ценил эти ранние утренние часы, принадлежащие только мне. Над морем тонкими лентами плыл туман. От берега отходили несколько лодок со стоящими в них рыбаками. В ласковом воздухе – ни ветерка. Море и земля замерли в неподвижности. В царящей тишине каждый звук – крик чайки, рокот мотора, плеск воды – слышался явственно и воспринимался в своей первозданной чистоте. Мне вспомнился тот, кого я называл «неизвестным карфагенянином».

Саркофаг с его почти нетронутым скелетом и множеством амулетов извлекли из земли в 1994 году во время раскопок пунического некрополя, расположенного неподалеку от моего нынешнего дома. Сегодня он выставлен в музее Карфагена. Этот человек умер совсем молодым и, судя по всему, абсолютно здоровым. Что стало причиной его смерти? Какой была его жизнь? Не исключено, что он – один из дальних предков Рим, которая теперь заявляла, что ощущает себя настолько же финикийкой, насколько арабкой.

Накануне я получил имейл от коллеги по НИПАИ, который сообщал, что в ходе раскопок в Бергеме (департамент Верхний Рейн) его команда обнаружила восемь полных скелетов и четыре левых руки. Несколькими годами раньше в том же Эльзасе при раскопках некрополя нашли еще семь левых рук. Мои собратья-археологи в замешательстве скребли бороды. Семь левых рук? «Для периода неолита подобное количество левых рук явно выходит за рамки нормы, что свидетельствует о высоком уровне насилия в этой области Эльзаса», – сказал один из них в интервью крупной газете.

Я в очередной раз порадовался, что перебрался в Ла-Марсу, подальше от остального мира, и вел, как это свойственно археологам, жизнь отшельника. С тех пор как начали происходить бурные политические события, этот провинциальный городок не привлекал к себе внимания. Поселившись в старом арабском доме, который я выбрал и обустроил по своему вкусу, я мог наслаждаться каждой минутой покоя. «Кстати, мне очень нравится моя спальня, – не далее как вчера призналась мне Рим. – Нравятся белые стены, высокие потолки, шторы, балкон и огромная ванная с зелено-голубой мозаикой. Я чувствую себя как дома – настолько, что забываю, где нахожусь».

Я налил себе вторую чашку горячего кофе и уселся на балконе, подставив плечи солнцу. Я ощущал себя неразрушимой радостной частицей мира – глупое чувство в моем возрасте, и я отдавал себе в этом отчет. Вдруг с улицы послышались крики. Я подошел к перилам балкона и увидел мальчишек, которые сгрудились у стены моего дома с баллончиками краски в руках. Я побежал вниз по лестнице. При виде меня они прыснули прочь, как стайка воробьев.

Я обернулся к фасаду и вздрогнул. Это было какое-то дежавю. Мелкие паршивцы нарисовали красной краской семь огромных пенисов, а над ними – ятаган с изогнутым лезвием. Семь. Число, сохранившее свое символическое значение со времен неолита. Послание не нуждалось в расшифровке. Я подумал, что скоро будет много отрезанных пенисов и другого насилия.

Я не стал ни о чем говорить Рим, но она сама сказала, что проснулась от криков: «Они орали, что разрубят тебе кое-что на семь частей…» Она ушла в лицей. На улице было тихо, но покой ко мне так и не вернулся. Проводив ее до дверей, я снова включил компьютер и стал дальше читать статью в «Монд» о найденных в Эльзасе отрубленных руках. «Прямых доказательств каннибализма у нас нет, но мы имеем дело с систематическими, регулярно воспроизводимыми действиями, наводящими на мысли об употреблении в пищу трупов… Следы переломов, надрезок, соскобов и зубов свидетельствуют о том, что тела подвергали расчленению, перерезали связки и сухожилия, снимали с костей мясо, а кости перемалывали. Позвонки перерубали, чтобы было удобнее отделять мясо от ребер, как это делают мясники при разделке свиной туши. С черепов снимали скальп и извлекали мозг… Губчатых, то есть коротких, и мозговых костей, так же как костей позвоночника, в захоронениях обычно меньше, чем всех остальных, из чего можно сделать вывод, что им было найдено применение».

Хлопнула входная дверь. Рим? Так скоро? Ее одежда была разорвана, шея исцарапана, левое запястье кровоточило. Она сделала шаг вперед и упала на коврик возле двери. Мне стоило неимоверных трудов вытянуть из нее подробности того, что произошло. Она сидела, сжавшись в комок, и стонала, как раненое животное.

Метрах в пятистах от дома, на дороге, тянущейся вдоль побережья, на нее напали трое парней. Она их узнала: это были рыбаки из соседнего с «Тамариском» дома, с которыми мы всегда поддерживали самые теплые отношения. Они порвали на ней одежду и всю ее облапали, обозвав «французской подстилкой»: «Твоему французику отрежем яйца, а тебя утопим в море! Аллаху акбар!»

Ближе к полудню подростки, вне сомнения те же самые, вломились к нам во двор и подбросили пару дохлых кошек с перерезанным горлом. Они вели себя по-хозяйски, явно ничего не опасаясь. Три предупреждения за одно утро – я счел, что это многовато.

Я закрыл Рим в доме на тройной запор и пошел пройтись по кварталу: разведать обстановку и проверить, насколько случайными были акты проявленной к нам агрессии. Первой мне встретилась моя домработница. Она сама подошла ко мне и сказала, что больше не будет у меня работать. Она ничего не объяснила и ни разу не улыбнулась, хотя всегда была со мной весела и приветлива. В ответ на мои настойчивые вопросы она пробормотала: «Тьфу на тебя!» – и повернулась ко мне спиной. Все, кого я принимал за своих друзей, – старик, торговавший у дороги осьминогами; рабочий со свалки, формально ответственный за сбор мусора; бывший чиновник кадастровой службы, страдавший сердечным заболеванием и каждое утро совершавший двухчасовую пешую прогулку, – все они, обычно спешившие первыми со мной поздороваться, сейчас демонстративно от меня отворачивались. Чума вернулась, но на сей раз зачумленным, к которому страшно приближаться, стал я. Я сел на скамейку, чтобы обдумать происходящее. Водитель проезжавшей мимо машины выкрикнул мне грязное ругательство. Я чувствовал себя слабым и уязвимым, неспособным защитить Рим.

К моему возвращению она успокоилась. Мы забаррикадировались в доме и сели на кухне обсудить возникшую проблему. Мы изучили ее со всех сторон, стараясь не поддаваться эмоциям. Два часа разговоров ни к чему не привели – выхода не просматривалось. Мы погружались в какой-то кошмар и понимали, что дальше будет только хуже. Рим первая предложила уехать. Я позвонил в офис «Эр Франс» в Тунисе. Директора, с которым я был шапочно знаком, на месте не оказалось. Его секретарь сказала, что может забронировать нам два билета на самолет до Парижа, но ей нужны номера наших паспортов. Мы не видели другого пути спасения, кроме бегства во Францию. Но у Рим не было ни паспорта, ни удостоверения личности. Хуже того, она была несовершеннолетней. Я уткнулся лицом ей в плечо, и мы долго сидели так, не говоря ни слова, – два несчастных дервиша, парализованные страхом. Воображение рисовало нам картины одна ужаснее другой.

– Может, тебе позвонить твоему приятелю в Триполи? – вдруг сказала она. – Может, он сумеет вытащить нас отсюда?

– Ты с ума сошла! – заорал я. – Ты просто спятила! Какой он мне приятель? Наоборот! Как только тебе такое в голову пришло?

Она откинулась на спинку стула и уставилась на меня. Впервые за все время я поднял на нее голос. Мне даже показалось, что в ее глазах мелькнула ненависть. Пораженный собственной грубостью, я умолк, не в состоянии ни что-либо предпринять, ни даже здраво мыслить. Вдруг я вспомнил, что во время нашей второй или третьей встречи Муса дал мне телефон одного рыбака из Хальк-эль-Уэда: «Это на всякий случай. Мало ли что, вдруг вам придется кое-что увезти с собой. Позвоните ему от меня. Его зовут Хасан…» В тот же вечер мы покинули дом, ничего с собой не взяв, как будто собирались на ужин в ресторан.

Хасан посоветовал мне оставить машину на рыбацкой стоянке:

– Ключи отдашь мне. Я за ней присмотрю. Выйдем из Сиди-Бу-Саида, у меня там на приколе еще одна лодка. Она и удобнее, и быстроходнее, чем эта рыбацкая калоша.

На улице стемнело, когда мы погрузились на моторную яхту «Sarnico Maxim 55» довольно старой модели – не слишком ухоженную, зато скорее внушительных размеров. По словам Хасана, он приобрел ее у сына одного из бывших министров в правительстве Бен Али, но использовал только для помощи «друзьям». За переброску на Мальту он потребовал астрономическую сумму денег. Я не стал торговаться – выбора у меня не было – и сразу отдал ему половину наличными, поздравив себя с тем, что не отказался от конверта, который мне всучил «мой» лондонский клиент.

– Вы никого не убили?

Это был единственный вопрос, заданный мне Хасаном. Все прочее его не интересовало. При виде Рим, которую он называл «барышней», он понимающе улыбнулся. Он пребывал в превосходном настроении и сразу пошел заводить мотор. Его матрос уже отвязывал швартовы.

– Погода хорошая, – сказал Хасан. – Ночь лунная, штиль, море спокойное. Дойдем на счет раз…

Это была одна из самых ужасных ночей в моей жизни.

Мы с Рим сидели на скамье в салоне, тесно прижавшись друг к другу. Хасан устроился на носу и смотрел на ноутбуке какой-то турецкий фильм. Управлял яхтой матрос. Я знал, что Рим думает то же, что и я. Сегодня утром, проснувшись, я варил себе кофе и верил, что я – властелин мира, а вечером мы уже бежали из дома, прихватив с собой только небольшую сумку и умирая от страха. За несколько мгновений мы сравнялись с теми несчастными, что пытались ради спасения жизни переправиться через море. Через два часа плавания Рим почувствовала себя плохо. Мы перебрались на корму, где не так дуло, и завернулись в одеяла. Там было не так холодно, как в каюте, где Хасан включил кондиционер на самую низкую температуру, но очень сыро. Мы плыли сквозь ночь; мириады звезд, усыпавшие небо, придавали ему неисчерпаемую глубину, а мы были совсем одни. Мне показалось, что я несколько раз заметил суденышки, перевозившие мигрантов, но не исключаю, они мне только привиделись; во всяком случае, наш курс не пересекался с тем, что, возможно, было лишь миражом. Говорить мне не хотелось, и я молчал. Рим сидела с закрытыми глазами.

Рассвет едва забрезжил, когда Хасан высадил нас на мальтийском берегу, в Слиме, в курортной зоне, возле отеля «Палм Рок». Я вручил ему оставшуюся сумму, и он тут же отчалил, даже не попрощавшись с «барышней». Ночной портье за стойкой регистрации не задал мне ни одного вопроса. Я снял два смежных номера, объяснив ему, что мы приплыли на яхте и что наши матросы отправились в Валлетту устранить кое-какие технические неполадки. Я заплатил за трое суток вперед, не забыв солидные чаевые. Рим сразу легла спать, даже не раздевшись и не проронив ни слова. Пока она не заснула, я все же сказал ей:

– Мы здесь только благодаря тебе. Если бы ты не заговорила про Мусу, я ни за что не вспомнил бы про этого рыбака.

Она слабо улыбнулась мне в ответ:

– Спокойной ночи.

Мне вполне хватило этой полуулыбки и этих двух слов. Наступал день, мой пенис был при мне, я позвонил в обслуживание номеров и заказал себе кофе.