6

Отель «Дорчестер», Мейфэр, Лондон

Левент передал мне билет на рейс Тунис – Лондон. Он же забронировал мне на двое суток номер в бутик-отеле в Южном Кенсингтоне. Один из его клиентов требовал гарантий и хотел убедиться в реальности моего сотрудничества. Когда мы приземлились в Хитроу, лило как из ведра, но вскоре небо расчистилось и стало почти так же жарко, как в Тунисе. Я не был в Лондоне больше двадцати лет, с тех пор, как вел семинар в Крайст-Черч-колледже в Оксфорде. В кафе и магазинах на Олд-Бромптон-Роуд было полно французов – как среди клиентов, так и среди персонала. Странно было ловить со всех сторон звуки родной речи, особенно после того, как накануне я слышал по радио, что сирийские и иракские беженцы наотрез отказались ехать во Францию.

Человек Левента позвонил мне, когда я выходил из Музея Виктории и Альберта. Мы встретились в галерее Дорчестера в час чаепития. В галерее яблоку негде было упасть: посетители сидели за столиками целыми семействами – индийцы, русские, саудовцы. Пожилая французская пара пила шампанское в обществе внука. Я не сразу вычислил своего связника, потому что предполагал, что он должен быть старше и выглядеть не слишком презентабельно. На самом деле меня ждал мужчина явно до сорока, одетый с истинно английской элегантностью, француз по имени Франсуа-Жиль де Ферруж.

Де Ферруж моментально расположил меня к себе своей живостью, тем более что он отпустил мне пару комплиментов, с поразительной точностью сославшись на несколько моих работ. Он вспомнил не только моего «Александра», но и небольшое эссе «Алезия: миф и реальность», опубликованное в 1980-х и разошедшееся тиражом всего в десятки экземпляров. Он даже заверил меня, что читал мои статьи в «Ревю аркеоложик».

Он протянул мне визитку и объяснил, что создал компанию по онлайн-торговле предметами старины и работает в партнерстве с международным аукционным домом; он окончил подготовительный курс в Эколь Нормаль в Фенелоне, и это весьма престижный университет.

– Меня приняли в Эколь Нормаль; затем я сдал конкурсный экзамен на должность преподавателя истории и даже предпринял несколько попыток поработать в разных учебных заведениях, но все они по разным причинам провалились. Это был такой кошмар, вы представить себе не можете. Тогда я решил делать карьеру в бизнесе. Наш университет переживает не лучшие времена. Студенты не хотят изучать историю. Я понял, что должен идти другим путем…

Его имя – Ферруж – что-то мне говорило. Я задумался, где и когда мог о нем слышать, и тут вдруг вспомнил, что встречал эту фамилию в списке благотворителей, выгравированном на мраморной доске в кафедральном соборе Святого Людовика в Карфагене. Список был длинный – больше двухсот имен, все – потомки крестоносцев, ответившие на призыв кардинала Лавижери, брошенный им в 1890 году, к сбору средств на постройку собора, в который предполагалось перенести часть мощей святого Людовика (его внутренности хранились в Монреале, а кости – в Сен-Дени). На прошлой неделе мы с Рим гуляли по этому пустому зданию с полами, застеленными коврами, в котором теперь проводят выставки и концерты.

Она ни разу не была ни в одной церкви и начала расспрашивать меня о католической литургии, снова напомнив мне, что перед смертью Людовик Святой обратился в ислам. Я отметил для себя несколько имен: Перигор, Шаналей, Коссе-Бриссак, Сабран, Ларошфуко… И Ферруж. Последнее семейство было не таким знатным, но тоже получило право на присутствие на мраморной доске. По всей очевидности, кто-то из Ферружей карабкался на стены Иерусалима с мечом в руке.

Выбитые вокруг хоров и на колоннах нефа имена и гербы уходили куда-то под купол собора. Все эти славные фамилии отныне переместились на страницы экономических журналов. Потомки соратников святого Людовика стали работать на французских финансистов, на американские пенсионные фонды или на нефтяных эмиров. Сто лет назад, во время строительства собора, сыновья еще приезжали помечтать в места, где жили их отцы. Сегодня их интересует только кеш. Крестовый поход бедняков канул в историю.

Ферруж заказал два бокала шампанского и, словно прочитав мои мысли, сказал:

– Мы не выбираем себе эпоху. В каждой из них есть свои хорошие и плохие стороны, но, если мы хотим выжить, приходится искать деньги. Левент не сразу сказал мне, что вы в деле. Когда он назвал мне ваше имя, я успокоился. Никогда не подумал бы, что у него связи в академическом мире…

– Я был близко знаком с его отцом. В трудные для археологов времена он помогал мне организовывать раскопки.

– Да, Левент рассказывал. Какой персонаж! Вам лучше, чем многим, известно, что исламисты разрушают все, к чему могут прикоснуться. К счастью, есть такие люди, как вы и я. Покупая у них предметы древности, мы их спасаем. Нам ордена надо давать…

Я улыбнулся, и на его лице мелькнуло выражение облегчения. Я профессионально ответил на его вопросы о том, что он называл «глубиной залегания». Он требовал все новых подробностей об античном поселении, о Мусе и его связях с Исламским государством, об интенсивности поставок. Я сообщил ему все, что он хотел знать, удивляясь про себя, почему он не вызывает у меня ненависти. Он обладал эрудицией, держался непринужденно, демонстрировал удивительно широкие познания в области ливийских памятников культуры и вообще производил впечатление человека, которого все происходящее искренне забавляет.

– Как долго все это продлится, никому не ведомо, но мы хотя бы урвем свой боевой трофей. Откровенно говоря, меня возбуждает вести бизнес с этими варварами. Очевидно, во мне есть преступная жилка. Не скрою, чем больше мне удается с них содрать, тем лучше я себя чувствую. Не забывайте, что большинство наших клиентов – это арабские миллиардеры. В девятнадцатом веке европейцы вели себя в их странах как хозяева. Они же их практически разграбили! В каком-то смысле мы с вами просто возвращаем им то, что принадлежит им по праву.

– Все древние города открыли мы. Они были погребены под толщей земли и песка. Если бы не мы, о них вообще никто бы не узнал.

– Но мы украли все, что спасли от забвения.

– Мы показали народам этих стран их собственный лик. Без нашей работы…

– А, бросьте! Скажите, вы подвержены депрессии?

Я вздрогнул. Точно такой же вопрос задал мне в Каире Брюс. Сорок лет назад.

– Нет? Тогда прекратите комплексовать. Истина заключается в том, что Запад поверил, что ему все позволено, и решил подчинить себе всю планету.

Мы проговорили целый час, после чего он сказал, что приглашен на ужин в деревню в пятидесяти километрах от Лондона. Прощаясь, он вручил мне конверт из крафт-бумаги:

– Это вам на расходы.

– Я ничего у вас не просил.

– Берите, раз дают, и не смотрите на меня как на личного врага. Считайте, что это премия за риск.

И он исчез в многолюдной толчее. Я заглянул в конверт. Денег было много. Купюрами по 500 евро.

Дома Рим сообщила мне, что за двое суток моего отсутствия в Тунисе много чего произошло:

– Исламисты отрезали голову шестнадцатилетнему пастуху, а потом положили ее в пакет, отдали его младшему брату и велели отнести родителям. Взрывом бомбы убило пятнадцать человек из президентской охраны. Границу с Ливией закрыли на две недели.

В тот вечер она сказала мне, что хотела бы, чтобы я свозил ее в Париж:

– Пока это еще возможно. Все так быстро меняется…

Впервые в жизни она что-то у меня попросила.