Акоста родился в Португалии в семье марранов – потомков евреев, принявших христианство. В 1617 году его семья решила вернуться в иудаизм и бежала в Голландию, в Амстердам.
Здесь Акоста начал с критики талмудического иудаизма, а закончил отрицанием всех религий, поскольку Бог не требует поклонения себе.
Акоста был отлучен от еврейской общины и очутился в положении отверженного. Он публично покаялся, но взглядов не изменил. Его отлучили вторично, и в 1640 году он еще раз прошел через процедуру публичного покаяния: его подвергли 39 ударам плетью, а все верующие переступили через него при выходе из синагоги.
Тогда Акоста написал по-латыни пространную предсмертную записку в форме автобиографии, закончив ее словами:
«Если вы найдете что-нибудь такое, что исторгнет у вас вздох сострадания, признайте печальный жребий людей, который и вы разделяете со мною, и оплачьте его.
Чтобы ничего не опустить, я скажу, что, живя в Португалии и будучи христианином, я носил имя Габриэль из Косты, а среди иудеев (о, если бы я никогда не приближался к ним!), слегка изменив его, назывался Уриэлем».
Затем он подстерег на улице своего двоюродного брата, в котором видел главного виновника своих бед, выстрелил в него, но промахнулся, и вторым выстрелом застрелил себя.
Акутагава вывел новую японскую прозу на мировой уровень. Однако уже в тридцать лет с небольшим писателя стали одолевать мысли о самоубийстве.
В июне 1927 года он закончил автобиографическое эссе «Жизнь идиота». Здесь говорилось: «Человеческая жизнь не стоит и одной строки Бодлера…» (цитата, ставшая знаменитой). И еще: «Я не так мечтаю о смерти, как мне надоело жить».
20 июня Акутагава отправил «Жизнь идиота» писателю Кумэ Масао, которого знал со студенческих лет, а 24 июля принял смертельную дозу веронала. Он умер в 35 лет.
В прощальной «Записке к старому другу», адресованной Масао, Акутагава писал:
«Я видел, любил и понимал больше, чем остальные. И хотя бы это дает мне некоторое удовлетворение, вопреки всем страданиям, какие мне довелось испытать».
Из шести прощальных записок Акутагавы одна была адресована его троим малолетним сыновьям. Сначала он написал:
«Помните, что жизнь – это битва», а после добавил: «…которая ведет к смерти».
Из русских монархов после Петра Великого больше всего путешествовал Александр I. Осенью 1825 года он отправился на Юг России с супругой Елизаветой, которой врачи советовали переменить климат для поправки здоровья.
В сентябре Александр прибыл в Таганрог и остановился в доме градоначальника. Здоровье Елизаветы действительно пошло на поправку, а император из Таганрога съездил на Дон, потом в Крым. В Таганрог он вернулся 5 ноября уже серьезно больным.
15 ноября Александр соборовался, причастился вместе с женой, поцеловал крест и руку священника и прерывающимся голосом произнес: «Я никогда не был в таком утешительном положении, как теперь».
16-го он был в беспамятстве; наутро открыл глаза и через некоторое время сказал по-французски:
– Comme il fait beau! (Какой прекрасный день!)
И, обращаясь к императрице:
– Ты, должно быть, очень устала.
Потом он уже не мог говорить. Утром 19 ноября Александр подал еле заметный знак, чтобы Елизавета подошла к нему ближе, и поцеловал ее руку.
Это было последним прощанием 47-летнего императора с женою и с жизнью. Елизавета умерла полгода спустя по дороге из Таганрога в Петербург.
Александр II, по праву названный Освободителем, провел самые масштабные и самые успешные в истории России реформы, включая освобождение крестьян, создание гласного и независимого суда и создание земств, то есть местного самоуправления. При нем же Болгария была освобождена от османского гнета.
Тем не менее в конце 1870-х годов революционеры-народовольцы начали настоящую охоту за императором. Дважды он уцелел только чудом – при взрыве императорского поезда под Москвой и при взрыве Зимнего дворца.
Для борьбы с террористами и одновременно – для нейтрализации либерального общественного мнения – новый министр внутренних дел граф Лорис-Меликов получил чрезвычайные полномочия. В январе 1881 года он предложил проект реформы, которая в будущем могла привести к ограничению самодержавия (так называемая «конституция Лорис-Меликова»).
1 марта государь сообщил Лорис-Меликову, что через четыре дня проект будет вынесен на обсуждение Совета Министров. Затем он поехал из Зимнего дворца в Манеж. Когда карета выехала на набережную Екатерининского канала, народоволец Николай Рысаков бросил бомбу. Карета была бронированной, император остался цел и подошел к только что схваченному Рысакову. Офицеры свиты спросили, не ранен ли он. Александр II ответил:
– Слава Богу, я уцелел, но вот…
И указал на лежавших на мостовой раненых. «Еще слава ли Богу?» – отозвался Рысаков. (Так передавал эти слова подпоручик Рудыковский на судебном процессе; другие свидетели об этом диалоге не вспоминали.)
Несколько минут спустя император был смертельно ранен бомбой, брошенной Игнатием Гриневицким. Умирающего перенесли в сани. Услышав, что кто-то предложил его внести в первый же дом, он прошептал:
– Во дворец… Там умереть.
Эту фразу, с вариациями, приводят различные очевидцы.
Приводили и другие фразы смертельно раненного государя, и прежде всего:
– Жив ли наследник?
Но тут уже можно заподозрить приписывание умирающему того, что хотелось бы слышать.