Эскейпер говорил все это каллихтовому сомику, наконец-то выбравшемуся из раковины и осторожно плывущему вдоль прозрачной стены. Олег Трудович взял сачок, опустил в воду и загородил им перламутровый зев раковины, а потом стукнул пальцем по стеклу. «Сомец» молниеносно метнулся к привычному убежищу и угодил в западню. Эскейпер вынул сачок, поддерживая двумя пальцами мелко вибрирующее ребристое тельце, вывернул марлю – и «сомец» заметался по дну икорного бочонка, среди уже привыкших к неволе самочек.

– Задание выполнено!

Башмаков снова набрал Ветин номер, но тот же электронный женский голос сообщил, что абонент недоступен. Олег Трудович подумал вдруг о том, что ведь та девушка, чей голос записан на пленку, тоже кому-то может дозваниваться, например, любимому мужчине, который бросил ее беременной, а тот, мерзавец, отключил телефон, и она набирает, набирает его номер и слышит, слышит без конца свой же собственный голос: «Абонент отключен или недоступен. Попытайтесь позвонить позже! Билайн!» Она сама себе, своим собственным голосом объясняет: недоступен, недоступен, недоступен…

И Вета вдруг стала недоступной. Доступная женщина с недоступным телефоном. Отличный каламбур. Впрочем, к Вете этот каламбур не подходит. Вета – только не надо смеяться – оказалась девственницей! Такого сюрприза Башмаков никак не ожидал. Конечно, он по каким-то неясным приметам догадывался, даже был убежден, что с личной жизнью у нее не все в порядке. Дилинг… Попытка самоубийства. Но девственная Вета! Вета, учившаяся в Чикаго, разъезжающая на джипе стоимостью в тридцать тысяч долларов, одевающаяся в лучших бутиках, атакуемая всеми лосиноостровскими плейбоями – и вот, пожалуйста! Жемчужина не сверлена…

Когда они воротились из дилинга в комнату, Игнашечкин буквально набросился на Башмакова:

– Куда ты провалился? Обзвонились тут. Мухой лети в торговый центр! Банкомат уже три карточки заглотил! Народ безумствует…

Башмаков позвонил в автодиспетчерскую, но все машины были в разгоне.

– Машину он захотел! Праздник завтра. Анастасия-Овчарница. Все начальство, даже самое шелупонистое, машины расхватало и своим Настям подарки покупает. На трамвае домчишься!

– Олег Трудович, я вас отвезу, – предложила Вета.

– Нет, Веточка, спасибо!

– Я отвезу. Мне домой все равно мимо торгового центра ехать.

– Ну, раз так…

Они вышли к стоянке. Вета достала из сумочки ключи с дистанционным брелоком, розовый джипик дважды пискнул, мигнув фарами, и раздался щелчок открывающегося центрального замка. В машине пахло кожей и духами. Башмаков с интересом огляделся – за время работы на стоянке он перевидал много машин, но такой не встречал ни разу.

– Нравится? – спросила Вета, поворачивая ключ зажигания.

– Еще бы!

Работающий мотор издавал чуть слышный гул, напоминающий самолетный. Вета включила приемник, и громкая музыка – кажется, Бах в обработке «Модерн-квартета» – ринулась из всех уголков автомобиля.

– Эту машину мне подарил папа, когда я вернулась из санатория. Я сама выбрала по каталогу. Правда, она похожа на девушку в ожидании любви?

– Пожалуй.

– У вас какая машина?

– Наверное, «Жигули», – соврал Башмаков.

– Наверное?

– Да, такие битые, что уже и не поймешь. Жена ездит. А я пешеход по призванию.

До торгового центра «Яуза» они домчались за десять минут. Олег Трудович душевно поблагодарил Вету и пошел разбираться с карточками. Дело оказалось серьезнее, чем он предполагал, какой-то непонятный сбой. Пришлось отключить банкомат, позвонить в представительство «Оливетти» и вызвать на понедельник специалиста. Когда он минут через сорок вышел из центра, то с недоумением обнаружил розовый джип на том же месте.

– Ваша девушка, ожидающая любви, сломалась? – улыбнулся он.

– Нет. У этой девушки гарантия три года. Просто другая девушка, тоже ожидающая любви, решила вас дождаться.

– Зачем?

– Не знаю. Поедемте ко мне!

– Вообще-то мне надо домой…

И это была правда. Стиральная машина «Вероника», прослужившая семье Башмаковых верой и правдой пятнадцать лет, начала вести себя очень подозрительно, а именно: во время отжима белья прыгала и металась по ванной, как участница телешоу «Схвати удачу за хвост!», выигравшая пятидолларовый чайник. Сегодня вечером с машиной обещал разобраться рукастый Анатолич, и Катя попросила мужа не задерживаться, потому что это неприлично: сосед чинит бытовую технику в отсутствие хозяина.

– Всего на полчаса. Посмотрите, как я живу. Выпьем вина или чая, – попросила Вета.

– Хорошо, на полчаса, – согласился Башмаков. И всю дорогу дивился превратностям судьбы: молодая девица зазывает его к себе домой, а он еще колеблется. Не хватает только подвергнуться у нее на квартире сексуальным домогательствам. Был недавно какой-то фильм с Майклом Дугласом. Дурацкий! Красивая начальница домогается несчастного Дугласа и даже поначалу склоняет его к оральному сексу, но он буквально в последний момент вырывается из ее зубов и бежит жаловаться жене. Чем все закончилось, Башмаков достоверно не знал – уснул. Катя, досмотревшая до конца, утром рассказывала, что приставания начальницы оказались хитрой уловкой, а за всем этим стояла какая-то афера с попыткой заменить качественную технику на дешевую, но подло загрязняющую окружающую среду. Хищная спермоглотательница была, естественно, за дешевую технику. А ресурсосберегательный Дуглас – наоборот. Прямо-таки «Битва в пути» – фильм башмаковского детства.

– О чем вы думаете? – спросила Вета.

– О кино…

– Скоро будет презентация нового фильма Мандрагорова. Если хотите…

Вета жила на Плющихе. В мансарде. Несколько лет назад невзрачные дома тридцатых годов капитально отремонтировали и надстроили мансарды с зелеными чешуйчатыми крышами. Дверь была металлическая, в красивых бронзовых заклепках. С домофоном. В подъезде чистота и зеленый плющ, разросшийся из большой керамической кадки по стене. Понятно, плющ был искусственный, но в башмаковском подъезде это синтетическое растение прожило бы минут пятнадцать, до первого малолетнего негодяя. Лифт – без единой царапины на полированных стенках – дошел лишь до пятого этажа, а дальше нужно было подниматься по лестнице, ведущей в мансарду.

Из просторной прихожей виднелась не менее просторная кухня, но по сути квартира представляла собой одну огромную комнату метров в пятьдесят, а то и в шестьдесят. Вся мебель была белая. Пол покрыт белым пушистым ковролином. Башмаков снял ботинки.

– Не надо, Олег Трудович!

– Надо, Вета, надо!

– Как хотите. – Она пожала плечами, даже не улыбнувшись. – Мойте руки, а я поставлю чайник.

Башмаков очень бы удивился, не обнаружив в ванной джакузи. Удивляться ему пришлось лишь в том смысле, что кроме джакузи там еще имелась душевая с раздвижными дверцами. Он посмотрел на себя в зеркало, выдернул, пустив слезу, неожиданно вызябнувший из ноздри волос и стал мыть руки, думая о том, что разность поколений определяется не постельной жадностью и не количеством седины. А чем-то иным. Вот, к примеру, он пошутил: «Надо, Вета, надо!» – а она даже не заметила примочки, на которой выросло его, башмаковское, поколение. Шурик в фильме «Операция “Ы”» лупит хулигана-пятнадцатисуточника по заднице прутьями и приговаривает: «Надо, Федя, надо!» Даже учителя так шутили.

– Анна Марковна, может, не надо двойку?

– Надо, Башмаков, надо!

Вытирая руки белым махровым полотенцем, Олег Трудович почувствовал странный жар в ступнях и осознал: в ванной еще и пол с подогревом.

«Человечество погибнет от избытка комфорта!» – горько подумал он.

Они сели на кухне, которая казалась вырубленной из черного с фиолетовой искрой мрамора. Даже холодильник был черный. Вета поставила перед Башмаковым бутылку красного вина и положила штопор.

– Это «Бордо». Ординарное, но очень хорошее… Выпьем за судьбу! – предложила Вета.

– В каком смысле? – осторожно уточнил Башмаков.

– В самом прямом. Вы могли не прийти в банк. Вас могли посадить в другую комнату. А меня отец вообще уговаривал поехать на Кипр представителем его фирмы. Он сейчас переключается на системы связи. Там офшорная зона, и это очень выгодно.

– Почему же вы отказались?

– Я не отказалась. Я сказала, что должна поработать в банке хотя бы несколько месяцев, чтобы никто не подумал, будто я испугалась, как девчонка, и сбежала… Я не испугалась!

Она потемнела глазами и нахмурилась. «А бровки-то действительно папины!» – подумал Башмаков и сказал:

– Вета, давайте лучше выпьем за вас! За то, что вы выздоровели! За то, что все позади…

Они выпили – вино было густое и терпкое.

– А ведь я вам не все рассказала про больницу.

– Вы думаете, это надо рассказывать?

– Думаю, надо. Если, конечно, вам интересно…

– Вы мне вся интересны, – сострил Башмаков.

– Вся? Хорошо. Потом, после Боткинской, меня отвезли в Звенигород, в санаторий. Мною занимался психоаналитик. Очень дорогой. Папа даже сказал, что, если бы он знал, сколько стоит один сеанс, давно бы бросил бизнес и выучился на психоаналитика. Доктора звали Игорь Адольфович. Он был весь какой-то вялый, словно полупроснувшийся. Он много расспрашивал об отце, об их взаимоотношениях с мамой. Оказывается, мой внутренний конфликт произошел оттого, что в детстве я так и не поделила с мамой отца… Представляете? Я этого не помню, но Игорь Адольфович уверял, что именно так и было. А потом еще развод… Вам, наверное, неинтересно?

– Говорите, Вета! Считайте, я тоже доктор.

– Да, доктор… Я потом много читала об этом. И думаю, все началось гораздо раньше – еще с безобъектной фазы. Понимаете, в этот период ребенок воспринимает родителей как часть самого себя…

Олег Трудович рассеянно слушал Вету, вдохновенно рассказывавшую про комплекс Электры, ссылавшуюся то на Фрейда, то на Адлера, то на Юнга, и думал о том, что в таком случае он и вообще должен был вырасти каким-нибудь монстром. Бабушка Елизавета Павловна брала его к себе за ширму, но мальчик Башмаков, прислушиваясь к скрипу родительской кровати, объявлял, что тоже хочет с ними вместе «бороться». «Наборешься еще, – шепотом отвечала бабушка. – Подрастешь и наборешься…»

– …Игорь Адольфович объяснил мне, что дилинг был для меня разрядкой накопившейся отрицательной психической энергии. Но главная проблема в том, что отец до сих пор для меня – единственный мужчина… И это очень плохо. Очень. – Вета посмотрела на Башмакова. – А знаете, о чем я думала, когда вы вошли в первый раз?

– О чем?

– Нет, потом расскажу.

– Ладно уж, говорите!

– Хорошо. Я сидела, вспоминала разговоры с Игорем Адольфовичем и думала: а вот пойду вечером куда-нибудь в парк, затаюсь в темной аллее и буду ждать, когда появится первый прохожий. А когда появится, подойду и скажу: «Уважаемый незнакомец, будьте моим первым мужчиной!»

– А почему вы улыбнулись, когда я вошел?

– А вы запомнили?

– Запомнил.

– Я как раз подумала, что первым прохожим может оказаться старик или мальчик на велосипеде… И вдруг вошли вы. Не мальчик и не старик… Я даже хотела встать вам навстречу и сказать: «Уважаемый незнакомец, будьте моим первым мужчиной!» А если бы я так сказала, что бы вы подумали обо мне?

– Я бы решил, что Вета, о которой мне столько рассказывали, ехидная издевательница над техническим банковским персоналом…

– И всё?

– И всё.

– Налейте мне вина!

– Извините. – Башмаков наполнил опустевший Ветин бокал и немного восполнил свой.

– А если не издевательница… Что бы вы сказали?

– Я бы сказал: милая Вета, как говорится, мне время тлеть, а вам цвести! Первый мужчина – это серьезный шаг. Вы еще встретите и полюбите…

– А если я уже встретила и полюбила?

Вета в упор смотрела на него темными глазами и крошила пробку от вина. Уголки ее губ подрагивали.

«Сейчас расхохочется, и выяснится, что негодяйка меня разыгрывает, – подумал Олег Трудович. – Может, она ненормальная? Что значит – может! Конечно, ненормальная, раз в психушке лежала!»

Ветины глаза наполнились слезами, и он понял, что губы у нее подрагивают не от смешливости, а от еле сдерживаемых рыданий. Она схватила со стола пластинку с таблетками, выдавила одну и запила вином.

– Ну что вы, Вета!

– Вы мне не ответили!

– А вы уверены, что вам это нужно?

– Неужели я бы так унижалась, если бы мне это было не нужно?!

– Вета, но ведь вокруг столько молодых людей. А Федя так просто в вас влюблен.

– Возможно, Федя будет вторым, но я хочу, чтобы первым были вы! – Она уже справилась со слезами и говорила твердым голосом. – Вы боитесь?

– А чего мне бояться?

– Всего! Меня. Моего отца. Себя! Не бойтесь, Олег Трудович, вы же взрослый человек, никто ничего не узнает. И ваша жена тоже.

– Ну, уж моя жена тут совсем ни при чем.

– А у вашей жены вы были первым?

– Какое это имеет значение?

– Никакого. Но вы боитесь!

– Вы хотите прямо сейчас? – спросил он, чувствуя стеснение в груди.

– Нет, не сейчас. Вы сначала все обдумайте и решитесь, а потом мы назначим дату…

На пороге, провожая его, она добавила:

– А чтобы вам лучше думалось, поцелуйте меня!

Губы у Веты были горячие и дерзко неумелые. В метро Башмаков почувствовал какое-то внутрисердечное, а также словесное неудобство. С сердечным неудобством все понятно. «Будьте моим первым мужчиной!» Жуть… А вот со словесным неудобством он разобрался, лишь подходя к дому. Тянулось оно от странной Ветиной фразы: «…потом мы назначим дату…» Почему дату? Что это – праздник или пуск доменной печи? Ерунда какая-то…

Войдя в квартиру, он обнаружил на кухне разобранную на части стиральную машину и Анатолича, грустно стоящего над этой расчлененкой.

– Я же просила! – укорила Катя.

– Банкомат в центре сломался, – честно признался Башмаков. – А что с «Вероникой»?

– Подшипник накрылся, – сообщил Анатолич.

– Вызовем мастера, – равнодушно пожал плечами Олег Трудович, все еще не пришедший в себя от Ветиной просьбы.

– Ага… Запчасти к «Веронике» больше не выпускают. Газеты надо читать, банкир фигов! Завод купили итальянцы и сразу закрыли, чтобы рынок не засорялся. Попробуй на «Киевскую» съездить. Там все можно купить. Тогда починим.

С утра, а была суббота, Башмаков слонялся по квартире в такой задумчивости, что Катя на всякий случай сунула ему под мышку градусник, а когда температура оказалась нормальной, отправила его за подшипником. Башмаков как во сне ехал на «Киевскую», мучительно стараясь ответить себе на два вопроса, терзавших его со вчерашнего вечера.

Вопрос первый: почему молодая, красивая и даже внезапно девственная Вета выбрала для своего, так сказать, плодотворного дебюта именно его – седеющего, женатого и невзрачного банковского побегунчика? Если бы ничего не изменилось в отечестве и он бы сейчас был доктором наук, ведущим разработчиком системы кислородного обеспечения, а в него влюбилась бы юная специалистка, как, к примеру, в покойного Уби Ван Коноби, – тогда понятно. А так совершенно непонятно…

Вопрос второй: что делать? Конечно, заманчиво плюнуть на все предосторожности и заобладать юным невинным тельцем, но у тельца есть еще и не очень свежая головка, а что там, в этой головке – бог знает… И вообще все это странно: «Будьте моим первым мужчиной!» Нет чтобы просто броситься на шею, а там, как говорится, в пароксизме страсти вдруг все и выясняется. «Ах, неужели?! Не может быть! Почему ж ты не сказала? Ох, если бы я знал…» И выходит как бы непреднамеренное убийство… А тут: «Подумайте… назначим дату… никто не узнает…» Башмаков вдруг ощутил себя мрачным серийным душегубом, расчетливо и холодно планирующим убийство Ветиного девства. Он даже почувствовал на себе подозрительные взгляды попутчиков и поднял глаза. Старушка в сером габардиновом плаще и черной капроновой шляпке смотрела на него с угрюмым укором. Он встал и уступил место.

Сантехнический базар у Киевского вокзала состоял из двух частей. Официальную часть составляли длинные ряды прилавков, заваленных никелированными смесителями с носиками всех размеров и изогнутостей, вентилями, переходниками, трубками, патрубками, многочисленными запчастями к чему-то, инструментами, розетками, выключателями и прочей комфортообразующей мелочовкой. Но, несмотря на это изобилие, подшипника к стиральной машине «Вероника» ни у кого не оказалось. Тогда Башмаков, по совету продавцов, направился в другую, неофициальную часть базара. Это был длинный ряд поставленных на асфальт ящиков, застеленных газетами. На ящиках лежали какие-то ржавые тройники, медные краны, послужившие не одно десятилетие, гвозди, явно уже куда-то вбивавшиеся, древние черные выключатели с маленькими рычажками, похожими на птичьи клювики. Люди, стоявшие возле ящиков, выглядели под стать своему товару – какие-то все бывшие в употреблении, в употреблении безжалостном.

– Подшипники к стиральной машине «Вероника» есть? – спросил Олег Трудович.

Продавец, одетый в шинель без погон, посмотрел на Башмакова грустными неопохмеленными глазами и махнул вдаль грязной рукой. Подшипник нашелся в самом конце ящичного ряда у разговорчивого старичка в вытершейся, но еще приличной пыжиковой шапке.

– Почти новый! – убеждал старик.

– Откуда?

– С помойки. Откуда же еще? Иду, смотрю – машину кто-то выкинул. Все же теперь импорт покупают. Разобрал. Я ведь до пенсии главным инженером был. Награды правительственные имею. Четырнадцать изобретений. Разобрал. Подшипник как новенький. Думаю – надо взять. Пригодится. Нет ведь ни одной, самой никчемной вещи, которая кому-то вдруг не понадобилась бы. Надо только дождаться…

– А гвоздь старый кому может понадобиться?

– Бог знает… Может, человек руки на себя решил наложить и новый гвоздь ему искать недосуг… Я вам в газетку заверну. Там, кстати, статья интересная о том, почему Америка в следующем веке сдохнет, а Россия будет процветать. Рекомендую!

«Ну вот тебе, Тапочкин, и ответ на вопрос – почему? Нет ненужных вещей – надо только дождаться. Значит, дождался».

Вернувшись домой, он без помощи Анатолича собственноручно поставил подшипник и собрал машину.

– Тапочкин, ты к старости становишься образцовым мужем! – восхитилась Катя. – Я тебя уважаю! А чего ты сегодня такой задумчивый? Влюбился, что ли?

– Влюбился…

– Посмотри мне в глаза! Сердце опять?

– Немножко… Но уже прошло.

После обеда он тайком нашел среди Дашкиных книг брошюрку под названием «Молодоженам под подушку». Эту книжку ей подарила на свадьбу длинная Валя, но Дашка только хмыкнула, мол, помощь запоздала, и сунула ее между пластинок. Олег Трудович отыскал главку «Дефлорация» и прочитал:

«…Акт дефлорации психологически остро воспринимается девственницей. Диапазон испытываемых при этом переживаний чрезвычайно широк – от панического страха и ужаса перед изнасилованием до радостно-благодарного чувства отдачи любимому человеку…»

– Чувства отдачи… Писатели хреновы! – крякнул Башмаков и захлопнул книгу.

Перед сном он настойчиво добился Катиной взаимности и, размеренно обладая веданым-переведаным телом жены, старался вспомнить ту робко сопротивлявшуюся юную педагогиню и самого себя, настырно расширяющего проходы в слабеющей девичьей обороне. Старался – и не мог. Катя, словно почувствовав в поведении мужа эту даже не плотскую, а мысленную экспериментальность, постаралась поскорее завершить объятия привычным стоном. Потом она поцеловала Башмакова в щеку и повернулась на бок. А он еще долго лежал, думая о том, что выполнить Ветину просьбу – очень большая глупость, которая еще неизвестно к чему приведет. Но не выполнить – глупость еще большая. С мыслью: «Будь что будет!» – он уснул…

Утром в понедельник Олег Трудович поехал в торговый центр и довольно долго ждал представителя «Оливетти». Эти итальянцы, несмотря на свой капитализм, всегда опаздывали. Потом разбирались с банкоматом, составляли акт. Наконец Башмаков отправился в банк, по пути все больше склоняясь к мысли, что лучше, пожалуй, не лезть ему в этот омут с чертями девичьей невинности, а как-нибудь отшутиться или отсерьезничаться. Пришлось ловить машину, потому что трамваи выстроились в длинную неподвижную очередь. Запыхавшись, он влетел в комнату и первое, что увидел – совершенно пустой Ветин стол. Чуть светлел круг от унесенного компьютера.

– А где Вета? – опешил Олег Трудович.

– Ушла и не вернется, – хихикнул Игнашечкин.

– Куда ушла?

– В другую комнату, – не отрываясь от фальшивой бумажки, объяснила Тамара Саидовна.

– Конечно, разве может дочь такого человека сидеть с нами, вахлаками? – съязвил Гена.

– Не переживай, Олег, – успокоила добросердечная Гранатуллина, – обедаем сегодня всей комнатой!

– В последний раз! – добавил Игнашечкин.

И Башмаков, тайком утерев холодный пот со лба, понял наконец-то, что его участие в Ветиной судьбе неизбежно.

За обедом Гена вполголоса рассказывал Башмакову о пятничных событиях в банке. Оказывается, грянул жуткий скандал. Президент Юнаков, в очередной раз подлечив печень, вернулся к исполнению обязанностей. И вдруг начальник службы безопасности Иван Павлович (Гена при этом значительно поглядел на Гранатуллину) положил ему на стол расшифровки телефонных разговоров Малевича. Оказалось, Малевич давно подсиживал Ивана Павловича, чтобы внедрить своего начальника службы безопасности, а однажды даже грозил заслуженному чекисту: уходи сам, пока не поздно. Иван Павлович запомнил…

Во время этого шепотливого Гениного рассказа Башмаков и Вета встретились взглядами. В ее глазах был вопрос, в его глазах – ответ. У девушки задрожали губы.

– …А Малевич – скотина! – продолжал Гена.

Оказывается, в отсутствие шефа он готовил переворот, созванивался с членами наблюдательного совета, крупными акционерами, обещал в обмен на поддержку кредиты под минимальные, почти никакие проценты. Согласно разработанному плану Юнакову должны были во время ежегодного собрания акционеров предъявить обвинение в том, что, мол, он все подрядные работы по строительству нового здания отдал своему сыну от первой жены, в результате чего здание получилось такое дорогое, точно возвели его из паросского мрамора и уральского малахита. Собирались припомнить и триста тысяч, выброшенных буквально мышу под хвост…

Но Юнаков, свежий, энергичный, обновленный по новейшей восстановительной методике, которой, говорят, пользуются некоторые пьющие принцы и монархи, прочитал расшифровку и встал на дыбы. Он срочно вызвал Корсакова и затребовал все материалы по закупкам банкоматов и программного к ним обеспечения.

– Заседание завтра в десять часов, – торжественно объявил Гена и посмотрел на Вету: – А что твой папа по этому поводу думает?

– Не знаю. Мы на эту тему не разговариваем.

– Том, а что Иван Павлович говорит? – не утихал Игнашечкин.

– Не знаю. Мы на эту тему не разговариваем…

– Да ладно уж, секретницы!

Когда возвращались из столовой, Вета и Башмаков немного отстали. Некоторое время они шли молча.

– Когда? – наконец спросил Башмаков.

– Завтра. Я целый день буду дома. Я целый день буду ждать.

– Я тоже буду ждать… – Он незаметно пожал ей руку.

Пальцы у девушки были ледяные.

Следующим утром, собираясь на работу, Олег Трудович надел новые трусы и майку – индийские, темно-вишневого цвета, купленные недавно Катей. Брился он тщательнее, чем обычно, даже ножничками отрезал высовывавшиеся из ноздрей волоски. Постриг заодно и ногти на ногах. Выбирая галстук, Башмаков улыбнулся и снял с планочки тот, изменный, от Диора. Приложил к груди, но повязывать не стал.

По пути он купил пачку мятной жевательной резинки. До обеда Башмаков еле сумел занять себя, сделав внеплановую профилактику двух счетных машинок. Потом примчался возбужденный Гена и стал рассказывать про заседание правления, про то, как Малевич отбивался и даже поначалу перешел в контрнаступление, но потом выступил Корсаков, привел цифры… И понеслось! Но до самого конца было все-таки не ясно, чем все закончится. Ведь никто не знал, что скажет Аварцев.

– И что сказал Аварцев?

– Ничего. Просто показал большим пальцем вниз, как гладиатору… И все! И нету больше Малевича! Нету. Надо выпить!

– У меня сегодня английский, – покачал головой Башмаков.

– Ладно, спикай! Найдутся настоящие друзья – чокнутся со мной в честь такого дня. Малевича сожрали! Какой-то ты сегодня, Трудыч, странный!

– В каком смысле?

– Не знаю. Помнишь, как Штирлиц шел по коридору к Мюллеру?

– Помню.

– Вот ты сегодня как тот коридорный Штирлиц…

Потом Башмаков соврал, будто бы от Дашки прибыли знакомые и надо с ними встретиться, передать кое-что для дочери. Он ехал на Плющиху со странным знобящим чувством, словно хирург – на ответственную операцию к знатной пациентке. В тот день в Москве был страшный ветер: летели газеты, размахивая испещренными петитом крыльями, катились, стуча по грязной ледяной коросте, жестянки, полосатые палатки уличных торговцев надувались, как паруса. Казалось, люди идут не сами по себе, а их, упирающихся, тащит вперед облепившая тело одежда.

На Смоленской в магазинчике Башмаков купил цветы – пять белых голландских роз на длинных, в палец толщиной стеблях, покрытых шипами, похожими на акульи плавники. Он выбирал розы придирчиво, как Катя, чтобы ни подвялинки, чтобы чашелистики не отставали от лепестков, а сами лепестки были скручены в тугие рулончики. Потом Олег Трудович нес эти розы стеблями вверх, заслоняя от ветра полой новой длинной дубленки, и почему-то думал о том, что если сейчас, хотя это и невозможно, он столкнется с женой – то объяснить данный конкретный букет будет совершенно невозможно.

– Это – я! – сказал он в домофон.

Около лифта Башмаков задержался и пощупал пальцами листья плюща. Так и есть – пластмасса, но очень качественная – все прожилки видны. Он вынул изо рта жевательную резинку, скатал липкого червячка и, веселея от своего озорства, посадил искусственное насекомое на синтетический лист.

«Плодитесь и размножайтесь!»

Когда Олег Трудович поднялся от лифта по лестнице, Вета уже стояла у открытой двери. На ней был длинный шелковый бордовый халат с золотым плетеным пояском. Черные волосы распущены по плечам. В глазах – испуг.

– Я ждала! Я очень ждала!

– Я тоже, – сознался Башмаков, понимая, что как раз этого говорить и не стоит.

Вета взяла у него букет, отрезала кончики стеблей и поставила цветы в вазу:

– Белые, как невесте…

– А как же, – промямлил Башмаков, совершенно не соображая, как вести себя дальше.

– Хотите выпить?

– Хочу.

– Вина, виски?

– Виски.

Вета достала из бара бутылку и широкие граненые стаканы. Принесла из холодильника лед. Некоторое время сидели молча, и было слышно, как потрескивают брошенные в виски кубики льда.

– Малевича выгнали… – вымолвил Башмаков.

– Я знаю.

– Корсаков выступал на правлении…

– Я знаю.

– Сегодня такой ветер…

– Я знаю. По телевизору сказали, что в Царицыне сломался старинный дуб…

– Вета, давайте в другой раз! – взмолился Башмаков.

– Почему? Я вам совсем не нравлюсь?

– Нет, нравитесь…

– Тогда вам лучше пойти в ванную, – подсказала она.

Раздевшись и приняв душ, Башмаков протер запотевшее зеркало и вгляделся в свое отражение. Седой! Ну, не совсем, а с проседью. И волосы на груди тоже с проседью. И не на груди – тоже с сединой.

Олег Трудович обернулся большим махровым полотенцем. Вот сейчас он войдет в комнату и лишит невинности ровесницу своей дочери! Мерзавец. Он кулаком слегка ткнул себя в челюсть. Потом втянул живот до позвоночника, проверил мускулистость, глубоко вздохнул и улыбчиво спросил у отражения:

– Дефлоратора вызывали?

Вета лежала в постели, подтянув одеяло к подбородку и зажмурившись. Волосы покрывали подушку черным веером. Ее лицо казалось спящим, и только губы чуть подрагивали. Он подошел, роняя с бедер полотенце, присел на краешек кровати, наклонился и поцеловал ее замершие губы. Потом Башмаков осторожно сдвинул одеяло и коснулся губами коричневых, похожих на изюмины, сосков. Сначала одного, потом другого. Вета прерывисто вздохнула и дрогнула всем телом. Тело у нее было смуглое, без следов от купальника. Наверное, загорала в солярии в теннисном клубе. Дашка тоже иногда туда ходила. Олег Трудович множественно поцеловал упругий, бархатистый живот, проверив языком глубину пупочной впадинки. Девушка тихо застонала и погладила его по голове, как маленького. Башмаков окончательно откинул одеяло: Ветины ноги были скрещены и напряжены. Он прижался щекой к курчавым чернильно-черным волосам, похожим на бородку ближневосточного террориста, – и ноги распались. Тогда он осторожно лег рядом, взял влажную, беспомощную девичью ладонь и провел ею по своему телу – по лицу, по груди, по животу… Вета содрогнулась, распахнула испуганные глаза и схватила Башмакова как-то по-спортивному, будто теннисную ракетку.

– Ой, подожди, в первый раз нужно обязательно с презервативом! – прошептала она.

– Откуда ты знаешь?

– Знаю. Я приготовила. В тумбочке…

– Какая ты предусмотрительная девочка!

Он не заметил, как они перешли на «ты».

– Конечно, предусмотрительная! Невинность теряют только один раз в жизни… Все должно быть правильно. Можно это сделаю я?

– Конечно.

– Ты, наверно, ничего не почувствуешь в этом? – неумело стараясь, спросила она.

– Чувствуют вот этим, – Башмаков показал на сердце, – а этим ощущают.

– А что ты сейчас ощущаешь?

– Я? Пока ничего, а вот тебе сейчас, наверное, будет больно…

– Если будет много крови, я приготовила салфетки.

– Просто молодец! Подожди-ка… Ляг вот так…

– Нет, в первый раз лучше на животе…

– Почему?

Методическая осведомленность девственницы начала немного раздражать первопроходца.

– Понимаешь, – разъяснила Вета, – в такой позе безболезненнее разрыв девственной плевы…

Башмаков ни с того ни с сего представил себе памятник героям Плевны, черную часовню на бульваре возле Маросейки. Бабушка Елизавета Павловна водила его туда гулять, и маленький Олег Трудович всегда норовил заглянуть в замочную скважину большой железной двери. Мальчишки уверяли, будто там навалены кости гренадеров. Но никаких костей он, естественно, не увидел…

– Ты о чем задумался?

– Я? О том, откуда ты все знаешь.

– Так написано.

– Ладно. Будем по написанному… Тебе удобно?

– Удобно.

– Больно?

– Пока нет.

– А так?

– Немного.

– А вот та-ак?!

– Больно! И хорошо…

Потом они лежали рядом. Вета курила. Башмаков тоже. Два раза затянулся: он чувствовал себя хирургом, успешно закончившим непростую операцию.

– А крови совсем немного, – с чуть уловимой досадой заметил он.

– Да, совсем мало… Я-то думала, кровь будет густая, как после убийства.

– Почему после убийства? – вздрогнул Башмаков.

– Не знаю. А кровь получилась какая-то розовая, словно арбузным соком накапали…

– Наверное, я плохой сокрушитель девственности?

– Ты замечательный сокрушитель! Я тебя люблю. – Она поцеловала его в щеку.

– Раньше ты мне этого не говорила.

– Что ж я – дурочка, что ли! Если бы я сказала, ты бы никогда этого не сделал. Никогда. Точно?

– Точно.

– А хочешь узнать, когда я в тебя влюбилась?

– Хочу.

– На одну треть я в тебя влюбилась…

– Погоди, а разве влюбляются по частям?

– Конечно! Ты не знал? Боже мой, седенький, – она погладила его по волосам, – а не знает таких простых вещей! На одну треть я влюбилась в тебя, когда ты вошел тогда, в первый раз…

– На одну?

– На одну. На вторую треть я влюбилась в тебя, когда твоя Дашка выскочила замуж.

– При чем тут Дашка?

– Понятия не имею. Но как только Тамара сказала, что твоя дочь выходит за какого-то офицера, я сразу почувствовала – еще на одну треть. Получилось две трети.

– А третья треть?

– Это когда ты нашел «банк Росси». Я подумала: а он у меня еще и талантливый!

– У тебя?

– У меня. Третья треть сразу и заполнилась.

– И ты решила, что именно я стану твоим первым мужчиной?

– Да. И я буду выполнять все твои желания. А ты – мои.

– А если первый мужчина хочет еще раз выполнить твои желания?

– Нет, что ты! – испугалась Вета. – В первый раз второй раз исключается. Все должно зажить – через три-пять дней, в зависимости от восстановительных способностей организма.

– Это ты тоже прочитала? И где же?

– Есть такая книжка – «Молодоженам под подушку».

– Ну как же!

– Ты знаешь?

– Конечно, у нас, сокрушителей девственности, это настольная книга. Но там в главе «Дефлорация» про три-пять дней ничего не написано. Зато там есть про «радостно-благодарное чувство отдачи любимому человеку». Ты чувствуешь радость отдачи?

– Конечно. – Она поцеловала его руку. – Но про три-пять дней написано в главе «Первая брачная ночь». Ты просто до нее не дошел.

– А в этой главе, случайно, не написано, что мужчина после первой брачной ночи, даже если это происходит днем, обычно очень хочет есть?

– Написано. Но только в главе «Секс и питание». У меня в печке пицца с креветками!

– Отлично. Встаем?

– Нет, погоди… Закогти меня!

– Что-о?

– Обними меня крепко-крепко, так, чтобы косточки хрустнули!

Сидя в метро, Башмаков приставлял к лицу пальцы и вдыхал Ветин женский, еще пока полузнакомый запах. От произошедшего у него осталось очень странное послечувствие. Словно бы он с помощью дурацкой инструкции, наподобие тех, что прилагаются к кухонным агрегатам («…поверните винт 12–6 до отказа, а потом вращайте его по часовой стрелке, пока не достигнете предусмотренного пунктом 8-г результата…»), так вот – словно бы он с помощью такой дурацкой инструкции пытался проникнуть и даже, кажется, немножко проник в самую жгучую и знобкую тайну жизни…

Когда он вошел в квартиру, с кухни донесся строгий Катин голос:

– Не раздевайся!

Башмаков вспотел раньше, чем успел подумать:

«Че-ерт! Не могла же она узнать… Откуда? Видела с цветами?»

– Тунеядыч, мусоропровод засорился. Вынеси ведро на улицу!