Глава 9: Последний час разума
Не открывая глаз, Томаш Горак вытянулся по стойке смирно, перестав сутулиться, и – как-то даже неуловимо окрепнув. Его тело будто снова налилось прежней силой.
У Фарбаутра оборвалось всё внутри – препарат начал действовать раньше! Видимо потому, что Горак всё же был живой. И неизвестно, как поведёт себя дальше. В равной степени он мог сейчас или кинуться на первого попавшегося, или начать проживать тот вечер в трактире.
И если Фарбаутр не ошибся, и разум Горака выберет второе, то кому поручить найти и подготовить помещение под квартиру чеха?
Фарбаутр оглянулся на брата – на его встревоженную физиономию, с которой тот наблюдал за Гораком. Нет, он туп и незнаком со зданием школы.
Бородач и полицаи? Фарбаутра едва не передёрнуло от этой идеи.
Вызывать дежурного? Коллег? И раздражённо отвечать на десятки недоумённых вопросов?
Обрывки мыслей рикошетом метались в голове.
Томаш Горак же распахнул глаза. И с лёгкостью пушинки обернулся к двери.
Полицаи все разом шарахнулись назад, впечатавшись в стену. У многих голова ужалась в плечи, побелели лица, и спёрло дыхание в зобу. Бородач при виде этого инфернального существа, каким он ему, должно быть, показался, попробовал перекреститься.
А чех вдохнул полной грудью и вдруг, расплылся в широкой, лучезарной улыбке. Идеально прорисованные волокна его лицевых мышц растянулись, точно струны. Сквозь полоски губ проступили ровные ряды зубов – отчётливо были видны даже их длинные корни в толще дёсен.
Теперь и остальные полицаи спешно кинулись осенять себя крёстным знамением. В воздухе замельтешили дрожащие руки и пальцы, сцепленные в троеперстие.
– Убраться! – тихо и яростно процедил Фарбаутр по-русски. – Ждать снаружи!
Полицаи все разом бросились вон, налетая друг на друга, образовав затор и давку в проходе, и дико озираясь через плечо.
Вслед за ними – бочком, вдоль стенки – поглядывая на Фарбаутра, и явно опасаясь его окрика вернуться, кабинет покинули и два немецких конвоира.
Чех же не обратил на толкотню никакого внимания. Он повёл взглядом по кабинету, и – приветливо кивнул пустоте, точно живому человеку:
– Якуб, и ты к нам теперь тоже? Я говорил ить, давно надо было.
Затем, чуть сместив взор, опять сделал лёгкий кивок.
– А-а, Войтех! Ну, здравствуй, здравствуй! – помахал он ладошкой, глядя в другой конец помещения.
Фон Зефельд почувствовал, как зашевелились волосы на голове, а спину продрало морозом.
– Тут что… Тут кто-то есть…? – прохрипел лейтенант, несмело поворачивая голову. – Он кого-то видит?!
– Заткнуться! – сквозь зубы, ожесточённо оборвал его Фарбаутр, глядя на чеха.
А Томаш Горак – человек с рисунком оголённых мышц, костей и вен – всё так же улыбался. Радостно, и беззаботно цветуще.
Потому, что раскрыв глаза, увидел не этот бывший школьный класс с нелепыми партами тут и там у стены. И не двоих напрягшихся немецких офицеров рядом.
Нет, Томаша окружал другой – родной, уютный мир, который убаюкивающе гудел благодушными голосами. Он сиял тёплым, матовым светом ламп. И дразнил ароматами пива, жареной свинины с тушёной капустой, ржаными хрустящими булочками прямо из духовки.
Дым папирос и трубок плыл вверху облаками, которые никогда не почернеют, не превратятся в тучи, не сгустятся над головой и не прольются ливнем.
Счастливый Томаш Горак стоял посреди доброй, домашней и почти волшебной обстановки «Хмельного трактира». Своего любимого кабачка при небольшом, старом пивном заводике, где трудился чернорабочим последние шесть лет.
Он был тут и грузчиком, и дворником, и сторожем по графику. Катал тяжёлые бочки, ворочал мешки с солодом, мёл дворы, склады, наводил порядок в подсобках и чуланах, топил печи, рубил дрова, кормил цепных собак и выполнял массу других, тому подобных обязанностей.
И весь рабочий день Томаш держался на мысли лишь об отдыхе в «Хмельном трактире».
Он блаженно смотрел по сторонам. Оба зала, его тёмные прокопчённые стены красного кирпича, приятно расцвечивались отблесками масляных фонарей. Подвешенные к потолку – к толстым, растрескавшимся, коричневым балкам – они походили на крупные, гранатовые камни. Их стёкла – рубиновые, бирюзовые, изумрудные, янтарные и сапфировые делали трактир похожим на пещеру сокровищ.
По выходным красочные лампы заменяли на железные – с силуэтами летающих на мётлах ведьм в остроконечных шляпах, тонких котов с выгнутыми спинами, и пузатых гномов.
Объёмные тени этих дивных созданий медленно скользили по стенам, столам и окнам. И трактир погружался в настоящую магию вместе с завсегдатаями, и теми, кто забрёл сюда случайно, первый раз. Но, отныне – не в последний.
Томаш повернулся к столам – к сплошь знакомым лицам.
Фарбаутр натянулся как тетива, стремясь не упустить из виду того выражения, с которым чех смотрел на пустые парты перед собой.
Горак весь словно осветился изнутри, направившись к ним.
– Зде-енек! Ра-адко! – поочерёдно изобразил он два рукопожатия. – Пан Кучера. Моё вам с приветом.
Чех перегнулся через парту, и как бы пожал ещё одну руку, с лёгким поклоном.
Фарбаутр сфокусировал взгляд на его кисти: чех не просто стиснул кулак.
Пальцы Горака очень точно сложились в форму, словно обхватили незримую, но – живую ладонь. Казалось, чех жмёт руки невидимкам, сидящим по обе стороны парты.
Фон Зефельд это тоже заметил, и нервно сглотнул. Он абсолютно ничего не понимал: ни слов, ни действий. И ощущал себя, как в населённом кошмарами, заброшенном доме. Наедине с чуждыми людям существами. Которых в этой комнате было явно очень много. Но, глаза видели только двоих…
Один из них, Горак – нечеловеческая тварь по самому своему виду – распрямился у парты. И обернувшись, тут же, резво подался назад, втянув живот, с шутливым восклицанием:
– Ооп! – будто пропускал кого-то, проходящего мимо.
Его голова-череп плавно повернулась вслед призраку, недоступному для взора фон Зефельда. И лицо – это дьявольское переплетение мышечных тканей – снова расплылось в райской улыбке.
Ибо, Томаш провожал взглядом пышную хозяйскую дочку.
Она несла сразу шесть литровых кружек золотого, пшеничного пива. А ведь могла и десять! Пенный нектар прожигал толстые стёкла ярким, медовым светом.
– И мою порцию, Иренка! – окликнул её Томаш игриво.
Фарбаутр кинулся к досье, и смёл одним широким махом все фотографии с папки. Его взору тут же открылись страницы убористого текста – детальный отчёт агента о встрече с Гораком. Сотрудник определённо имел перспективы служебного роста, обладая наблюдательностью и хваткой памятью.
В отчёте он подробно описал поведение чеха с момента появления в трактире. Шаг за шагом, включая прямые реплики, будь то стандартные приветствия, или общие фразы.
Фарбаутр пробежал глазами строчки. Всё совпадало! Чех сейчас там, где нужно, проживает свой последний час – как человек с именем. Как Томаш Горак.
В отчёте сообщалось, что официантка кивнула ему молча на ходу, не оборачиваясь.
И Томаш – стоя не тут, а посреди зала – предвкушающе залоснился. Многие, чтобы скрыться от серой, или страшной реальности вокруг, вынуждены уходить в свой – вымышленный мир. В придуманную сказку.
А Томаш жил в королевском городке, у подножья замка, и имел возможность отдыхать в сказке настоящей.
Где забывалось, что снаружи всё пестрит от свастик и тевтонских крестов на флагах, мундирах, корпусах танков и бронемашин.
Не хотелось думать о патрулях на каждом перекрёстке. И уж тем более верить слухам о возврате комендантского часа после недавнего события в городском предместье.
Маленький мирок этот, безусловно, стоил того, чтоб за него держаться, и оберегать. И Томаш был вполне готов… Если б его тут ценили повыше. Если б он имел к этой магии больше причастности, чем таскание тяжестей на заднем дворе.
Поэтому, обилие немецких солдат в обоих залах его уже давно не тревожило, и не волновало. Пускай. Теперь неважно.
В последнее время и весь трактир, нередко, целиком оказывался оккупирован немцами, занимавшими все столы. Кроме одного – совсем крошечного, в дальнем углу.
Солдаты, конечно, бесцеремонно забирали у столика оба стула (и приходилось одалживать табуретку на кухне). Но, сам стол оставался свободен. Ибо шумным компаниям не интересен тесный квадратик, где три кружки уместятся впритык.
Утащить же его следом, и придвинуть к общей пирушке не получалось, поскольку он был крепко прибит к полу.
Ну, а завсегдатаи трактира и так за него не садились. Все знали: тут отдыхает только Томаш, сам обустроивший себе закуток.
Однако сегодня там тоже кто-то примостился.
Поэтому и Радко, и Зденек, и Войтех, и старый пан Кучера смотрели на Томаша с затаённым ожиданием – как он разрешит эту задачу?
Ведь за столиком сидел немецкий солдат. Молоденький, щуплый, в форме какой-то уж совсем откровенно не по росту.
И тем не менее – представитель армии врага, завоеватель.
«Школьник, завысивший себе возраст, чтоб попасть на войну» – подумал Томаш.
– Садись с нами – тихо предложил Зденек. – Не вяжись.
Но Томаш нарочито беспечно отмахнулся, буравя солдата пронизывающим взглядом:
– Может, по-хорошему договоримся.
А сердце бешено заколотилось под языком, и во рту пересохло. Шестым чувством Томаш понял: это не школьник. И не какой-то рядовой пехотинец.
Он сидит в оговоренном месте и в назначенное время. И при всей своей лопушистой внешности, не позволил забрать второй стул. Не дал шумным, горластым ватагам немецких солдат втянуть себя в их пьянки. И ни один здешний балабол не донимает его поучающими разговорами о жизни.
Впрочем, Томаш мог и ошибаться, выдавая желаемое за действительное. Может он и правда, желторотый новобранец, слишком скучный для бывалых вояк – потому и не волокут к себе.
А местные – просто ждут, как поступит Томаш, и не суются.
В любом случае, нужно во всём убедиться.
Томаш уверенно шагнул к столику, и в удивлении поднял брови. Перед солдатиком стояла не пивная кружка, а почему-то маленькая, алюминиевая, едва-едва отпитая.
Солдатик цепко посмотрел на Томаша – с прищуром, и усмехнулся – тонко, легко, иронично:
– А вы тот самый Томаш Горак.
Томаш похолодел – он не сообщал им своё имя! Хотя, у этой осведомленности, скорее всего, простое объяснение…
– Уже рассказали? – мотнул он головой на завсегдатаев по залу вокруг.
– Пять раз! – в глазах солдатика плясали чертенята. – Что вы такой крупный мужчина. И это ваш стол. И вы в любом случае тут сядете. И даже мой туберкулёз вас не испугает, как других.
Томаш вновь метнул взгляд на алюминиевую, походную кружку, вмиг переосмыслив её значение.
– А у вас… туберкулёз? И правда?
– Конечно! Вот справка – солдатик живо достал из-за пазухи ворох документов.
Первым листом была записка Томаша, где он назначал встречу тут, в трактире, от восьми до девяти вечера, в понедельник, пятницу, или среду. Как сегодня.
Солдатик внимательно следил за реакцией Томаша, видно тоже опасаясь возможной ошибки.
Но, Томаш настолько облегчённо выдохнул, что солдатик едва заметно кивнул ему и сразу же продолжил свою игру.
– О… Не то, простите. Это мне письмо из дома – убрал он листок под другие бумажки, и Томаш увидел в его руках служебное удостоверение.
На твёрдой обложке мелькнул черный орёл со свастикой в когтях. Рядом – обвитый лентой меч в овале из рун. Солдатик раскрыл корочки, и Томаш навис над столом. Взгляд скользнул по фото, будто опломбированному маленькой печатью всё с тем же орлом.
Солдатик тут был уже в офицерском мундире, с двумя молниями СС в петлицах. На соседней странице значилось его имя, и звание. Но Томаша это абсолютно не интересовало. Он неотрывно смотрел оглавление документа на обоих листах.
На таинственное, и ласкающее взор слово, оттиснутое красивым готическим шрифтом – Ahnenerbe – будто выкованное молотом средневекового кузнеца.
Томаш обмяк, разом сбросив напряжение последних дней, а так же все свои сомнения и страхи. Его план сработал, им стало интересно, они вышли на связь!
Фарбаутр стрельнул глазами в текст отчёта. Наступал самый острый момент: чех должен сесть за столик. Там и тут. Спешно созданные декорации из стульев и парт сейчас начнут играть главную роль.
Либо, вся операция рухнет, как карточный домик.
Объект, воскрешённый тибетским дымом, жил в иллюзорном пространстве до определённых пределов. Он мог драться или обниматься с воображаемым врагом или другом. Мог поднять с земли несуществующий камень и схватить условную палку.
Но, если там – в своём прошлом, в видении, он ложился на кровать, прислонялся к стене, ехал на лошади, велосипеде или в машине – то получал твёрдую точку опоры.
И сымитировать её в пустоте, без материальной основы, было невозможно.
Именно поэтому, вводить человека в транс надлежало там, где он провёл последний час жизни. В окружении реальных предметов, с которыми имел дело перед смертью.
Промахнись сейчас чех мимо стула – и магия исчезнет. А тело падёт на пол бездыханным. И от повторной инъекции результатов уже не будет. Тибетский дым можно использовать лишь один раз.
Фарбаутр дёрнулся к папке – глянуть фото трактира, точно ли стул стоит в правильном месте? И скрипнул зубами, увидя россыпь сброшенных листков на полу.
Но, тут же подумалось с опозданием, ведь снимки были сделаны уже после встречи. И потому, не отражают обстановку с документальной скрупулёзностью.
Чех, перед партой, разогнулся.
Спиной, затылком, Томаш чувствовал, что весь кабак сейчас смотрит на него и ждёт – реакции, какого-то ответа немцу. Решения проблемы, словом.
И выглядеть должно всё убедительно и достоверно.
Томаш зычно хохотнул, глядя на солдатика, и тряхнул головой.
– Ладно! Зараза к заразе не прилипнет!
И протянул руку к стулу.
Фарбаутр стремительно метнулся вперёд, и успел носком сапога поддеть ножку стула, придвинув на пару сантиметров ближе к чеху. Ещё доля секунды, и пальцы Горака сгребли бы другой, невидимый стул, запустив процесс разрушения транса. Но, теперь, они вцепились в твёрдую древесину изогнутой спинки, и потянули к себе стул настоящий.
Томаш грузно сел напротив солдатика и окликнул:
– Иренка!
Хозяйская дочь возникла моментально, словно ждала где-то рядом. И поставила перед Томашем его обычную порцию, две кружки: пол-литровую светлого пива, и литр тёмного.
Чех занял самый край парты, которая – Фарбаутр помнил – была гораздо длиннее его маленького столика в трактире.
Но, вымерять и отпиливать не позволяло время.
И успокаивало лишь то, что чех не замечал это лишнее пространство. Для него оно просто не существовало.
С удовольствием причмокнув, Томаш взял пол-литровую кружку. И глядя на солдатика, потянул пиво одним, неотрывно долгим-долгим глотком.
Как и с пустым рукопожатием, Фарбаутр увидел чёткий обхват кулака, державший невидимую ручку пивной кружки. А губы чеха, натурально будто сжимали край литого стекла водоёмкой посуды, и неспешно пили воздух, точно ручей.
Солдатик, по другую сторону стола, тоже пригубил свою алюминиевую кружку, но кадык его не шевельнулся.
Оба – и агент, и Томаш – не отводили взглядов друг от друга. Солдатик, однозначно, продолжал изучать собеседника, прощупывать его, просчитывать.
А Томаш безостановочно пил. И смаковал в уме, точно играл на струнах, звучание слова «Аненербе» – организации, откуда пришёл этот человек.
И не просто пришёл, а явился по зову.
Тогда, как на всех ночных собраниях, что приходилось охранять Томашу с друзьями, советовали сразу бежать из страны, если «Аненербе» напало на след. Его боялись больше, чем гестапо.
Поначалу, первые месяцы, Томаш слышал про «Аненербе» лишь в пересказах других – таких же охранников. Но, которые в силу своего положения, присутствовали непосредственно на самих совещаниях, в ближнем оцеплении.
Томаша всегда ставили караулить отдалённые подступы к месту сборов – в километре, а то и дальше. Под дождём ли, снегом, на ветру, в общем, в любую погоду.
Поэтому, повестку съездов, и остальные новости он мог узнавать только от более успешных коллег. Ну, да они и в обычном мире работали не грузчиками, как Томаш…
«Аненербе» стало возникать в разговорах, примерно лет пять назад.
– Немцы передали, у них новая контора появилась! – сказали Томашу как-то, после очередного слёта. – Нас собираются изучать!
Томаш тогда, безразлично пожал плечами:
– Нас всегда изучали.
– Лишь бы не начали жечь на кострах! – усмехнулся кто-то рядом.
– Это их сжигать будут, не нас – ещё один охранник мотнул головой назад, на мрачный, старый дом через квартал, где только что закончилась сходка.
Все снова посмеялись, и разошлись по подворотням.
Но, по мере того, как крепла мощь Германии, известия про «Аненербе» обретали всё более тревожный окрас.
– Они собирают о нас всё! – заговорили уже через год. – Да не сказки, и не байки! А свидетельства и документы! Родословные! Генеалогические древа!
– Они поехали в Тибет! – как громом ударило в 1938 году. – А там сколько наших! Без защиты!
– В Исландию – сообщили следом.
– В Антарктиду! – совсем огорошили собравшихся ближе к началу войны.
– В Антарктиду?! – тихо изумился Томаш. – Однако…
– Да… там во льдах много сокрыто… – бормотали другие.
А после уж, известия посыпались совсем скорострельно:
– Они нас ищут!
– Они устроили на нас охоту!
– Они нас ловят по одному!
– Они пытают! Выбивают, что им нужно!
Краем уха Томаш слышал про планы помешать «Аненербе». И будто даже объединяются силы напасть на их штаб-квартиру в Берлине. А то и сразу атаковать замок «Чёрного солнца» в землях Северного Рейна.
Но, немецкий беженец, попавший к Томашу в напарники по дальнему дозору, лишь тяжко мотал головой:
– Их защищает СС. И армия. Гестапо. Все поляжем, если пойдём биться. Наших бы вывезти успеть, и то хорошо…
Теперь, после съездов, охрану не распускали по домам, а собирали отдельно. Правда, Томаша могли б и отпустить, ему всё-равно не находилось работы. Слишком громоздкий – говорили – неповоротливый. «И туповатый» – добавляли за спиной.
Остальных же формировали в группы, что отправлялись к германской границе – встречать своих. Успевших вывернуться из лап «Аненербе» и покинуть страну.
Вскоре, Томаша действительно прекратили звать на эти совещания, начав опять выставлять на посты снаружи. И он охранял уже собственных коллег – ночами, в снег, и в дождь.
Причиной стало – как он уяснил из обрывков разговоров приятелей – решение более щекотливых задач, о которых лучше не знать слабонервным. А именно – создание команд для ликвидации тех, кого схватило «Аненербе», если по-другому их спасти никак невозможно. Но, самое главное – устранение добровольно пошедших на сотрудничество с нацистами.
И Томаш впервые оживился: значит, всё не так страшно, как малюют? «Аненербе» ищет нас, и изучает, но не за тем, чтоб уничтожить? Оказывается, с ними можно и работать…
С этого дня, Томаш навострил уши. Стал чаще крутиться возле тех, кто стоял непосредственно в охране собраний.
Он выяснил, что «Аненербе» ведёт учёт и картотеку. И многие, до хрипоты спорившие на ночных собраниях – уже находятся в тех списках. Нацисты ищут не только их самих, но и способы к ним подобраться. Завербовать.
Затем, в Чехословакию вошли немцы. А среди них – растворясь в общей, военизированной массе – и сотрудники «Аненербе». Неотличимые от остальных солдат и офицеров СС, они были везде, и нигде. И первые год-полтора оккупации, их присутствие действительно, почти не ощущалось.
Пока имперским протектором не стал один из высших чинов «Чёрного солнца». И начались повальные облавы…
Собрания проводились теперь в самые ненастные ночи, переместясь из городов в леса и горы.
Месяц назад, Томаш стоял – как всегда – в дальнем карауле очередного сбора в Бланском лесу, у южного склона горы Клеть. Всё проходило обычным порядком: важные персоны заседали где-то там, наверху, в тепле и сухости.
А тут – внизу – мокро пылила противная изморось, сменившая весёлый, солнечный день.
Прислонясь к наждачному сосновому стволу, Томаш курил самокрутку, спрятанную в плотном «ковшике» ладоней. Делать это приходилось не столько для того, чтоб защитить цигарку от дождя, сколько от проверяющего – Марека.
Нет, он не запрещал курить в сырую погоду – только в сухую, когда запах дыма могли учуять издалека. Но, весьма чувствительно штрафовал за красный огонёк искр во тьме.
«Если я их вижу, то и все увидят!» – говорил Марек.
Хотя, обычно, видел только он один.
Мелкий, худой, юркий, и гладкий как горностай, Марек всегда неслышно шустрил по ночному лесу, выныривая, будто из под земли, перед самым носом.
Томаш уловил лишь слабый шелест, и резко обернулся. Тонкий силуэт Марека темнел совсем рядом, на возвышении.
«Да чтоб тебя… Заметил!» – в мыслях выругался Томаш, приготовившись сразу и к штрафу за то, что прошляпил.
«Если я подкрался, то подберутся и другие!» – гласил в таких случаях, стандартный приговор.
Однако, Марек даже не взглянул на Томаша, быстрыми рывками вертя головой по сторонам.
– Идём наверх! – кратко приказал он.
– А… – опешил Томаш и красноречиво окинул взглядом чащу, имея ввиду – «а как же охрана?!»
– Эдвард велел всем подниматься! – прозвучал столь же стремительный ответ.
«Ого!» – подумал Томаш.
Вдали, из тени деревьев выходили – в основном парами – чёрные фигуры остальных дозорных и направлялись ввысь по косогору. Все покидали посты, оголяя периметр оцепления.
Томаш ринулся следом, торопливо растирая ладонями, как жерновами, окурок в труху. Марек – по утрам, когда уже и не было никого – ещё раз обходил весь участок охраны. Проверял, чтоб не оставалось следов. За брошенные «бычки» карал особенно немилосердно, жёстко чеканя:
– Если я нашёл, то найдут и другие!
По одному, по двое, дозорные сливались в общий поток, который тёк в гору, меж ровных древесных стволов, не таясь. Определённо, назревало нечто, из ряда вон!
Марек, во главе толпы, вводил в курс дела тех, кто шёл с ним рядом. А они, по цепочке, передавали вниз, что на сегодняшнем собрании принято решение об эвакуации. Но, вся охрана остаётся.
– Ну, конечно… – ухмыльнулся Томаш. – Мы для них, как скотина. Цепные собаки. Можно и бросить.
И попал в самую точку. Им надлежало стеречь тайники и схроны с вещами уехавших.
– Мгм. А сколько доплата? – при любом отклонении от годового договора, Томаша интересовал только этот момент.
Один из шедших впереди, вдруг, как-то зло усмехнулся, и ответил вполоборота:
– Пацанов наших, стажёров, эвакуировать собрались! И семьи у кого есть, тоже! Вот такая доплата!
Томаш фыркнул, мотнув головой.
– А если нету ни того, и ни другого? – едко бросил он в спину коллеги.
– Радуйся, значит! – рявкнул тот с надрывом.
Томаш захлопал глазами, сбитый с толку столь странной реакцией человека, имевшего и семью, и ученика. Вот он и шёл как раз с ним рядом, сутуловатый паренёк 14-ти лет, которому никак не удавалось выправить осанку.
Прочих дозорных тоже сопровождали такие же мальчишки: крепкие переростки, или угловатые заморыши. В ночные смены Марек разрешал брать стажёров не младше двенадцати лет. Те, кто меньше, быстро уставали, начинали озорничать.
Томашу ученика и вовсе заводить не позволяли.
– Чему ты его научишь? – с пренебрежением спросил в своё время Марек. – Вливать в себя литр пива одним глотком без передышки?
Тогда было очень обидно. Но сейчас он смотрел на этих детей, нахохлившихся от водяной пыли и ветра – один шмыгал, другой покашливал, третий кутался в воротник, как в шарф – и думал:
«Может и ладно… А то пришлось бы мальца мучить…»
И тем сильней не понимал, чего все скрежещут зубами? Ведь в кои-то веки, там, наверху, снизошли до них, простых смертных! Вспомнили про семьи, ребятишек! И готовы забрать их с собой, от войны подальше!
Не иначе, медведь где-нибудь сдохнет.
– Ты что, и правда не понимаешь? – одёрнул Томаша дозорный справа. – Думаешь, нас оставляют стеречь их перины, подушки и бабье тряпьё?
– Да, уж… – подхватил идущий сзади. – Видал я первые списки, когда они ещё думали, ехать-не ехать. За любое, что там есть, «Аненербе» золотом осыплет.
– Вот этого они и боятся – буркнул правый охранник. – Им заложники от нас нужны. Наши пацаны и семьи.
Над всей толпой, прущей вверх единой массой, повисло угрюмое молчание. Внизу хрустел жёсткий мох под сапогами. Вверху клубился пар от шумного дыхания хмурых бойцов, и их учеников-мальчишек.
– Пускай наложат на те схроны защиту – неуверенно предложил Томаш. – Чтоб даже мы не могли прикоснуться. Отвод глаз там… обереги…
– Наложат, не сомневайся! – кивнул сосед слева. – Но опасаются, что мы покажем немцам сами тайники. А те уж придумают, как открыть их.
– Да пусть вообще тогда не говорят нам, где они! – в сердцах махнул Томаш рукой.
– И как охранять будешь, если не знаешь? – огрызнулся собеседник. – Думай хоть, чего мелешь.
– А без живой охраны, только на заклятьях, не рискуют оставить, глядите… – задумчиво добавил ещё один дозорный на ходу. – Не всесильные, значит. Мы тоже имеем какую-то цену…
«Хм, ведь и правда!» – озарило Томаша.
Сколько надменности всегда сквозило в их разговорах про потомственные секреты, старинные рода и накопленные веками силы. А как собрания охранять, так Томаш стой и мёрзни! Они могут лишь дождик на ночь сделать, чтоб посторонние не шатались по улицам рядом.
Томаш бросил взгляд вокруг, на остальных. Похоже, все думали о том же. Но, нет – оказалось, их злило иное.
– Имей мы для них цену, они б эту эвакуацию хоть как-то по-людски нам предложили! А не так, что… – ожесточённо выпалил дозорный, которого сопровождал сутулый ученик.
Как передал Марек по цепочке, конфликт начался, когда Эдварду, начальнику отряда, буквально всучили не глядя, два списка. В первом – перечень вещей под охрану. Во втором колонка имён учеников и домочадцев дозорных, с приказом – такого-то числа быть готовыми к отъезду.
– Даже в зал не позвали… – гудело по толпе. – Чтоб сказать самолично…
– Ну, ничего. Сейчас сами войдём! – мрачно подытожил чей-то голос в людской гуще.
Впереди возник просвет между деревьев, открывая вид на ночное небо и покатую вершину. Там громоздилась короткая – в два этажа – башня Йозефа, издалека похожая на дымоход гигантской печи, замурованной в недрах горы.
Отряд дозорных, однако, направился не туда. И даже не на вершину. Вся колонна свернула вправо – к диагональной чёрной расщелине в скале.
Оттуда, им навстречу, змеёй выскользнул гибкий юноша Иржи – бывший ученик Марека, недавно ставший полноправным бойцом команды.
– Скорее! – кинулся он к Мареку. – Вацлав уже посохом один раз стукнул!
Дозорные вздрогнули, переглядываясь. Марек насупился и двинулся вперёд, скомандовав хлёстко:
– Все внутрь!
Иржи быстро пробежал глазами по толпе перед собой, и выцепил Томаша с краю.
– Так. У входа кто останется? – окликнул он. – Томаш?
– Никто! – отрезал Марек. – Идём всем отрядом!
Иржи на миг оторопел, а Томаш горько ухмыльнулся: ученик начальника – ещё один командир.
Вслед за другими, Томаш нырнул в пролом. Густая тьма моментально сдавила глаза, а плечи с двух сторон упёрлись в зубчатую, пещерную чешую.
Но, каменистый коридор мал-помалу расширился, затем, сделал плавный поворот. И бойцы оказались в просторном тоннеле, озарённом самым настоящим солнечным сиянием.
Яркий, летний свет излучали десятки стеклянных шаров на выступах и в нишах рубленых стен. Увесистые, размером с футбольный мяч, они, казалось, медленно вращались на месте. Это циркулировала внутри невесомая золотая пыльца волшебным вихрем.
В обе стороны от тоннеля тянулись такие же скалистые галереи, залитые уютным сказочным свечением. Шары на стенах располагались в шахматном порядке, и их лучи проникали в каждую трещинку, впадину и ямку.
Томаш как-то предлагал установить шары в трактире. Ну, вот хотя б по выходным. Поместить внутрь железных фонарей с силуэтами котов и ведьм. Экономия масла выйдет неплохая.
– А если кто откроет, залезет? – раздражённо ответила хозяйская дочка Иренка. – И так вон, солдаты вечно суются посмотреть, пощупать! Думай иногда, что говоришь-то!
В центральном коридоре толпилась вся охрана – две сотни взбудораженных мужчин и подростков. Недра горы значит, тоже никто не патрулировал.
Новоприбывшим взахлёб поведали подробности, о которых не был в курсе и Марек. Особенно старался Иржи.
С его слов, Эдвард – отправив Марека звать людей – бесцеремонно вошёл в зал собрания. И бросил список учеников и домочадцев, спросив: это что?
И через несколько секунд грянула буря. Громче всех, ожидаемо, бесился старейшина Вацлав, требуя от Эдварда убраться вон. Ибо, главный сторож явно забыл своё место! Он хоть и имеет право войти в зал во время совещания, но – только если что-то случилось!
А прервать собрание, да ещё столь нагло…! Начальник охраны пьяный, или вообще потерял соображение?!
Когда Вацлав прокричался, и наконец, умолк, Эдвард вновь спокойно кивнул на список: что – это?
Дозорные в тоннеле давились от смеха. Если б Вацлав хоть раз снизошёл до общения с Эдвардом ранее, то знал бы его манеру вести диалог. На любой свой вопрос, включая риторический, типа – «ты дурак?» – он ждал чёткого ответа. И пока не получал, игнорировал все реплики оппонента. Лишь монотонно повторял вопрос, переставляя слова в нём.
Ни крики, ни угрозы, ни попытки увести разговор в другое русло, или спрятаться за многоэтажным словоблудием на Эдварда не действовали. В этом плане он был непрошибаем.
Рассвирепев ещё сильнее, Вацлав заорал, что это – приказ! Те, кто в списке – едут в эвакуацию!
«В смысле, в заложники? – вежливо спросил Эдвард. – А то, непонятная какая-то щедрость».
«В гости» – поправил его, после короткой заминки, другой голос, поспокойней.
«В гости ходят своей волей – Эдвард держался ровно и дружелюбно. – Можем отказаться?»
«И обидеть хозяев?» – иронично парировал спокойный.
«Значит, заложники» – констатировал Эдвард.
– После этого – сказал Иржи – там такая тишина настала, будто все повымирали!
Потом, ещё кто-то третий суетливо предложил обсудить вопрос попозже, с Эдвардом наедине.
Но, Эдвард жёстко заявил, что решать будем сейчас. Все вместе.
Вот тут-то взъярившийся Вацлав вскричал пуще прежнего и шарахнул посохом об пол. А на Эдварда залаяла уже вся собравшаяся там свора. Вацлав требовал сменить начальника охраны. Большинство согласилось.
– Это не им решать – процедил Марек.
Командиров отряды всегда выбирали себе сами.
– Эдвард тоже сказал так! – подтвердил Иржи. – Тогда тот, который спокойный, говорит: с начальником охраны ведь может что-нибудь и случиться.
– У каждой палки два конца – произнёс Марек, и направился к чёрному пологу, закрывавшему вход в зал.
Толпа вся разом двинулась за ним. Томаш изначально думал затесаться где-нибудь сзади. Но, общий настрой, азарт и предвкушение чего-то грандиозного, захватили и его.
Бойцы вокруг, злорадно восклицали:
– Гляди-ка, умные какие!
– Мгм, и плевать им на законы. Кого захотят, того и сместят!
– Ещё и барахло им охраняй задаром! А они пацанов заберут! Облагодетельствуем, мол, спасаем!
– А у кого взять некого, сказали, сами между собой разбирайтесь! Другой оплаты не будет!
– Чего?! – взвился Томаш. – Ну-ка, ну-ка!
И живо работая локтями, протолкался на передний край. Хотелось посмотреть вблизи, как вытянутся физиономии этих собравшихся, когда к ним ввалится весь отряд.
Он просочился через арочный вход, вслед за Мареком и Иржи. И попал в обширную пещеру с гладкими, бурыми стенами и высоким, сводчатым потолком.
Зал совещаний тонул в полумраке. Солнечных шаров тут было пару штук, расставленных по самым дальним углам. И они скорее притягивали к себе тьму, чем рассеивали её.
Вдоль стен, плотными рядами чернели людские фигуры – молодые и старые, сгорбленные и статные, женщины, мужчины. Их оказалось больше, чем ожидал Томаш. Примерно, три-четыре сотни. Безликие, в мерцающей темноте.
В центре пещеры же, перед массивным и плоским, как стол, валуном, возвышался худой старец. Издалека похожий на резного, славянского идола, он и стоял, не шевелясь, сжимая в руке свой знаменитый посох Гекаты.
Его набалдашник украшала ювелирно выточенная голова богини магии и колдовства. И Томаш знал по рассказам, что она способна источать сильное сияние, лучами расходящееся от её локонов, образуя корону. Говорили, Вацлав этим посохом может освещать огромное поле, хоть целую ночь. А уж гораздо меньший зал в пещере – и подавно.
Но, сейчас, у Гекаты жутко горели белым светом одни пустые глазницы, точно бельма. Верный признак, что Вацлав и правда, ударил раз посохом оземь.
Глаза старейшины сверкали куда ярче, переливаясь злым красным пламенем, как налитые жаром угли.
Облик Вацлава наводил на мысли о волхвах. Длинный, высохший, с седой бородой и снеговыми волосами, охваченными обручем вокруг головы, он казался неотъемлемой частью самой пещеры. Такой суровый, вековой мудрец в горной келье, как их изображают – со свитком, и гусиным пером, при оплывшей свече.
Вацлав, в общем-то, и жил где-то в Моравско-Силезских Бескидах, чуть ли не на Лысой горе.
При виде дозорных, втекавших в зал бурной рекой, его лицо свирепо исказилось. Но, Вацлав не попятился, и даже не шелохнулся.
– Что?! – прохрипел он густым, страшным басом. – Бунт творите? Бунт?! А-ну, назад! Ни шагу дальше!
И – со всей силы врубил посохом по каменному полу. Второй раз!
Томашу показалось, что колыхнулась вся пещера, а то и гора, от корня до верхушки. Но – это вздрогнул он сам, опасливо пригнувшись. Как и многие другие рядом.
Ибо, глаза Гекаты на посохе, вспыхнули, будто ожили. Их мёртвое свечение усилилось многократно, разогнав темноту по сводам потолка.
И перед Вацлавом, по другую сторону плоского валуна возник из сумрака чёрный силуэт. Такой же неподвижный, как и старейшина, он был похож на чудовищный кокон человечьего роста. Лишь голова венчала его обтекаемую – без рук и ног – фигуру нетопыря, завернувшегося в плотные крылья.
– Что станет с третьим ударом, знаешь?! – прогремел Вацлав, неотрывно глядя на демоническое существо.
– Конечно – легко ответил нетопырь голосом Эдварда.
Это знал тут каждый. Последует сверхмощная вспышка.
И всех, кто окажется перед взором Гекаты – накроет горячая волна, как кипятком, свалив их с ног, ослепших и оглохших. Сумасшедше вопящих от дикой, адской боли. Ну, а когда жертвы придут в себя, то будут мучительно умирать месяцами, и даже – годами. Ни зрение, ни слух уже не станут прежними. Выпадут волосы и зубы. Волдырями покроется кожа, и даже самые мелкие порезы обернутся гниением.
Призрачные тени вдоль стен, теперь спешно смещались в центр пещеры, собираясь у Вацлава за спиной. Чтоб исключить малейшую опасность оказаться на линии огня.
Яркое сияние озарило их лица. В толпе мелькнул хозяин трактира, и его дочка Иренка. Другие Томашу были незнакомы. Но, оно и понятно: съехались-то со всей страны. Такие же трактирщики, ремесленники, фермеры и лавочники средней руки.
И смотрели на дозорных холодно, с презрением.
Однако Эдвард не шевельнул и бровью. Марек, Иржи и прочие, кто находился в поле зрения Томаша – так же не сдвинулись с места.
И тогда Вацлав – неистовый и дикий – вновь вскинул посох, готовясь ударить.
«Не станет…! – мелькнула мысль у Томаша искрой. – Ему сейчас Эдвард про закон напомнит!»
Но, услышанное окатило его ледяным варом.
– Марек! – крикнул Эдвард. – Арьергард наружу!
– Уже! – отозвался тот.
Томаш резко обернулся. За ним стоял лишь один ряд дозорных. Остальные толпились в тоннеле, за пределами зала.
– Ударит третий раз, обвалите пещеру! – распорядился Эдвард, глядя на Вацлава.
– Ребята готовы – ответил Марек и мотнул головой Иржи на выход. – Возглавишь!
Иржи хищно усмехнулся, не сделав ни шагу.
– Что там, что тут… Вся гора рухнет. Я с вами.
«Чё-ёё-оорт!» – неслышно простонал Томаш в отчаянии.
Глазами он метнулся в одну сторону, в другую, окрест себя. Дозорные, куда ни глянь, стояли тёмными столбами.
«Сзади! Сзади! Сзади хотел же!» – долбил себя Томаш с тяжёлой, уничижительной злобой.
– Давай, старик – сказал Эдвард Вацлаву. – Сам-то, может, и спасёшься. А они, вот…
Томаш перекинул взгляд вперёд.
Вацлав застыл, как монумент, с воздетым посохом. На миг возникло ощущение, что он и впрямь каменно затвердел. И уцелеет, если обрушатся глыбы.
А вот лица тех, кто сбился в кучу за его спиной, вмиг утратили и холодность, и выражение превосходства. Паника, растерянность, беспомощность – подобное можно было ждать от детей. Но тут – пропитанные страхом, стояли сами тени, способные вселять ужас.
– Мы, кстати, никого не держим – добавил Эдвард.
И Томаш невольно, даже не замечая, медленно расправил плечи, при виде открывшейся ему, жалкой картины.
Высокомерные хранители древних секретов зашебуршались разом, как микробы, озираясь и толкаясь меж собой в плотной толпе. Похоже, лишь присутствие Вацлава удерживало их от рывка, вон из пещеры.
А старейшина по-прежнему молчал, удерживая посох в одном мгновении от удара.
И Томаш осознал вдруг: Эдвард за всё время, ведь не задал ни вопроса! Чтобы не унизить Вацлава! Оставить ему шанс, и пространство для маневра!
Но, Вацлав только яростно сверкал глазами. И таким же испепеляюще-бессильным взглядом жгла дозорных голова Гекаты на его посохе, вскинутом вверх.
– Вы хоть понимаете…? – сдавленно просипел кто-то в глубине перепуганной толпы.
– Понимаем – спокойно перебил Эдвард.
– Вы соображаете? – тут же, издевательски передразнил спросившего один из дозорных.
– Соображаем – в тон ему ответил Иржи, и вся команда рассмеялась.
– Чего вы хотите? – прозвучал новый голос, сдержанный и негромкий.
Из-за спины Вацлава вышел плотный мужчина – отец Иренки, владелец пивного заводика и трактира. Смех умолк. Томаш нервно сглотнул. Столь собранным, серьёзным, и главное – властным – он видел хозяина впервые.
Эдвард кивнул на плоский валун. И Томаш только сейчас узрел там небрежно брошенный листок с колонками имён. Тот самый, злосчастный список.
– Ученики и семьи останутся с нами – заявил Эдвард.
– А это разумно? – тут же спросил отец Иренки.
Фигура Эдварда пришла в движение, раскрывая крылья, оказавшиеся плащом-накидкой. Вместо нетопыря, перед толпой предстал обычный человек, как и любой из собравшихся.
– Ученики должны учиться – сказал он. – И быть возле нас. А у вас там – кем станут? Вы ж лучше меня в курсе. Батраками. Чистить сараи, гнуть спины в полях.
– Но там, по крайней мере, нет войны – заметил его оппонент. – Здесь, при немцах, их ждёт что-то иное?
Эдвард неспешно покачал головой. Отец Иренки тонко и тактично улыбнулся.
– Мы и не собираемся торчать тут – ответил Эдвард.
Трактирщик дёрнулся всем телом, и изумлённо замер.
Улыбка сошла с его лица, и оно обрело то же выражение, что и у остальных в толпе – оторопь, непонимание.
– Как же вы будете охранять наши вещи? – опешил отец Иренки.
– Увезём с собой – беспечно сообщил Эдвард. – В свои тайники и схроны.
Пещера исторгла потрясённый выдох, похожий на стон. Все триста-четыреста человек напротив дозорных, возмущённо загудели, как пчелиный рой.
Марек и Иржи ухмыльнулись. Прочие бойцы – зацепил Томаш краем глаза – победно переглянулись.
– Отдать вам наши сотворения?! – громыхнул Вацлав. – И то, что сделали до нас отцы, деды, и прадеды века назад?! К чему касаться могут только кровные потомки?!
Сжимавшая посох, поднятая рука старца, при этом даже не колыхнулась – будто разговаривал памятник.
Эдвард равнодушно пожал плечами.
– Так мы не заставляем. Но, на других условиях охраны не ждите.
Неразборчивый гул голосов усилился десятикратно.
– А годовой договор? – напомнил владелец трактира.
– Хм! – усмехнулся Эдвард. – Вы ж нарушили его. Про заложников я ничего там не помню.
Отец Иренки оглянулся на старейшину, ища поддержки. Однако тот молчал, окаменев, и лишь буравил Эдварда пламенным взором.
– Но, вы и нас поймите… – деликатно начал хозяин пивзавода. – Мы действительно отдаём вам дорогое. И хотим гарантий, подстраховки. Что ляжет в основу соглашения?
– Доверие – твёрдо ответил Эдвард. – Без него нам лучше сразу разбежаться. Прямо сейчас.
Отец Иренки явственно смутился, опустив глаза.
– Пока это похоже на шантаж.
– Вы вообще пытались приказом! – Эдвард снова кивнул на список, и невинно предложил: – А нет, так обратитесь к гармам.
Все дозорные откровенно захохотали.
– Но, они уж точно никого из своих не отдадут вам в… гости – продолжил Эдвард.
– А отдадут, так сами не возьмёте! – ввернул кто-то из бойцов.
– И добро своё сложить придётся, где укажут – с притворным сожалением дополнил Эдвард. – И договоров они не заключают. А уж про гарантии…
– Мы знаем гармов – перебил его отец Иренки.
Эдвард насмешливо развёл руками.
– А мы готовы переделать договор. И даже пускай кары будут злее, если нарушим. За двойную оплату.
Он оглянулся через плечо на Марека, и тот кивнул. За ним и Иржи, и остальные по рядам дозорных.
И сотни глаз устремились на неподвижного Вацлава. Ему смотрели и в лицо, и в спину. И одна сторона, и другая.
Старейшина же, будто и не дышал.
«А может, ничего и не слышал…» – подумал Томаш.
Ярость, бушевавшая во взоре Вацлава, могла не только оглушить старца, но, и застить ему разум.
И похоже, так и случилось!
Рука с посохом начала медленно опускаться. У Томаша перемкнуло дыхание, он приготовился упасть на землю.
Однако, в тот же миг, Вацлав плавно заслонил ладонью лик Гекаты. И лунный свет померк за ней, угас – словно богиня уснула.
Пещера погрузилась в темноту, во мрак, и тут же мягко озарилась двумя дальними солнечными шарами. В тишине, едва слышно, прозвучал слабый стук, когда посох коснулся пола.
Томаш астматично раскрыл рот, и потянулся пальцами к груди: помассировать, размять внезапно прихватившее сердце.
– Всё должно храниться в наших землях – произнёс Вацлав, не сводя очей с Эдварда. – В границах страны.
– Так и будет – кивнул Эдвард – Но, обстановка может измениться. У меня должны быть развязаны руки.
Вацлав повернулся к отцу Иренки.
– Останешься – глухо велел он. – Перепишешь договора. Будешь присматривать. Помогать. Приказывать, что делать.
Хозяин пивзавода и трактира поджал губы. Томаш знал: он давно собирается к отъезду, готовит документы объявить себя банкротом и закрыться.
– Хорошо – спёртым голосом ответил отец Иренки. – Но, откровенно, я не понимаю, вам-то зачем уезжать?
Скользнул он взглядом по дозорным.
– Вы легко сольётесь с остальными. «Аненербе» вас не ищет!
– Пока не знает – кратко вставил Эдвард.
– Но, если и узнает! – горячо воскликнул трактирщик. – Им нужны только мы!
Эдвард подался вперёд, и приподнял брови в вежливом удивлении.
– А мы, по вашему, совсем ничем их не заинтересуем? – осведомился он с любезной улыбкой.
Отец Иренки моргнул.
– Как нитка к нам… Возможно.
– Как нитка? – спросил Эдвард с коварной мягкостью.
– Наше мастерство, наше умение – это оружие, которое им нужно для войны! – словно маленькому, принялся пояснять отец Иренки Эдварду и остальным дозорным. – Поэтому, они…
– Как нитка? – гнул Эдвард на одной ноте.
Трактирщик шумно выдохнул, с раздражением:
– Я понимаю, о чём вы. Но, наши возможности, ведь согласитесь, гораздо сильнее!
– Как нитка? – Эдвард распрямился, глядя на всю толпу за Вацлавом. – Как нитка, и только?!
Его голос окреп, и налился силой.
И многие с той стороны попятились, потупив взоры.
– Значит, всего лишь, как нитка? – повторил Эдвард.
Отец Иренки мелко закивал, не встречаясь взглядом.
– Да… Вы правы… Нет, конечно. Ваше оружие, тоже… Не должно попасть к ним.
«Имеем цену!» – сразу вспомнил Томаш.
«И есть желающие золотом осыпать! – будто-то кто-то прошептал со стороны – И не заставят мёрзнуть в караулах по ночам, ворочать тяжести, мести дворы…»
Он чётко осознал, что обладает не просто силой, но и товаром. Столь же серьёзным, как мощь и секреты всех этих в пещере. Неужто остальным невдомёк?
Оглянувшись на товарищей при выходе из зала, Томаш понял: нет. Их мысли занимает не победа, а что-то другое…
Под утро, когда бойцов распределяли в сопровождение важных персон, для доставки каждого к дому, Томашу шепнули:
– Эдвард велел не расслабляться. Они скоро очухаются после сегодняшнего, и обязательно врежут. Готовиться надо.
«Готовьтесь – подумал Томаш. – А с меня хватит».
И вот, через месяц – в «Хмельном трактире» – он, наконец, вплотную подошёл к тому, чтоб перевернуть страницу своей жизни.
Томаш поставил осушенную пивную кружку на стол, и сытно выдохнул.
Солдатик не сводил с него любопытного взгляда. Томаш мотнул головой – на переполненный трактир позади:
– А вам покашливать не надо? Ну, там… туберкулёз же.
Солдатик с лёгкой усмешкой пожал плечами.
– Да все и так верят! – живые мальчишеские глаза его при этом цепко окинули зал по широкой дуге.
Томаш хмыкнул – да, действительно, ему виднее.
Сидя тут в уголке, солдатик обозревал весь кабак, как на ладони.
А Томаш, вынужденный занять стул напротив, показывал обоим залам только спину. И это избавляло от необходимости контролировать свою мимику, эмоции. Зато давало возможность быть во время разговора самим собой.
Томаш ощутил, как радостно затрепыхалась его душа – и не меньше! Ведь именно так он представлял эту встречу. Придёт профессионал, который и себя не выдаст внешне, и грамотно обставит всё, чтоб Томаша не засветить.
Опасность глупо погореть, пугала его весь прошедший месяц. И ладно, если по своей вине. Гораздо хуже, что сами немцы зачастую работали с добровольцами топорно и грубо.
Особенно не церемонились в СС. Поэтому, Томаш даже понятия не имел поначалу, как выходить на «Аненербе».
Казалось бы – проще всего подойти тайком к любому офицеру с молниями в петлицах. Да где гарантия, что он не схватит за шиворот, и не притащит куда-нибудь в камеру, или в подвал? А там обтрясут и обыщут, прежде чем дадут сказать слово.
Но, после обыска и – главное – изъятия, говорить что- либо будет уже бессмысленно, и поздно…
По этой же причине Томаш не рисковал искать и через гестапо. Там – либо поступят аналогично, либо припрутся в своей чёрной форме прямиком на задний двор пивзавода.
К исходу третьей недели Томаш занервничал – поджимало время. Вот-вот должна была начаться передача вещей под охрану отряда. А с ней придётся перезаключать и годовые договора.
И когда это случится, в побеге отпадёт всякий смысл – Томаш не протянет у немцев и суток. Эдвард в новом контракте согласился на такие наказания (ведь мы честны, и потому – не боимся), что бесполезны будут любые снадобья и ритуалы. Не говоря о медицине…
В отчаянии Томаш решил поехать в Прагу. По слухам, «Аненербе» там взяло под охрану Большую синагогу, чтобы превратить её в «Музей исчезнувшей расы».
Томаш надеялся покрутиться рядом – может, удастся наладить с кем-нибудь контакт. Или как-то сориентироваться по обстановке.
Он уже хлопотал в комендатуре насчёт пропуска, когда случилось ночное нападение на автомобильный конвой СС.
Две легковые машины не то попали под обстрел, не то напоролись на мину. Повреждения на автомобилях лишь вводили экспертов в ступор. Но, ещё удивительнее был тот факт, что на пути колонны, вдруг, рухнуло дерево, которое росло в недосягаемости от дороги. А через несколько секунд – и ещё одно, сзади, заблокировав отход.
Контуженные и посечённые осколками стёкол солдаты и офицер уверяли, будто деревья вырвала с корнем из земли и швырнула на дорогу какая-то неведомая чудовищная сила. А потом загремели взрывы.
Комендантский час не установили сию минуту только из- за отсутствия погибших.
А что в результате нападения был освобождён пленник, в пояснении и так не нуждалось.
Этот инцидент стал для Томаша подарком. Он совершенно точно знал: арестованного везли сотрудники «Аненербе». Отец Иренки обсуждал успех операции с Эдвардом, Мареком, и Иржи у себя в кабинете.
Легко отыскав в госпитале раненых конвоиров «Аненербе», Томаш понаблюдал за их офицером пару дней. А затем, кинулся писать записку. И здесь тоже не пришлось ломать голову – как рассказать о себе, чтоб текст не выглядел бредом.
Теперь, достаточно было лишь намекнуть на информацию о нападении на конвой.
Но помучиться, поразмышлять, однако всё же пришлось – когда дошло до назначения места встречи.
Проблема заключалась даже и не в том, что городок слишком тесный, и Томаш обязательно попадётся на глаза кому либо из многочисленных знакомых по трактиру. В конце-концов агент «Аненербе» (и Томаш указал это в записке) может прийти под видом рабочего, крестьянина, или ещё кого.
Знакомых удивит сам факт, что Томаш вышел за пределы пивзавода и кабака! Ведь он не ходил даже в церковь.
И хорошо, если встреча состоится сразу. А-ну, как в «Аненербе» решат понаблюдать за ним день-другой? И начни Томаш топтаться трижды в неделю возле одной и той же подворотни – это не укроется уже ни от кого. Тем более, от своих. Особенно таких, как Марек…
Из этих же опасений, он не рассматривал и ночное время. Да и вообще – остро пожалел, что не имеет других традиций, кроме ежевечерних посиделок в углу кабака.
Гуляй он – скажем – вечерами в парке возле замка… Или вдоль набережной Влтавы… Это здорово облегчило бы задачу с выбором точки, куда позвать агента.
И вдруг его осенило: зачем мудрить? Чем плох трактир для встречи? У всех на виду, и никаких подозрений! Мало ли, кто сел к Томашу за столик? Лист надёжнее спрятать в лесу, а полено – в куче дровишек.
Во вторник Томаш пробрался в больничный сад, положив записку на дальнюю скамейку. Через минуту к ней подковылял пациент в пижаме – тот раненый офицер из конвоя – покурить перед дневным сном.
Томаш проследил из-за куста, как он развернул бумажку, прочёл. После чего, резко обернулся по сторонам. Никого не увидя, пихнул записку в карман, и скорым шагом пошёл к зданию госпиталя.
А уже сегодня, в среду, перед Томашем сидел нелепый с виду, солдатик.
– Считайте, мы заглотили наживку – сказал он Томашу. – Я слушаю вас дальше.
Томаш прерывисто вздохнул от волнения, не зная с чего начать. Но, агент, похоже, расценил эту заминку по своему.
– Вы сообщили, что знаете, кого везли наши люди той ночью – произнёс солдатик уже жёстче, с напором.
– Да – кивнул Томаш. – Ведьму.
Глаза солдатика сузились в щёлки:
– И написали, что передадите нам кого-то взамен.
– Передам – Томаш стал сама серьёзность. – Себя.
Лицо солдатика неуловимо как-то затвердело. Агент смерил холодным взглядом потрёпанную рабочую одежду Томаша; морщинистые щёки, заросшие седой щетиной; и в целом, общий затрапезный вид. Бесцветно прокомментировал:
– Оригинально. И сможете подтвердить? Что вы ценная замена, а не… – указал он подбородком на две пивные кружки перед Томашем.
«Мальчишка, всё-таки» – подумал Томаш и откинулся назад, правая рука его скользнула под стол.
Фарбаутр припал на одно колено возле парты, в упор глядя на опущенную кисть чеха.
Горак начал мелко трясти запястьем, выталкивая что-то из рукава. Скрюченные пальцы напряглись, готовясь принять некий невидимый предмет – тонкий и длинный. И совершенно гладкий, судя по тому, как легко извлекался наружу.
«Оружие! – понял Фарбаутр. – То самое, что было и здесь! Но, какое на вид? Трубка…?! Железная? Вряд ли, тогда её в лесу нашли бы… Дерево! Палка! Скорее, даже, палочка! Тонкая! Какого размера?»
– Карандаш! – вполоборота рявкнул он брату.
Фон Зефельд вздрогнул, будто очнулся, и ошалело уставился на Фарбаутра.
– На столе! – пришлось уточнить раздражённо.
Фон Зефельд кинулся к столу, суматошно шаря глазами по бумагам, ящичкам, коробочкам и склянкам. Наконец, увидя жёлтый карандаш, хапнул его и дёрнулся к Фарбаутру, попутно сметнув на пол один из стеклянных флаконов.
Пузырёк разбился с хрустальным звоном, сыпанув горку серебристого песка на паркет. Фон Зефельд испуганно замер, ожидая реакции Фарбаутра.
Но, тот замахал, яростным жестом требуя карандаш, не глянув даже на осколки.
«Так вот почему все порошки в стеклянных! – внезапно догадался фон Зефельд. – А жидкость в жестяных!»
Рука в чёрной перчатке вырвала у него карандаш, и тут же вложила чеху в ладонь. Пальцы Горака рефлекторно сжались в кулак, ощутив нечто узнаваемое, но удержали карандаш лишь на мгновение. Он выскользнул, упал, и покатился по полу.
«Диаметр должен быть больше! – лихорадочно подумал Фарбаутр. – На два или три миллиметра…»
– Дверь! – крикнул он фон Зефельду.
Лейтенант выпучил на него глаза.
– Открой! – громыхнул Фарбаутр так, что брат чуть не подпрыгнул.
Окончательно сбитый с толку фон Зефельд помчался к двери и распахнул её во всю ширь. Толпа полицаев в коридоре разом обернулась скоплением бледных лиц.
– Игнатов! – раздался окрик Фарбаутра по-русски.
В проём влетел обеспокоенный Бородач.
– Да, господин Фарбау…
– Указка! – скомандовал Фарбаутр. – Соседний кабинет!
Позавчера он проводил там инструктаж, распределяя на большой настенной карте, как будет осуществляться слежка за незнакомцем в лесу.
Бородач дёрнул головой в судорожном кивке и бросился обратно в коридор.
– Указка! Указка! Указка! – затарахтел он подчинённым и его голос потонул в топоте, грохоте и толкотне.
Тем временем, чех окончательно выудил из рукава свой неведомый предмет, перестав трясти запястьем.
За стеной в соседнем кабинете громыхали быстрые шаги. Хлопнула дверь, звук торопливой беготни вырвался наружу.
– Скорей! Передавайте! – истошно запричитал Бородач.
Коридор огласился шумной многоголосицей, и в проёме вновь возник командир полицаев, с указкой. Фон Зефельд выхватил её у Бородача, и швырнул брату. Фарбаутр поймал указку на лету.
«Сорок сантиметров… – молниеносно прикинул он. – То, что в рукаве у чеха, явно короче… Намного! До локтя, не больше… Иначе, не согнёшь свободно руку, и агент заметил бы это… Сколько? Длина лучевой кости… Двадцать?»
Фарбаутр с сухим треском переломил указку об колено. Утолщённую часть – рукоятку – сразу же отбросил, не глядя. А вторую половину – заострённую палочку – всунул обломанным концом чеху в кулак.
И пальцы Горака стиснули её, как родную. Чех словно и сам встрепенулся, почувствовав в руке осязаемую вещь, до боли знакомую, и для него дорогую.
Он медленно приподнял под столом палочку, и направил остриё на воображаемого собеседника, целя тому в живот.
– Игнатов, и остальные! Сюда! – приказал Фарбаутр.
Полицаи, во главе с Бородачом, гурьбой ввалились в кабинет, сгрудившись возле парты.
Фарбаутр ткнул им на палочку, которую сжимал Горак:
– У русского в лесу! Похоже?
Бородач рывком перевёл взгляд. Всматриваясь, наморщил лоб, словно это помогало думать. Вытянул губы, не решаясь ответить, боясь ошибиться.
Вперёд, вдруг, вылез мелкий рябой полицай.
– Да, господин Фарбаутр! – восторженно вскричал он. – Вот такое и было!
Бородач яростно зыркнул на выскочку, и виновато пожал плечами, повернувшись к Фарбаутру.
Но, тот, не глядя отмахнулся, веля всем убираться. И Бородач смешался с толпой, которая, неловко развернувшись, рванула обратно.
Фон Зефельд протолкался сквозь встречный поток, не сводя напряжённых глаз с обыкновенного обломка указки, которым Горак плавно нажимал вперёд.
Фарбаутр вскочил на ноги и схватил отчёт агента. Свои ощущения тот описал во всех деталях и красках.
В живот ему – зафиксировал он – упёрлось какое-то невидимое копьё, прямо в металлическую бляху ремня!
Томаш едва сдерживался от смеха, глядя, как солдатик в изумлении смотрит вниз. И нажал палочкой воздух сильнее.
Агент услышал слабый скрежет, и непроизвольно раскрыл рот. В центре его бляхи вдавилась вмятина – сама по себе, вогнув железного орла. Чеканка покрылась мелкими трещинами, и отчётливо захрустела, грозя лопнуть.
А неведомая сила продолжала напирать – неумолимо и жёстко. Солдатик в панике схватился за ремень обеими руками, пытаясь оттянуть его от живота. И застыл, почувствовав, как под ним сдвинулся стул, тихо скрипнув.
Весь дрожа, солдатик несмело глянул себе под ноги – сапоги медленно скользили подошвами по полу, отъезжая назад вместе со стулом. Следом, со скребущим звуком царапая доски, тянулись две жирные борозды от ножек стула.
Через миг, его деревянная спинка со стуком ткнулась в стену, и солдатика тряхнуло от толчка. А затем так вжало в сиденье, что он еле смог вдохнуть, исторгнув беспомощный и хриплый, но, едва слышный стон.
И давление на живот внезапно исчезло, будто резко сбросился груз. Солдатик чуть не упал, пошатнувшись, и вцепился в край стола, учащённо дыша, как собака. По лицу струился пот, глаза слезились.
– Что… Что это такое…? – просипел он.
Томаш усмехнулся, с чувством превосходства.
– То, чем перебили ваш конвой.
Фарбаутр встал рядом, с раскрытой папкой. И увидел, как Горак загнал палочку в рукав одним быстрым отработанным движением. И она нырнула туда, словно в норку, домой.
Томаш же, взялся за литровую кружку с тёмным пивом. В отличие от светлого пшеничного, ячменное он обычно смаковал весь остаток вечера – неспешными, короткими глотками.
Солдатик ошарашенно пялился на покорёженную бляху. С опаской тронул пальцем вмятину в середине.
– Это я ещё легонько! – самодовольно сказал Томаш. – По вашим-то машинам гвоздили от души. Железо всё, небось, в гармошку.
– Там были взрывы… – пробормотал солдатик.
– И вы нашли осколки? – Томаш иронично хохотнул. – Или следы взрывчатки хотя бы?
Солдатик подался к Томашу всем телом.
– Покажите.
Томаш не шевельнулся, только кивнул.
– Покажу. Когда буду у вас. Под охраной. Там, где они не узнают.
Солдатик быстро окинул взглядом оба зала у Томаша за спиной – зорко, но тревожно.
– Что это вообще такое? Какой-то сильный магнит?
Томаш недоумённо уставился на него, и – рассмеялся.
– Значит, на ваши машины с магнитом напали?
Солдатик покраснел, однако, сразу взял себя в руки.
– Как оно называется?
Томаш мотнул головой, и отхлебнул пива.
– Вам название ничего не скажет. Это объяснять нужно. Я расскажу, и покажу. Но, в другом месте.
Взгляд солдатика снова стал цепким. Он придвинул стул обратно к столу.
– Этим пользоваться может любой?
Томаш помрачнел.
– Нет. У каждого свой такой.
И сделав ещё один добрый глоток, закончил:
– И нужно с детства обучаться.
Солдатик сомкнул губы, явно чертыхнувшись в мыслях, и тут же оживился.
– Но, вы сможете научить?
Томаш застыл, глядя на кружку, его пальцы поглаживали толстое, запотевшее стекло.
– Надо, чтоб были мальчишки, лет от семи – выговорил он. – У вас же есть там этот…? Навроде скаутов…?
– Гитлерюгенд! – моментально отозвался солдатик. – Но, в нём с десяти лет.
– Годится – кивнул Томаш, и вдруг, широко улыбнулся сам себе. – Да, я могу. Я буду учить их.
Фарбаутр сверял реплики чеха с текстом отчёта. Всё шло один в один. На секунду, ему даже показалось, что он видит агента по другую сторону парты, и слышит его голос:
– Хорошо. Когда вы будете готовы к переходу?
Томаш наклонился вперёд, и тихо, но твёрдо промолвил:
– Сейчас же.
Солдатик глянул на него в упор.
– Тогда, идёмте.
Агент приготовился уже вскочить, но Томаш неторопливо подтянул поближе тёмную, литровую кружку.
– Вот прямо так? Не таясь? – ухмыльнулся он. – Да мы не пройдём и квартала.
Агент окинул острым взглядом зал.
– В трактире сейчас 32 солдата. Я мобилизую их всех для охраны.
Томаш посмотрел через плечо – на шумные ватаги немцев тут и там за столами. Багровые от пива, и дикого хохота, с полурасстёгнутыми кителями, они втолковывали что-то друг другу, спорили, горланили песни. Иренка только и успевала забирать опустевшие кружки и тарелки.
– Во-первых, они уже хорошие – сказал Томаш. – И без оружия, это во-вторых.
Солдатик впрочем, и сам понял, что сморозил чушь. И судя по напрягшемуся лицу, обдумывал другие варианты.
– А хоть бы и с оружием – продолжил Томаш. – Я один успею положить их половину, пока меня пристрелят. А там-то ребят будет больше. Как ваш конвой пощёлкали, забыли?
– Но, как они узнают? – вскинулся солдатик. – Вы же, никому, надеюсь…?
– Это маги. Колдуны – буднично ответил Томаш. – У них уши повсюду. И тысячи глаз. Через котов, собак и птичек.
Фарбаутр едва заметно вздрогнул и сильнее сжал папку.
– Они всегда всё узнают… – Томаш отпил из кружки и утёр губы. – Поэтому, увезти меня нужно быстрее, чем ту вашу ведьму.
– Кстати. Почему освободили именно её? – озадаченно спросил солдатик. – Мы ведь и других забирали.
– Каких? – усмехнулся Томаш. – Которых вы по сплетням находили? Снимаю порчу, наговоры и сглаз? И как? Получили чего путного?
Он чувствовал, пора закругляться. От осознания успеха солдатик начинает терять голову. И глупеет, буквально, на глазах, предвкушая премию, орден, звание, или что им там полагается за такую ценную вербовку.
– Да… – тускло ответил солдатик. – Шарлатаны…
– А эта ведьма настоящая – веско резюмировал Томаш.
Агент снова взбодрился.
– И много их таких?
– Хватает – Томаш уклончиво пожал плечами.
– Вы расскажете? – солдатик ёрзал от нетерпения на стуле.
– Что знаю – кивнул Томаш, и подумал:
«Будь его воля, он бы прямо тут начал вести протокол. Видать, меня потом передадут другому, вот он и хочет сейчас вытянуть побольше, для своего рапорта».
– А сможете их убедить сотрудничать с нами? – напирал солдатик. – На своём примере?
Томаш помедлил миг, и засмеявшись, помотал головой.
– Не-ет. Я расскажу, где искать, а дальше вы сами. И добровольно не надейтесь. Это публика такая…
– Но, почему?! – искренне удивился солдатик.
– Не доверяют – Томаш поднял кружку. – Боятся. Сами-то посудите. То охотники в средних веках по всей Европе ловят. То Двенадцать таблиц. То инквизиция. То Огненная палата. То вешают Салеме. То в Вале распинают. Теперь вы.
– Сколько вам лет? – спросил вдруг, солдатик.
Томаш запнулся, обескураженный внезапностью вопроса. А затем, понял смысл. И развеселился по-настоящему.
– Я не бессмертный – протянул он со смехом.
– А они тоже есть? – вцепился солдатик в его фразу.
– Кого там только нет… – Томаш ещё хлебнул пива.
– …Но, вы решили пойти к нам. Почему? – в интонации, с которой был задан вопрос, впервые прозвучало истинное, чисто человеческое любопытство; и – даже нотка непонимания.
Томаш глянул в кружку, оставалась ещё половина.
А перед взором возникла картина: людские коробки-фаланги до горизонта. И в каждой – мальчишки в военной форме.
Он перевёл взгляд на солдатика.
– У вас я буду богом – просто ответил Томаш.
Солдатик округлил глаза, попробовал что-то сказать, но поперхнулся и закашлял.
– Вот, правильно. Туберкулёз же – с сарказмом одобрил Томаш, и понизил голос. – Я сейчас отчалю. Забегу к себе, за вещами. А вы ещё полчаса подождите.
Солдатик с усилием сглотнул, прочищая горло.
– Вы слушаете меня? – Томаш смотрел не мигая. – Ну, вот. Потом, спокойно ступайте. Перейдите Банный мост, и на той стороне спускайтесь прямо к речке. Я уже буду там.
– А если вас не будет? – солдатик кашлянул пару раз. – Мало ли, что случится!
Томаш задумался.
– Тогда, через пятнадцать минут берите всех, кто тут есть, и идите ко мне домой.
– Где вы живёте? – агент тоже заговорил приглушённо.
– Да тут, наверху! – внезапно, пьяно и громко ответил Томаш, и кивнул в потолок.
После чего, с трудом, с усилием, поднялся со стула.
– Ох, ладно, коль заразить меня боишься! – пробасил он весело на оба зала, и сгрёб полупустую кружку следом. – Иренка! Я у себя допью. Верну утром.
Фарбаутр отступил на шаг назад, а чех кивнул пустоте по другую сторону парты, благожелательно и радушно:
– Ну, бывай, служивый. Хорошо посидели. Душевно.
И повернулся – довольный, будто и правда, только что налился пивом – сжимая в согнутой руке воображаемую кружку.
– Рисунок… – изумлённо выдавил фон Зефельд. – Исчезает!
Графические контуры костей, сухожилий, прожилок, вен, и мышечных волокон на лице Горака, действительно, заметно стали бледнее. Чёткие чёрные линии истончались, превращаясь в штрихи. А нити капилляров и вовсе целиком растворялись, словно таяли, тонули в крупных порах кожи.
На руках выделялись лишь костные фрагменты.
Было ли это завершением процессов, что происходили в организме чеха; или результатом действия призрачного дыма – гадать не имело резона. Фарбаутр глянул на часы: у Горака оставалось семь минут от отмеренного времени. А впереди ещё масса сложных задач с телом, пребывавшем в трансе – подъём на второй этаж, посещение своего жилища.
– Очистить коридор! – скомандовал Фарбаутр.
Изначально, расставляя парты, он уже просчитал, где поместить Гораку стол – на расстоянии тридцати метров от лестницы в коридоре за дверью кабинета. Именно столько чех должен пройти по трактиру до ступеней наверх.
Шагом меньше – и нога Горака ступит на воображаемую ступеньку, по которой взойти невозможно. Шагом больше – и он, споткнувшись, упадёт…
С помещением под квартиру чеха всё обстояло сложнее.
Фарбаутр выхватил из кармана связку ключей. Двумя пальцами сжал один из них, и быстро протянул брату.
– Второй этаж. Первая дверь справа. Раскрыть. Пошёл!
Это была его личная комната.
Фон Зефельд цапнул ключ и бросился в коридор, сквозь толпу полицаев, освобождавших проход к лестнице.
Оставалась последняя проблема. Каморка чеха там – в трактире, располагалась сразу, едва войдя на этаж.
А дверь квартиры Фарбаутра здесь, в бывшей школе – через пять метров от ступеней. И этот отрезок нужно как-то сокращать… Но, как? Не на руках же Горака переносить?
Чех, неспешно, вразвалку, двинулся по кабинету, кивая на ходу невидимкам за другими партами, чокаясь кружкой то с одним, то с другим.
– Не, не, на сегодня хватит – приговаривал он, видимо отнекиваясь от компанейских приглашений.
Фарбаутр шлёпнул папку с его досье на стол. И кинувшись к окну, рванул вниз тяжёлую, чёрную штору вместе с карнизом.
Занавесь рухнула со звоном железных колец, и хлопьями штукатурки.
– Расстелить на втором этаже! – обернулся Фарбаутр к совершенно очумевшему Бородачу. – Быстро! Пока он тут!
И махнул головой вдогонку уходившему чеху.
Бородач, опомнившись, ринулся вперёд, хватая обеими руками скомканную материю. Ему на помощь подбежали другие полицаи. Все разом, они подняли штору вместе с карнизом, и огибая чеха, поволокли её к лестнице.
Фарбаутр пошёл прямо за Гораком, в шаге от спины.
Томаш пересёк зал, попивая из кружки, и раскланиваясь с каждым по пути.
Фарбаутр не отставал от чеха – весь в напряжении – готовясь, если придётся, направить его, помочь войти в дверной проём, которого явно не было в трактире. Но, Горак вписался в проход идеально.
Фарбаутр, не оглядываясь, толкнул кончиками пальцев дверь за собой и она негромко захлопнулась, щёлкнув замком.
А Томаш ступил на лестницу, скрипнув доской. Сердце колотилось в такт пульсирующему мозгу – выпукло и остро. Настал момент реализации стократ просчитанного плана.
Сейчас, едва войдя домой, нужно стремительно выгрести из тайников все блокноты. Там информация на каждого: кто, где живёт, и что умеет. Написано, конечно, впопыхах за эти три недели, но, тем не менее, стоит дорогого.
Затем, вылезти в окно, и спуститься на задний двор. Снаружи уже темно, да и рабочий день окончен. Цепные псы его знают – не зря кормил шесть лет! Лаять не станут.
Дальше, встать на крышу самой высокой собачьей будки и перемахнуть через забор.
И прячась в тени, добежать до Банного моста – благо, он тут рядом. Внизу, у опоры, давно заготовлен и спрятан маленький плотик, сколоченный из нестроганых жердей. Там же лежит и длинный шест.
Десяти минут хватит, чтоб переправиться под мостом на тот берег. Солдатика в охапку и закоулками подальше отсюда!
И требовать, настаивать, чтоб его, Томаша, вывезли из города сегодня же ночью! Прочь из страны! В Германию! Там не достанут.
Хотя, зная возможности тех, кто числился в блокнотах, Томаш не был уверен и в этом… Но, тут уж пусть голова болит у «Аненербе» – он для них самый ценный объект.
На цокольном этаже Томаш резко обернулся. Показалось, что следом кто-то идёт – невидимый, тихий и опасный.
Фарбаутр отшатнулся и замер. Горак услышал шаги? Ведь он не реагировал даже на громкие окрики рядом!
Чех – хоть и настороженно – но, посмотрел всё же, сквозь него.
Внешность Горака – особенно вблизи – всё больше обретала свой прежний, человеческий вид. Чёрно-белый рисунок мышц и венозных ручейков истлевал, сквозь штрихи проступали мелкие родинки, морщины, и седая щетина.
Позади себя Томаш увидел лишь пустоту – лестничный пролёт, гладкие дубовые доски, освещённые мягким, матовым светом керосинки. В душе защемило: а трактир? не жалко?
«Не жалко! – решительно и твёрдо ответил себе сразу – Они меня в пещере не пожалели, когда Вацлав поднял посох. Молчали, и ждали, что будет! Так что, хватит и того, что я не вписал в блокнот хозяина трактира».
Секунду Фарбаутр и Горак стояли лицом к лицу. Чех нервно сглотнул, и продолжил идти по ступеням.
Впереди, наверху, показался коридор второго этажа. Длинный проход устилала траурным шлейфом чёрная занавесь, словно ковровая дорожка.
Тут и там, вразброс, маячили растерянные полицаи. Фон Зефельд, с таким же изумленным выражением, отличался от них лишь военной формой.
Как только Горак встал на чёрную материю, Фарбаутр дал резкую отмашку полицаям, ткнув в штору:
– Тяните. Аккуратно!
И приготовился в любой момент схватить чеха за плечи, не позволив упасть.
Пятеро полицаев разом вцепились в дальний край шторы.
И опасливо, на полусогнутых, поволокли, напряжённо следя за Гораком.
Чех покачнулся, и плавно поехал на чёрной ленте по коридору.
Томаш легонько потряс головой, остановившись. Его, вдруг, как-то повело, точно спьяну. Поплыли стены, потолок. Пол колыхнулся под ногами. Томаш удивился: он никогда не хмелел с двух своих обычных кружек. Видимо, организм разом сбросил напряжение, потому и обмяк. В глазах зарябило.
Пространство окрасилось каким-то необычным цветом, и возникло ощущение, что всё происходящее с Томашем – уже когда-то случалось!
– Всё правильно, правильно… – невнятно забормотал чех, скользя к темневшему сбоку, открытому дверному проёму.
Фарбаутр сделал ещё одну отмашку, полицаи отпустили шлейф. И Горак оказался точно возле чёрного провала – входа в комнату.
В досье не было ни фотографии, ни описания двери той каморки, где жил Горак. Поэтому, не зная, открывается она наружу, или внутрь, Фарбаутр принял простое решение: пусть жилище чеха будет затворено лишь в его воображении.
И этот вариант сработал идеально.
Стоя перед открытым проёмом, Горак вынул из кармана незримый ключ. Склонившись, очень натурально вставил его в замочную скважину, видимую только ему одному; и провернул.
Глянув влево-вправо по пустому коридору, Томаш толкнул дверь. Теперь, не включая свет, нужно быстро собираться!
Чех стремительно вошёл в комнату. Фарбаутр шагнул за ним следом. И едва не врезался Гораку в спину.
Ибо тот остолбенел сразу на пороге. В ужасе он вёл взглядом по помещению. Но, вместо идеально чистой квартиры Фарбаутра, видел свою тесную клетушку. И взломанные тайники в стенах!
В следующий миг кто-то схватил его за ворот и с силой дёрнул вглубь комнаты.
Горака словно сорвали с места. Он влетел вовнутрь, протопав сапогами, и накренясь всем телом вперёд.
Фарбаутр почувствовал, как его пронзили мурашки от мысли, что чеха действительно схватило нечто!
От резкого рывка Томаш выронил кружку. Она с глухим ударом бахнулась на пол, выплеснув остатки пива.
Сзади рубанули сапогом по икрам, и Томаш упал на колени. С двух сторон, в полутьме, возникли чёрные фигуры, которые тут же заломили ему руки до хруста в плечах. Томаш взвыл – жалобно, и тонко.
Появился третий крепыш, схватил Томаша за волосы, запрокинув голову вверх, и показал несколько блокнотов:
– Это всё? Или ещё где-то прячешь?
Фарбаутр вбежал в комнату, и склонившись, тщательно всмотрелся в лицо Горака, который залепетал, чуть не плача:
– Я… Я…
По мимике, по бегающим глазам Фарбаутр пытался хотя бы приблизительно понять, что слышит чех, какие вопросы? Его голова задралась ещё выше – Горак со стоном стиснул зубы. Видимо, некто потянул ему волосы сильней. Вскинутые за спиной руки тоже закрутились по спирали.
Фарбаутр едва сдержался, чтоб не потрогать воздух рядом с чехом, стоявшим на коленях. Он знал – это только воображение, призрачный дым. Но, где-то в подкорке робко звучало: а вдруг…?
– Нету больше… – проскулил чех, смежив ресницы от боли. – Нету…
Крепыш брезгливо отцепился, и кому-то кивнул, отойдя.
Прерывисто, испуганно дыша, Томаш повернул голову.
Из темноты к нему вышел ещё один – самый худой, и щуплый из всех четверых, похожий на подростка.
– Карел…? – сдавленно прохрипел Томаш.
Глядя себе под ноги, тот встал напротив.
– Спроси, как узнали? – голос четвёртого прозвучал с какой-то загробной тоской и горечью.
– Карел… Карел… – зачастил Томаш скороговоркой.
– Все офицеры Аненербе у нас под наблюдением. Везде. И в госпитале тоже… – печально сказал мужчина.
– Карел! – чех в отчаянии попытался вскочить с колен. – Не над…!
Крик его захлебнулся. Горак мотнул лицом в сторону, и быстро затряс головой, отплёвываясь, морщась и корёжась.
«Что-то брызнули!» – понял Фарбаутр.
И Горака, похоже, отпустили.
Свалившись на пол, он тут же начал суматошно тереть рукавом щёки и глаза, с надрывным плачем отползая к стене.
– Карел! Я умоляю! Не надо! – выл он в страхе.
Каблуками Горак чертил по полу жирные зигзаги, рыдал и прикрывался ладонью, пятясь всё дальше, пока не забился в угол. Но, и тут он продолжил панически вжиматься в стену, колотя по ней локтями, затылком и спиной.
– Пожалуйста! Карел! Оставь! – чех голосил как ребёнок.
Рука, которой он защищался, резко дёрнулась вперёд, вытянувшись во всю длину. И замерла. Кто-то вцепился в неё стальной хваткой.
– Не забира-ай его, Карел! – взревел чех утробно.
Лицо Горака исказилось параличной гримасой. А глаза с диким ужасом смотрели на запястье вскинутой руки.
Фарбаутр медленно приблизился. И увидел острый кончик указки в рукаве. Тихо подцепив её двумя пальцами в чёрной перчатке, он осторожно потянул палочку наружу.
– Не на-адо-о! – ревел Горак. – Не забирай! Не надо!
По щекам ручьями текли слёзы, смывая последние, еле видные штрихи – остатки анатомического рисунка.
– Не надо! Не надо! Не надо! – молил чех всё тяжелее, по мере извлечения деревянного стержня из рукава.
На полпути рука безвольно упала. Очевидно, некто там – в трактире – вынул палочку быстрее.
Чех, плача, пытался до неё дотянуться, но не смог даже оторваться от стены.
– Не надо! Не надо… – повторял он, как заклинание, и содрогался от спазмов.
Фарбаутр стоял над ним, сжимая обломок указки. И чех неотрывно смотрел на палочку гаснущим взором.
– Не надо… – хрипел Горак всё слабее. – Не надо…
Грудь его тяжко вздымалась, голова клонилась набок.
– Не на… до… – выдавил он еле слышно, и окоченел.
Глаза блеснули, как слюда, и – подёрнулись плёнкой, уставясь на палочку в чёрной руке Фарбаутра.
«Ровно час» – щёлкнуло в уме.
Для сверки Фарбаутр глянул на наручный циферблат – да, верно.
Сделав шаг вперёд, он присел возле чеха, приложил два пальца к его горлу.
– Готов…? – раздался голос фон Зефельда сбоку.
Фарбаутр поднялся. Брат стоял в дверном проёме.
– Кто такой Карел? – спросил Фарбаутр, не глядя на него.
Фон Зефельд напрягся, на краткий миг задумался, потом покачал головой.
– Не знаю… В досье там ведь не…
– Так узнайте! – обернулся к нему Фарбаутр. – Собрать все данные! – жёстко ткнул он указкой на тело чеха – Кто. Откуда. Родители. Приятели. Собутыльники. Всё! Переверните весь трактир! Допросите каждого!
И включив в комнате свет, посмотрел на палочку.
«Почему он говорил отдайте его…? – Фарбаутр нахмурил брови. – А не её… Почему называл в мужском роде…?»
Фон Зефельд так и стоял в дверях. Фарбаутр глянул на брата исподлобья.
– Я понял, понял… – растерянно улыбаясь, сказал фон Зефельд. – Утром сразу передам отцу…
– Сейчас же! – гаркнул Фарбаутр, и велел Бородачу в коридоре: – Отвести на узел связи!
