Глава 7: Братья
По хмурому, осеннему небу стремительно скользил серый «Юнкерс» – винты разрывали пелену тонких туч. Дождь нещадно хлестал тугими струями его мощный корпус. Прозрачные ручьи змеились, омывая кресты на крыльях и хвосте.
Внизу простирался лес, а за ним – обширное поле.
Самолёт взял курс на усыпанную песком площадку, и начал снижаться. К посадочной полосе мчались три автомобиля: один гражданский и два военных.
Чёрный, обтекаемо гладкий, похожий на жука «Вандерер» летел впереди. Лакированные его дверцы сверкали без всякого солнца. Холёный автомобиль выглядел новеньким, как игрушка.
Даже запасное колесо, сбоку на капоте, из-за стерильной чистоты казалось тут пристёгнутым не более, чем для декора.
Позади этого роскошного красавца, друг рядом с другом следовала пара грубых бронемашин. На крышах у обоих стояли пулемёты за железными щитами.
«Юнкерс» плавно приземлился. Прокатившись по площадке и низко волоча хвост, развернулся на месте.
Автомобили торопились следом, настырно подъехав чуть не вплотную.
Из кабины спрыгнул пилот. Ёжась от дождя, он бегом кинулся к дверце самолёта, со скрежетом открыл её и спустил вниз короткую лесенку.
Внутри шестиместного, транспортного «Юнкерса» не было никакого груза – лишь два человека.
Первый – молодой и стройно-ломкий лейтенант СС в расстёгнутом чёрном плаще – вскочил с кресла, и подхватил кожаный портфель. Во мраке салона сияли звёздами его пуговицы, молнии в петлицах и серебряный череп в фуражке. Её козырёк, надвинутый низко на глаза, скрывал верхнюю часть лица густой тенью, будто вуалью.
Второй пассажир не шелохнулся – его обмякший тёмный силуэт в глубине самолёта оставался неподвижен, и тонул в черноте. Лишь смутно угадывались очертания какой-то странно бесформенной головы и перекошенных плеч. Могло возникнуть даже сомнение, а человек ли это, вообще?
Лейтенант мельком бросил на него взгляд и повернулся к выходу – в проёме там стоял армейский капитан. Лейтенант, шагнул к капитану и протянул руку.
– Унтерштурмфюрер Макс фон Зефельд! – звонко и бойко представился он.
Капитан на секунду опешил, после чего неловко пожал фон Зефельду ладонь, деликатно и осторожно.
– Гауптман Пауль Бауэр… – с ноткой смущения ответил армеец, но лейтенант уже выглядывал наружу, не особенно и слушая.
– Ого! Зачем такой эскорт? – весело воскликнул он и кивнул на бронеавтомобили.
– Тут партизаны – капитан мотнул головой на лес вдалеке.
– Ааа – дружелюбно усмехнулся фон Зефельд. – Ну, да. Есть лес, значит, будут и эти.
И глянув на дождливое небо, бросил легко и беспечно:
– Гауптман, побудьте снаружи!
Капитан вздрогнул, будто получил удар хворостиной, но тут же опомнившись, поспешно вышел.
Макс фон Зефельд, отбивая каблуками шаг, приблизился к своему спутнику в торце самолёта. Тот сидел, как изваяние – грузный, плотный, мощный. Вблизи стало понятно, почему его голова казалась в темноте бесформенной и бугристой: на ней был надет чёрный мешок.
Армейский капитан украдкой глянул внутрь «Юнкерса». Он различил, как лейтенант там – в самом конце салона – приподнял чёрный мешок одной рукой и секунд десять стоял молча, смотрел. Затем, опустил мешок обратно.
Капитан хотел уже отдать приказ своим солдатам войти и забрать пассажира. Но, фон Зефельд сам взял его под локоть, помог встать, и подвёл к двери. Тут, на свету стало видно, что незнакомец ещё и в наручниках, которые защёлкнуты на нём прямо поверх грубых рукавиц.
Судя по одежде – измятый пиджак, выцветшая синяя рубаха, засаленные до кожаной черноты брюки, заправленные в сапоги – это был крестьянин. Ну, или житель провинциального городка. Крепкий, дородный, хоть и горбившийся, он послушно шёл за лейтенантом.
И как отметил капитан мимоходом одну странность: человек даже не делал попытки понять, где оказался, куда его привезли. Он не вертел головой, как другие в подобных случаях; не вслушивался в окружающие звуки.
«Такое впечатление – подумал капитан – что ему всё равно…»
Фон Зефельд направил его к ступеням, и вот теперь уже незнакомца подхватили с двух сторон бойцы капитана.
– Нежнее, нежнее – велел им лейтенант. – Не пугайте.
Солдаты аккуратно помогли человеку спуститься. Ещё двое синхронно раскрыли чёрные зонты для фон Зефельда. Тот, тряхнув головой, отмахнулся.
– Да ну, я вам сахарный, что ли? Размокну? – и вальяжно, как генерал, сошёл по ступенькам, придерживая распахнутые полы плаща.
Незнакомца усадили в «Вандерер» назад. Фон Зефельд сел с ним рядом, а капитан впереди, возле шофёра. Машины разом выехали с площадки, вытягиваясь в колонну на ходу.
«Вандерер» шёл в середине, а спереди и сзади натужно ревели бронеавтомобили.
Колонна, нерушимым монолитом, помчалась к лесу.
Но, против ожидания фон Зефельда машины нырнули вовсе не в глухую, дремучую чащу. Здесь пролегала широкая, как проспект, грунтовка. По обоим её краям зияли пустотой нещадные вырубки лесоповала, утыканные пнями.
Силами местных жителей, которых немцы ежедневно сгоняли валить деревья, лес был откинут от дороги на расстояние, недостижимое для выстрела, или броска гранаты.
И всё же, глухая стена сосен и елей вдалеке, по-прежнему внушала опасение своей плотной непроглядностью.
– Надо расчищать ещё дальше – произнёс лейтенант, глядя в окно.
– Расчищаем – кивнул капитан.
– Ну, и где лесорубы? – удивился фон Зефельд.
– Дождь… – капитан неопределённо пожал плечами.
Фон Зефельд вздохнул, мотнув головой:
– Жалеете вы их.
Колонна промчалась мимо скошенного набок, дорожного указателя – «Леспромхоз, пос. Котлы». Железная его табличка сквозила множеством пулевых пробоин.
А затем, на горизонте, в сером и дымчатом как смог, тумане, возникли громадные ворота. И в обе стороны от них тянулись такие же исполинские бревенчатые стены, покрытые досками внахлёст. На постройку крепости, похоже, ушла вся древесина с придорожного лесоповала.
Казалось, люди за подобным ограждением укрывались от великанов, не меньше.
И это впечатление усиливалось при виде сторожевых вышек, скорее похожих на башни – в три яруса каждая. Самый верхний занимали прожектора, а второй и третий – пулемёты.
В пелене клубящегося тумана, смешанного с дождём, едва виднелись другие – дальние вышки. Они словно вросли в забор, как чудовищные зубцы гигантской, крепостной стены.
Подъехавшие машины выглядели совсем миниатюрно на фоне столь циклопического укрепления.
– Окопались вы тут… – прокомментировал лейтенант, поражённый масштабами картины.
С вышки потребовали, чтобы экипажи бронеавтомобилей вышли наружу – проверка, не партизаны ли уже внутри.
И лишь после этого, ворота открылись, колонну впустили на территорию бывшего леспромхоза. И «Вандерер» – один – поехал меж цехов, ангаров и складов. Вдали – за мутной изморосью проступали контуры жилых двухэтажных бараков, составлявших, собственно, посёлок Котлы.
Территорию делила надвое железнодорожная ветка. Она тянулась по самому центру и убегала в лес, через вторые, не менее массивные ворота. А там – через несколько километров вливалась в магистраль, где лесоматериалы развозили далее по всей стране.
Так было до войны.
Теперь, по этой магистрали беспрерывно шли эшелоны с оружием и войсками из Германии на фронт. И с награбленным добром – обратно в Германию.
Полк, стоявший лагерем в Котлах, охранял от партизан участок железнодорожных путей, пролегавших лесом. Вдоль магистрали вырубали деревья, минировали подходы к полотну.
Параллельно железной дороге, за пару месяцев, так же укатали и крепкую колею. По ней, отныне, круглые сутки курсировали патрульные машины с неравным интервалом, чтобы партизаны не могли рассчитать время.
Работы было невпроворот, и большая часть солдат почти всегда находилась за пределами базы. Именно это и сподвигло превратить леспромхоз в цитадель, чтоб в случае нападения суметь защититься малой силой.
Внутри территории уже ничто не вызывало интерес, как снаружи. Фон Зефельд видел из окна обычный, немецкий порядок кругом. Захваченное хозяйство использовалось с умом и сохранением прежних функций.
Русская и немецкая техника отлично уживалась вместе в ангарах. Склады оставались складами; а цеха по обработке древесины выпускали гладкие брусья и доски для собственных нужд.
Миновав производственную зону, «Вандерер» въехал в жилую и остановился возле двухэтажной школы, огороженной своим, сеточным забором. Из всех поселковых зданий, лишь здесь был подвал-бомбоубежище. Поэтому, школу бесцеремонно занял СС и подконтрольные ему службы – СД и гестапо.
Армейский штаб разместился в клубе. А сельсовет облюбовала комендатура.
Жилые дома же превратились в солдатские казармы, где квартировала рядовая пехота, сапёры, механики и другие.
У школьных ворот «Вандерер» проверили снова – и армейский капитан отчитался о благополучной доставке фон Зефельда с его спутником. Дальше капитану уже не было хода.
Незнакомца приняли солдаты СС, и повели в здание. А фон Зефельд подзадержался. Он первый раз приехал в Россию, и хотел увидеть этих русских живьём, а не в смешных, похожих на карикатуры, газетных фото.
Лейтенант стоял, сжав ручку портфеля, и не обращая внимания на дождь, вёл взглядом по унылому, сырому посёлку. Тень от козырька его фуражки ещё более сгустилась. И потому казалось, что вместо верхней части лица у фон Зефельда – чёрный, прямоугольный провал.
Русские сновали повсюду. Выселенные из квартир, они жили в сараях, пристройках, в каких-то самодельных не то хижинах, не то шалашах.
Их грязная одежда представляла собой смесь обмоток и рванины, натянутой и перевязанной узлами. Все сгорбленные, кривые, они ходили исключительно тенями вдоль стен. Дети, терпеливо, как собаки, дожидались подачки, сидя возле солдатской столовой.
Фон Зефельд зябко передёрнул плечами.
– Они же животные. Не люди… – проговорил он сам себе, еле слышно.
И повернулся к капитану – тот садился в «Вандерер», машину надлежало вернуть в её тёплый гараж.
– Ставьте этим партизанам капканы – с отвращением сказал ему фон Зефельд. – Ройте им ямы с кольями на дне.
– Роем. И ставим – кивнул капитан, и хлопнул дверцей.
«Вандерер» поехал дальше по посёлку, а фон Зефельд, круто развернувшись, двинулся к школе.
Внутри здания тянулся аскетично пустой коридор, зато очень светлый и по-военному аккуратный, как и всё у немцев.
Фон Зефельд оставил дежурному свой промокший плащ и фуражку. Проследил, как незнакомца уводят вниз в подвал, по железным ступеням – услышал лязг отодвигаемого засова.
Сам же, с портфелем в руке пошёл вперёд, к четвёртой двери по правую сторону коридора. Напротив неё тоже была лестница, но – вверх, на второй этаж.
Запнувшись на мгновение и выдохнув, словно собравшись с духом, фон Зефельд коротко стукнул в дверь и открыл её. И войдя в помещение, будто перенёсся в Германию.
Кабинет был выполнен в классическом, немецком стиле, уютно обшитый тёмными деревянными панелями. Одну из стен занимал длинный стеллаж с рядами книжных корешков. На полу паркет. В углу два мягких, кожаных кресла и такой же диван.
В сравнении со строгостью снаружи, обстановка поражала великолепием и вкусом. Особенно, от понимания, что всё это сделано местными силами, по требованию хозяина кабинета.
Сам он сидел за массивным дубовым столом. Перед ним, на двух подставках лежал чёрный жезл, раскрытый как футляр. Узкая, отщёлкнутая крышка на микроскопических креплениях, тянулась вдоль корпуса железной трубки до рукояти.
Тонкой отвёрткой и пинцетом Фарбаутр бережно и плавно копошился внутри жезла, словно проводил полостную операцию.
При виде фон Зефельда он вскинул голову. В глазах его, неуловимой искрой мелькнуло оживление.
– Густав! – воскликнул лейтенант, которого видно тоже захлестнула радость, заполонив всю грудь, и сердце, да ещё настолько, что сразу и не нашлось, как её выразить, поэтому он просто гаркнул: – Здравствуй!
Фарбаутр мгновенно будто помертвел. Лицо его застыло, как окаменело, и он опять вернулся к работе над жезлом.
– Я не Густав – прозвучал его холодный голос.
Фон Зефельд обмяк, однако, крепко сжал губы.
– Слушай. Для меня ты с детства Густав – терпеливо, но упрямо сказал он. – И для отца. И для мамы. А этот свой псевдоним оставь подчинённым!
Фарбаутр резко поднялся со стула, как вскочил. Фон Зефельд отпрянул. Их взгляды упёрлись друг в друга и чёрные глаза Фарбаутра прожигали ледяным морозом насквозь.
– Тогда, соблюдайте субординацию, унтерштурмфюрер! – металлическим тоном отчеканил Фарбаутр.
И выдержав звенящую паузу, властно рубанул:
– Он в подвале?
Фон Зефельд настолько опешил, что не смог выдавить ни слова. Но, Фарбаутр и не ждал ответа. Он выдернул из ящика в столе тонкие, чёрные перчатки; защёлкнул крышку жезла и подхватил металлическую палку с подставок.
Порывисто выйдя из-за стола, Фарбаутр жёстко протянул ладонь брату. Тот смотрел на неё с недоумением.
– Его досье! – потребовал Фарбаутр.
Фон Зефельд – встрепенувшись – суетливо расстегнул портфель, подрагивающей рукой извлёк оттуда папку. Фарбаутр вырвал её и стремительно покинул кабинет.
В коридоре он на ходу пристегнул чёрный жезл к кобуре и заткнул перчатки за ремень. А затем, раскрыл досье. Сзади семенящей походкой поспешал фон Зефельд.
Фарбаутр уже знал это здание наизусть – длину, ширину и все повороты. Поэтому, шёл, не отрывая глаз от текста.
«Томаш Горак – читал он сведения о человеке, которого привёз брат. – Чех, 46 лет».
Вместо фотографии пустой квадрат с кривыми волнистыми полосками засохшего клея. Фарбаутр удовлетворённо кивнул – это было его распоряжение.
Горак работал на одной из пивоварен в Чески-Крумлове, и искал контакт с организацией, входящей в состав СС. Двое суток назад состоялась даже его встреча с агентом. После неё Горак забежал домой за вещами, и не вернулся.
Когда агент сам наведался к Гораку, то обнаружил его забившимся в угол. Чех впал в реактивное состояние: ступор, заторможенность, оцепенение, нарушение речи. Он не помнил, что с ним случилось. И как встречался с агентом СС и хотел передать ему некую информацию – тоже.
Каких-либо телесных повреждений у Горака не было. И добиться от него ничего не смогли – он лишь бормотал что-то бессвязное и никого не узнавал.
Отчёт агента о встрече с Гораком попал в руки отцу Фарбаутра – генералу, графу Герхарду фон Зефельду.
И старого графа зацепило в том отчёте упоминание Горака об оружии, похожем на то, с которым столкнулся Фарбаутр здесь, в России – в лесу.
Фарбаутр, читая досье, свернул на лестницу в подвал, твёрдые подошвы сапог бойко застучали по ступенькам.
Получив вчера от отца сообщение про Горака, Фарбаутр распорядился скрыть чеха от всех непосвящённых, убрать фото из досье. Агента, который проводил с ним встречу, устрашили грифами секретности и подпиской о неразглашении.
Теперь, чеха привезли сюда и тут его следы для всех терялись. Однако – с ним самим странности только-только начинались, как следовало из дальнейшей записи в папке.
Но, Фарбаутр не стал читать. Он хотел это увидеть.
Железная лестница – внизу – упиралась в массивную решётку. За ней тотчас возникли два автоматчика и начальник караула. Щёлкнул засов, решётка со скрежетом отворилась. Охрана вытянулась по стойке смирно. Фарбаутр стремительно вошёл в подвал, ни на кого не глядя. Впереди – тянулся утоптанный, бугристый, длинный коридор.
Земляной пол бомбоубежища глушил быстрые шаги вдоль металлических дверей. Изначально здесь – в школьном подвале – конечно, не было никаких камер. Поэтому, их строили сами: из кирпича, листов железа. Решётку на входе и вовсе установили лишь двое суток назад. Ещё пришлось провести дополнительное освещение, и усилить электричество.
Зато теперь тут стало ярче, чем в помещениях наверху.
Охранник лязгнул громоздким засовом и открыл перед Фарбаутром камеру – белый свет и чистота делали её похожей на лабораторию. Даже бетонная плита на полу против подкопа – резала взор снежным, меловым сиянием.
Сидящий в самом центре на стуле, узник, своей тёмной, помятой одеждой и с чёрным мешком на голове, казался каким-то уродливым пятном. Кляксой на листе бумаги.
– Всё время сидит без движения – доложил охранник. – Мешок не снимал, и не пытался.
Фарбаутр и фон Зефельд вошли внутрь, дверь с грохотом закрылась, но – Томаш Горак не шелохнулся. Он сильно сутулился, сцепленные наручниками руки лежали на коленях. Приподнятые плечи и опущенная голова делали его похожим на стервятника. Фарбаутр выжидающе замер.
Фон Зефельд вздохнул и подошёл к чеху, встав рядом.
– Это вчера вечером началось – сказал он. – Мы думали, сначала, отравление. Но, теперь…
Фарбаутр нетерпеливо дёрнул подбородком и фон Зефельд снял с узника чёрный мешок.
За миг до того, Фарбаутр дал себе чёткую установку: уловить взгляд Горака в первые, самые ценные секунды. Это даст понять – чех окончательно безумен, или ещё обратимо?
Однако, то, что он увидел, моментально выветрило из головы все планы и расчёты психологических уловок. Фарбаутр забыл про глаза просто напрочь, едва открылось лицо Горака.
Сначала Фарбаутр подумал, что у него вообще нет лица, один голый череп с густыми волосами. Потом, присмотревшись, понял: это рисунок тонким чёрным карандашом на коже. Или татуировка, скрупулёзно до мельчайших деталей, изображающая каждую кость. И не только.
Поверх костей – тугими нитями – тянулись мышцы и сухожилия, а так же вены и жилы. Каждый капилляр был прорисован настолько поразительно и точно, что невзирая на единый, чёрный цвет – картина вся казалась сочным спектром живой плоти и крови.
Но, это никто не рисовал.
– Оно проступает всё чётче – подтвердил фон Зефельд и отстегнув наручники, снял с чеха рукавицы.
Горак так скрючил пальцы, что ничто другое бы просто не налезло. Здесь тоже был рисунок: фаланги костей, волокна мышц и тканей.
– По нему анатомию учить! – фон Зефельд расстегнул у чеха пиджак и застиранную, синюю рубаху.
Там, во всей красе предстали рёбра, сердце, печень, почки, лёгкие, и остальные органы, оплетённые неимоверно тончайшей сетью кровеносной системы. И чёрно-белый рисунок этот, казалось, вот-вот оживёт и задышит.
