1. «Демоны по ночам»
Город – хтонический кошмар; сплетение сталинского ампира, тяжелых колонн классицизма, пластали и стекла современных башен, а еще – замков и двухэтажных домиков «под старину».
Погода – просто кошмар. Ветер, и снег, и приползший с болот пьяница-туман лезет обниматься влажными лапами, залезает под куртку.
Ночь – злодейка, обольстительная чертовка. Ночь блистает неоном и огнём рекламных голограмм. Кажется, она никогда не кончится.
Где-то над головой раз за разом рассыпается на осколки голографическая роза. Миновав прилавок с рамёном, ныряю в двери дома под ней.
В уши бьют страстные стоны электроскрипок и хриплый плач сякухати. Боль чуть стихает. Туман не лучший друг недавних ран, скажу я вам, господа.
Очки дополненной реальности подстраиваются под сумрак и вспышки иллюминации. Танцпол. На сцене пляшут три языка огня, три девицы в кимоно с электроскрипками. Дудочника или дудочницу не видно.
…А всё равно кажется – огонь.
Хорошо играют, чертовки! Что-то японское, хотя девицы наверняка китаянки. Много их тут, китайцев. Добрая треть голограмм – иероглифы.
Плевать, музыка приятная.
Срываю очки, убираю в карман куртки. Проталкиваюсь к стойке. Чуть вздрагиваю при виде одного из барменов.
Ещё бы от такого не вздрогнуть! Косматый, зубастый, с маленькими глазками. А каким еще ему быть прикажете?
Вот, голограмма над плечом – честь по чести, разумный обладатель полного спектра прав, прошедший обязательный экзамен на соответствие занимаемой должности. Ну и что, что медведь?
Случается с хорошими людьми.
…Любят китайцы такие фокусы. Направленная эволюция видов, трансформация мозга, социализация, увеличение продолжительности жизни. А раз китайцы любят, то и литвины к себе завозят.
Потапычу, который, скорей всего, не только бармен, но и вышибала, откровенно плевать на реакцию случайного туриста. Он явно устал и ждёт конца смены, чтобы пойти домой к супруге и детям или отправиться пить пиво с друзьями и смотреть футбол в спортбаре. Ну или чем там занимаются разумные цивилы после службы? Не специалист.
Меня тут знают, поэтому достаточно кивнуть и усесться у дальнего края стойки.
…Поначалу меня здесь многое фраппировало. В большей-то части районов всё ничего, как в Империи, только с местным колоритом: ну, в кабаках с дорожки и на дорожку рюмочку с бутербродиком бесплатно «паспытаць» предлагают, ну, казино со стрип-клубами на каждом шагу, ну, цыгане в этих казино гитарами с монистами бренчат.
Колорит-с!
Даже язык местный, несмотря на всю своеобразность – чего «Масква» и «выхад» стоят! – и непонятные словечки, был как-то интуитивно понятен. По контексту смысл уловить легко.
И лица, каких в Империи двенадцать на дюжину. Разве что барышни обворожительно, почти что неприлично красивы – вот и всё отличие.
Но купеческий квартал… Тут тебе и аугментации всех цветов и видов, и биотехнологии, и звери говорящие.
Сначала шарахался. Потом понял: вседозволенность здесь скорее игра, чем факт бытия. Сейм, несмотря на всю декларируемую демократичность, хорошо знал, где провести черту.
В Вольном Княжестве Литовском, иначе Литвинии были стриптиз, но не легальные бордели; казино, но не игорная мафия; люди в звериной шкуре, но не звери с человеческим умом; импланты, усиливающие возможности человека, но не дополняющие таковые.
…Гордецы, тароватые умницы, дружелюбные, но ставящие превыше всего собственную независимость, литвины вот уже век жили торговлей и туризмом.
Мне они были симпатичны.
Осознав в процессе краха Федерации, что политика «нефть в обмен на поцелуи» никуда не приведет, а заигрывание как с нами, так и с Европой обеспечит лишь утрату их драгоценного суверенитета, ребята зачеркнули минус и получили плюс, научившись балансировать между всеми силами разом, не склоняясь ни к одной из них – и сделали на этом состояние.
Потом выяснилось, что на любое состояние найдутся охотники – и тот факт, что Империя единственная не претендовала на чужое, привел к дружбе и фактической унии. Но это другой разговор.
В любом случае, здесь можно было достать товары, которыми великие державы не спешили делиться друг с другом. Здесь досужий турист мог за одну прогулку по городу посетить разом Азию, Европу и Империю – и заодно саму Литвинию.
…Мне принесли чашечку капучино и разноцветный коктейль. Обычный мой набор для этого времени суток.
Хорошо, что хвост остался снаружи. Видимо, рамён едят. Спасибо ребятам. Было их двое, Толстый и Тонкий; парочка практически не таилась и поначалу раздражала меня ужасно.
После того, как как-то вечером, загрустив, я сначала завёл их в кафешку напротив здания местной «дзяржауной безопасности», к коллегам, стал быть, и заказал «Не думай о секундах свысока» «для храбрых ребят вот за тем столиком», а после самым наглым образом ускользнул на заранее заказанном на разовый коммуникатор такси, я чувствовал себя самым прекрасным образом.
До тех пор, пока на следующее утро в холле отеля ко мне не подошел Толстый. Толстый мрачно жевал эскимо фиолетового цвета и смотрел исподлобья. Поднял взгляд и воззвал к моим лучшим чувствам:
– Ротмистр, скотина, тебе хиханьки, от безделья маешься, а нас премии лишат. Ты же свой, понимать должен! Нешто дурацких приказов не исполнял?
Если бы он был вежлив – послал бы на три буквы и еще поржал бы. А так между нами установилось молчаливое перемирие.
Ребята чуть отпустили поводок, а я перестал от них бегать. Жаль. Это развлекало.
В конце концов, я действительно изнывал от безделья.
…Когда в ноябре пришел в себя в военном госпитале и увидел ротмистрские погоны, понял – будет сложно.
Но и предположить не мог, в каком именно смысле.
Из-под опеки врачей я сбежал, как только прижилась новая кожа и отключили аппараты жизнеобеспечения. Эскулап цыкал языком и пытался вякать. Пришлось побуянить. Потом – размахивание удостоверением, наконец, челнок до Столицы – и всё лишь для того, чтобы обнаружить: Лес, как традиционно называли здание Конторы, оккупирован господами в черных сюртуках.
Господа рылись в терминалах, пугали Анечку, бессменную секретаршу Старика, мрачно заполнявшего заявление о досрочном выходе на пенсию по возрасту; и волком глядели на отдельского кота Ваську.
Васька в ответ шипел и плевался.
Они не были из ДыРы, но слушались их беспрекословно. Обнаружив за своим столом господина в черном, я не растерялся. Проигнорировав его наличие, включил чайник, достал чашку…
– И мне, если можно, пожалуйста, – неожиданно кротко попросил господин. – С малиной… Кстати, не подскажете, где файлы по явочным квартирам в Авениде?
Достав чашку – мне не жалко, пускай подавится, процедил в ответ:
– А список моей агентуры вам, случайно, не нужен?
– Спасибо, – отпил он. – Пригодится, Сергей Афанасьевич. Как раз спросить хотел.
– Что-о?!
– Спокойней, коллега, – попросил он. – Вам вредно волноваться. Понимаю, обидно. Службу расформировывают, сотрудников переводят в ДыРу, а вас вообще уходят. Ну так хотя бы ротмистром, с полным пенсионом…
Как будто все раны разом заныли.
– Я могу увидеть ваши документы? – спросил ледяным тоном.
Тот поднял взгляд округлившихся глаз.
– Ох! Дурак я! Вечно все порчу. Вам еще не сказали…
Он показывал ксиву, что-то вещал про льготы, выплаты и положение… Я не слышал. Перед глазами стояли строчки из удостоверения: «Служба по особым поручениям Двора ЕИВ».
Вот такая история.
Особист не соврал. Пенсион и впрямь положили царский. Уволен в запас по ранению. Ротмистр безопасности считается на ранг старше армейского, что означает штаб-офицерскую базовую часть выплаты. Боевые, наградные, служба в частях непосредственного контакта – я так и не понял, что именно так обозвали. Бонусы. За ранения – разовые, за долговременный вред здоровью – ежемесячные до конца жизни.
В неполный тридцать один год я достиг того, к чему многие шли всю жизнь. Можно было прикупить неплохой домик в Столице, яхту и спортивный аэромоб; яхту утопить, а на аэромобе врезаться в домик, и тем поставить точку в неуклюжей моей судьбе.
Впрочем, это треп. Даже взбреди мне на ум совершить смертный грех, не дало бы понимание: живу я взаймы. А долги следует отдавать.
Как именно – поживём-увидим.
Покупать дом и аэромоб не стал. О яхте подумал и плюнул: скучно. Помыкался туда-сюда, попытавшись устроиться на торговую ладью. Вызвали и объяснили, как я неправ. Занялся здоровьем: нечего кряхтеть, как древняя бабка, при каждом движении и вскармливать коллекцию фобий, собранную за годы службы.
Знакомый врач – звёздная известность, межзвёздные гонорары – огладил бородку клинышком и порекомендовал курорт и легкий загул.
Пожав плечами, начал исполнять. В сыром и промозглом зимней порой Крыму выдержал неделю. На Байкале – три дня. На четвертый понял: сопьюсь.
Была мысль двинуть трудником на Соловки, но понял, что при первом удобном случае запью, какой тут духовный рост!
Загранка?
С тем количеством подписок, что давал, – посмотрят, как на психа и пошлют… нет, не на фиг, а к тому же самому светилу, про курорты слушать.
Тем не менее, прикинув, что и как, и посоветовавшись с грустившим в родовом имении Шталем, подал прошение о выезде туристом в Литвинию. Как-никак, единственный союзник. Безвиз, отсутствие таможенного контроля. Ни на что особо не рассчитывал.
Одобрили.
Вот и вышло – гуляй, Вася. Хочешь – в метрополии. Хочешь – у союзников, но с хвостом. Необременительным, дружеским, я бы сказал.
Не лезь, куда не просят, и всё ладно будет. «Земную жизнь пройдя до половины, я очутился в сумрачном лесу»…
Не помню, когда заказал целую бутылку виски и выглотал треть. Впрочем, я последнее время вообще потерял счет – дням, деньгам, стаканам…
А всё оттого, что я хоть убей не знал, чем занимаются гражданские. Можно, конечно, книжки читать и по театрам ходить, но чем прикажете заняться остальные восемнадцать часов в сутки? На чужбине и с наружкой на плечах я по крайней мере чувствовал себя по-домашнему. Можно было вообразить себя в командировке.
Вот дома было совсем погано.
А так – прогулки, выпивка, казино… Иногда заглядывал в церковь. Вот и все мои дела.
…Я даже оружие носить перестал. Зачем? Так и остался мой игольник в столичной квартире.
В колонии, что ли, податься? Пустят ли?
Скрипки на сцене сменились гитарными рифами. Тихий девичий голос прервал сеанс самоедства.
– Простите, тут не занято? – говорит по-русски, впрочем, это ничего не означает, тут в быту почти все между языками скачут. Русский – международный, на своем – либо то, что чужакам понимать не пристало, либо для колорита.
– Конечно, – откликаюсь невпопад. – Присаживайтесь, спадарыня, – вовремя вспомнилось местное обращение.
Ну да, вечер, все табуреты у стойки заняты, один рядом с моей небритой рожей.
Наполнил заново стакан, мрачно прикидывая – до рассвета еще долго.
– Она не пришла, да? – спросила соседка, успевшая заказать бокал вина.
Девчонка еще. Не встречал её здесь, ну да заведение под осколками розы большое, каждую ночь добрая тысяча человек, если не больше, гуляют.
Длинные высветленные волосы. Глаза – большие и в то же время неуловимо азиатские. Не от природы: приучен распознавать грим, легко узнал работу пластик-модуля дорогой косметички. Несколько инъекций – и родная мать не узнает; рассосётся тоже быстро: через сутки само или мгновенно – после ещё одного укола.
Волосы, скулы, лицо – над всем работа видна. Каждое изменение само по себе тьфу – а вместе поди угадай, как выглядит! Нет, что не уродина – видно, сильно так лицо не поменяешь, но об остальном – только догадывайся.
Так делают светские львицы и знаменитости, выходя в народ. Еще так делают те, чья работа – на сцене.
Красное кимоно с рукавами-крыльями. На «хозяйку», раскручивающую клиентов на выпивку, не похожа. Да я и так тут неплохо гуляю, не стали бы подсылать.
На проститутку в поисках клиента или искательницу необременительных приключений на ночь – тем более.
Пожалуй, старше, чем хочет казаться, но не критично. Может, ровесница или чуточку младше.
Кимоно. Вид под азиатку… Какого цвета были волосы у девушек на сцене? Убей не помню. Может, одна из скрипачек?
– Простите, это были?.. – осведомился я, кивнув в сторону возвышения.
Она коротко поклонилась в ответ.
– Вы не танцуете, – заметила она спокойно. – Курите, пьёте. Не закусываете. Не пришла, так? Извините, если лезу не в своё дело.
– Что вы, никаких тайн. Не пришла? Пожалуй, в каком-то отдалённом смысле, – пожал я плечами.
Не пришла – судьба, надежда, любовь, служба. Много их у меня – не пришедших.
…Многих знаю, что дураком бы обозвали; счастья, мол, старик, не видишь, мир на ладони, хватай. Или, придурок, ты бык тягловой, по ярму скучающий?
Не понять таким: у мужчины в руках дело быть должно. И у них оно есть. Кто стишки кровью сердца кропает после службы, кто врач, кто учитель, кто в конторе купеческой такую роль играет, что стоит ошибиться – и все предприятие без прибыли останется, а кто просто о женщине рядом и родителях старых печётся – тоже немало.
А у меня дело одно, другим не обучен. Переучусь, конечно. Только вот пока – в вакууме вишу, и ориентация по квазарам потеряна.
…Ведь было уже такое! В самом начале пути. Явится ли теперь ангел-искуситель? Что предложит, чем заплатить придётся?
– Вот и у меня… в каком-то смысле, – она смотрела на меня глубокими глазами, будто ожидала чего-то. Предложения скрасить её вечер?
А! Догорай моя лучина! Я же не в койку её тащить собираюсь, а так, пообщаться культурно.
– Сергей, – представился я. Чуть замялся, прикидывая, как отрекомендоваться. – Бездельник.
– Алина, – она отловила мою лапу и шутливо её пожала. – Вы не очень похожи на бездельника.
– Дайте мне лет пять – и не узнаете. Пока осваиваюсь на должности.
– Внезапное наследство?
– Практически. Внезапно обнаружил, что обеспечен. Всех забот – раз в месяц на благотворительность лишнее раскидать, – Точно наследство. Помер и наследство собственному трупу оставил.
– Счастья – хоть стреляйся, – задушил прорвавшуюся истерическую нотку.
– Вы не похожи на того, кого следует поздравлять… – задумчиво произнесла она. – Давай на ты?
– Давай. У них на втором этаже есть столики…
…Мы общались добрую пару часов. Работы больше не касались. Отчего-то ей было интереснее слушать про меня, нежели описывать свои занятия.
Ну да, слышал – у музыкантов тот ещё змеюшник, все друг друга душат, спецслужбам до такого работать и работать.
А я? Я, естественно, тоже не горел желанием делиться деталями трудовой биографии. Привычка, которую никакой алкоголь и симпатичная мордочка с точеным носиком не перешибут. И ножки стройные тоже не перешибут, и даже общие вкусы в музыке и литературе.
Кажется, мы говорили тогда о поэзии. Ну как говорили? Я привстал над столом и пьяно декламировал, рубя рукой воздух в такт чеканным строкам:
– «…Лежа в горах – стоишь, стоя – лежишь, доказывая, что, лишь падая, ты независим. Так побеждают страх», – а она лишь смеялась в ответ.
Я распалялся, перечисляя:
– «…цени равнодушье вещи к взгляду издалека и сам теряй очертанья, недосягаем для бинокля, воспоминаний, жандарма или рубля…»
Но тут она перебила с совершенно девичьей улыбкой:
– Не распаляйся, исследователь Азии. На нас уже смотрят. Садись.
Её ладонь придвинулась к моей. Близко-близко. Подняв глаза навстречу её выжидающему взгляду, положив руку на её, впервые понял: мы уйдём отсюда вместе.
Не было ощущения предательства мечты, какое сопутствовало скоротечным и немногочисленным романам в прошлом.
«Повзрослел? – спросил кто-то внутри. – Стал недосягаем для бинокля и воспоминаний?»
Было немножко стыдно перед ребятами из наружки. Но я знал четко, как знают пьяные и влюбленные: этой девочке не место в моём досье. У неё своих проблем навалом.
Извините, братки, в этом месяце без премии обойдетесь. А хоть бы и на Кушку вас сослали – век бы вас не видал!
По старой привычке пожарный выход в переулок я срисовал ещё в первое посещение заведения.
– Послушай, – сказал я. – Давай я рассчитаюсь и пойдем отсюда. Только не через переднюю дверь. У меня, понимаешь ли, есть горячие поклонники, они перед парадным, и тебе вовсе не обязательно с ними знакомиться.
Она кивнула и набросила сумочку на плечо.
Мне понравилась её понятливость.
В конце концов, она была так похожа – и всё же не та…
…Честно говоря, был готов к конфузу. Выпивка, недавние раны, если вы понимаете, о чём я.
Обошлось самым лучшим образом.
Всё было прекрасно. И хватит об этом.
Обошлось и с ранами – в том смысле, что она не стала спрашивать о происхождении явно недавних отметин на теле, в том числе и огнестрельных. «Наверное, меня считают бандитом», – подумал я тогда. «Друзья» перед входом, весь в шрамах…
…Кажется, мы что-то шептали друг другу, и в какой-то момент я совершил отменную глупость, не успев удержать вылетевшее само собой «Ваше…»; закашлялся, превратив чужое титулование в невнятный получих.
…Потом – забылся невнятным, тревожным сном. И вновь мне являлось в ночи всякое нехорошее – умирающий на руках светлейший князь; полёт сквозь огонь; погибающие в чреве чужого корабля, про который мы еще не знали, что он корабль, казаки; человеческие лица, перемешанные с металлом.
Последней пришла Её Величество. Присела на колени у кровати. Протянула ладонь, погладила нерешительно лоб.
Странно, её образ будто мерцал. «Забываю?» – стрельнуло в голове. Миг – и знакомые черты сменились лицом Алины.
Раз – вернулись на место. И снова, и снова…
Одна женщина ли, две стояли на коленях перед кроватью, сочувственно шепча:
– Тебе будет трудно. Очень трудно, любимый. Но без этого нельзя. Пожалуйста, не сломайся…
Она хотела что-то добавить, начала «Когда ты…», но голос заглушило отозвавшимся из глубины сегодняшнего вечера глухим, напряженным, будто рубящим воздух на куски:
– «Демоны по ночам в пустыне терзают путника. Внемлющий их речам может легко заблудиться: шаг в сторону – и кранты».
Она повторила это, и туман, просочившийся сквозь окошко, подушкой убийцы рухнул на меня, заглушив мысли и сны седой пеленой.
