Вилл стоял посреди запруженного людьми базара и не мог двинуться. Рука все еще кровоточила, струйка крови змеилась по руке, и капли падали с пальцев в грязь под ногами. Одна капля, две, три – и поднялся ветер. Вначале крошечный воздушный завиток вокруг алых капель. Вилла охватила паника, и, почуяв это, ветер завертелся, поднимаясь и крепчая.

И тогда все, кто был на базаре, замерли. Все разом, все до единого смолкли и повернулись к нему. Он хотел приказать им заниматься своими делами, но зубы склеились, как запечатанные, и он просто стоял и смотрел, как растет ветер. А ветер несся по улицам, завывая, он переворачивал прилавки и бил стекла в окнах, распахивал двери и рвал на людях платье. Ветер выл и крутился вокруг него все быстрее, пока весь мир не превратился в размытое пятно.

Он остался один в воздушном туннеле, в ушах стоял свист ветра. И тогда воздух стал острым как меч и принялся резать ему кожу, нанося раны, пока весь мир вокруг не стал красным, а завывание ветра перешло в крик, и этот крик вырывался из его груди.

Вильям сел на кровати, прижимая руку к груди.

По комнате весело пронесся ветерок, поворошил ему волосы и подергал за простыни. Вилл заставил себя подняться, в темноте натянул одежду. Здесь слишком мало свежего воздуха. Ему требовалось больше.

Застегнув пряжку плаща, он поставил ногу на подоконник. Судя по небу внизу, до рассвета оставалось уже совсем немного. Покои его матери смотрели в сад, но его окно выходило на другую сторону. Отсюда открывался вид на задний двор Большого Дома и дальше, на город: вьющиеся по крутому склону тесные улочки и проулки, покрывающие все пространство вплоть до озерной долины, раскинувшейся у подножия Дейла, и дальних полей. Вилл вылез в окно, спустился на три этажа вниз по камням и лианам и спрыгнул, глухо стукнув сапогами о камни дорожки.

Низко надвинув на лицо капюшон, Вилл шел по темным улицам к основанию Дейла. Картина вокруг менялась, дома становились все более низкими, старыми и отстояли все дальше один от другого. Менялась и дорога под ногами, на смену каменной кладке пришла утоптанная земля, потом грязь и трава. Вилл поспешно пересек узкую полоску зелени между двумя озерцами и не сбавлял шаг, пока не добрался до дальней пустоши. Какой простор, а травы высокие, ему по колено. Вилл шел по полю, чувствуя облегчение. Здесь вольно дышалось. Здесь он был в безопасности. Легкий ветерок колыхал траву, и Вилл не знал, его это ветер или обычный, но это не имело никакого значения. Приснившийся кошмар стоял перед глазами, но ветер был мягким, нежным, он успокаивал. Спокойствие разливалось по телу так же ощутимо, как прошлой ночью ярость. Обернувшись, Вилл посмотрел на очертания Дейла. Темная громада, кое-где испещренная огоньками факелов, высилась на фоне еще более глубокой тьмы ночного неба. Но отсюда город казался тихим, маленьким. Всю свою жизнь Дейл прожил там, и все же на пустоши чувствовал себя лучше, как будто его дом был здесь. Мать говорила, что это в нем звучит зов природы, открытых пространств. Она объясняла, что пустоши – часть его, такая же неотъемлемая, как кровь или кости. Почему же она не может объяснить это и Роберту?

Рука затекла, и он неторопливо размотал бинты. Прохладный воздух на лету коснулся свежего пореза, и боль, казалось, смягчилась. Вилл рассеянно провел пальцами по руке, покрытой порезами, – каждая следующая отметина была менее заметна, у сгиба локтя кожа казалась вовсе нетронутой. Сколько отметин получил он за эти годы? Сотню? Или больше? Но ни одна из них не оставила шрама.

Морщась, Вилл снова наложил повязку, и посмотрел в сторону не взошедшего еще солнца. Из-за края неба только начинали пробиваться первые лучи. Время еще было. Он опустился на землю, потянулся, заставив траву раскачиваться, и вздохнул, закинув руку за голову.

На тринадцатый день рождения ему преподнесли учителя по имени Николас Стоун. Николас был немолодым человеком со стриженой бородкой и слабой, но не сходящей с лица улыбкой. Его наняли, чтобы учить Вилла истории, политике и логике. Но через год, пытаясь разобраться в сложной концепции, Вилл сорвался, и налетевший ураган разнес полбиблиотеки. Тогда Николас добавил к своим урокам еще один предмет. Он ежедневно отводил по часу, чтобы учить Вилла спокойствию. Вдвоем они садились на пол в библиотеке или в его комнате, а иногда, если позволяла погода, в саду, и Николас показывал Виллу дыхательные упражнения, учил его сохранять хладнокровие.

– Энергия подобна узлу, – говорил он. – Чем больше ты тянешь, тем сильнее он запутывается. Сила здесь не поможет, нужно его распутать. Закрой глаза и дыши. Представь узел, который распутывается понемногу с каждым вздохом.

И это помогло. Вилл смеялся, радовался, и Николас велел ему запомнить это ощущение. Запечатлеть его в памяти навсегда. Впервые за много лет он перестал срываться. Больше месяца прошло без единой отметины.

А потом, три месяца назад, на урок во время дыхательных упражнений зашел Роберт Дейл. Он обвинил Николаса в потакании колдовству и тут же уволил. Когда Вилл бросился на защиту учителя, Роберт его ударил, сильно, и Вилл, не стерпев, дал сдачи. Его удар не был сильным – но не кулаком, а ветром. В тот день Виллу и сломали запястье. В тот день отец до кости распорол ему руку, и это был последний раз, когда он допустил срыв в присутствии Роберта Дейла.

А Николаса Вилл так больше никогда и не видел.

Он лежал, растянувшись на траве, и смотрел, как светлеет небо. Вот он, покой, думал Вилл, чувствуя, как слабеет, распускается узел в груди. Запомни это. Навсегда отпечатай в памяти. Но даже от мысленного произнесения этих слов чувство свободы начало ускользать.

В эти дни одних дыхательных упражнений, кажется, будет недостаточно.

Вилл нащупал на груди медальон.

Вот он, покой, думал он, сжимая серебро.

Стань им.

Почему такой яркий свет?

Вилл протер глаза, долго жмурился, пока не понял – солнце. Он рывком сел. Утро было в разгаре. Вскочив на ноги (трава льнула к черному плащу), он обернулся в сторону Дейла. На воде окружавших подножие города озер играли солнечные блики. Город оживал и приходил в движение.

Выругавшись, Вилл бросился бежать. Бегом с пустоши, по полоске травы между двумя озерцами и вверх по дорожкам и проулкам, ведущим к Большому Дому. Было уже слишком поздно и слишком солнечно, чтобы забираться в комнату по стене и плющу. Придется входить по парадной лестнице. Мальчик пригладил волосы и вышел из проулка, замедлив шаг, чтобы не выделяться из толпы – насколько это было возможно. До большой лестницы оставался один квартал, когда перед ним кто-то вырос, преградив путь.

Перед ним, скрестив руки, стоял Филип с лицом, наполовину скрытым в тени дома. Как ни удивительно, в этот раз свиты при нем не было.

– Я ошибался насчет тебя, – начал он.

– Уйди с дороги, – сказал Вилл, пытаясь определить по солнцу время.

– Ты не бездушный. Ты трус.

– Что тебе нужно? – рявкнул Вилл.

Филип шагнул вперед. Под глазом у него пышным цветом расцвел синяк.

– Ты даже не можешь сам разобраться со своими делами. Сразу бежишь к отцу. А тот бежит к моему отцу, – он показал на свое лицо.

– И что, ты прибежал поплакаться мне? – Вилл сжал кулак, и рука отозвалась болью. – Значит, ты действительно провоцировал меня…

– Не моя вина, что ты не можешь справляться со своей силой, – огрызнулся Филип и толкнул Вилла. По проулку прошуршал ветер.

– Прекрати, – предупредил Вилл.

– Я не боюсь тебя, кузен, – и Филип снова толкнул его. – Я не думаю, что ты бог, или божество, или даже чудовище. Ты просто-напросто жалкий мальчишка, который прячется за своей маги…

Голова Филипа мотнулась в сторону – это Вилл кулаком заехал ему в челюсть. Филип попятился и свалился в лужу.

– Я ни за что не прячусь, – сказал Вилл.

Филип вытер с губы красную струйку и скривился, показав окровавленные зубы. Вилл отвернулся, собираясь уйти.

– Бежишь, как всегда, – прохрипел Филип.

Вилл стремительно развернулся к нему лицом.

– Тебе не удалось вывести меня из себя, – сказал он холодно. – К тому же я не мог открыть отцу всю правду.

Филип поднялся на ноги.

– Потому что это была Сара, – Вилл заставил себя равнодушно дернуть плечом. – Она просто не могла или не хотела удержать свои руки подальше от меня.

Филип снова кинулся, но Вилл легко отскочил в сторону и встретил кузена коленом в грудь. Кашляя и задыхаясь, Филип скорчился на земле. А Вилл чувствовал… покой. Не тот покой, какой наполнял его на пустоши, а пустоту. Опустошенность. Он хотел бы посмаковать его, насладиться, но путь к лестнице, наконец, был расчищен, а время истекало.

– Я предупреждал тебя, кузен, – бросил он, выходя из проулка. – Уйди с дороги.

И Филип, к его удивлению, подчинился.