Солнечный свет, неожиданный и теплый, льется на кровать.

Я сажусь и открываю глаза. С кухни доносятся мягкие мамины шаги. Из коридора – легкие, вприпрыжку. Рен. Дома, цела и невредима. У меня вырывается судорожный вздох. Я ошарашена, ничего не могу понять. Как я сюда попала? В окно струится свет, яркий и чистый.

В голове возникают обрывки, похожие на сон – я вспоминаю, что меня наполовину принесли, наполовину довели до дому, вспоминаю тихий голос, который что-то нашептывал, пока мои башмаки скользили по сырой траве. Резко отбрасываю простыни. На комоде лежит мой плащ. Подойдя к окну, я распахиваю створки и гляжу вниз. Мои башмаки аккуратно стоят под окном. Все на месте.

Выскочив в коридор, я налетаю на Рен, опускаюсь перед ней на колени и обнимаю, не обращая внимания на то, что она извивается, пытаясь освободиться.

– Они все играют без меня! – кричит сестренка.

– Кто они? – Если Рен здесь, тогда чья кровать наутро оказалась пустой?

Мне не приходится долго ждать ответа.

– И миссис Харп говорит то же самое, – произносит чей-то голос.

Это Тайлер – кто бы мог подумать! – захлебываясь, излагает подробности моей матери.

А рассказывает он о миссис Харп. Маме Эмили. У меня перед глазами встает девочка, игриво крутится, темные косички торчат в стороны.

– Совсем никаких следов? – тихо спрашивает мама.

Я замираю в коридоре, все еще сжимая в объятиях Рен, и вслушиваюсь в их разговор, ловя каждое слово.

Нет следов. Меня это больше не удивляет. Пришел ветер и похитил маленькую Эмили, выманил ее из теплой кроватки. Я себе это ясно представляю. Аккуратно отогнутое одеяло, под ним светлые простыни, холодная и пустая постель. Может, они нашли ее амулет на прикроватном столике, отброшенный, как одеяло в теплую ночь.

Рен выворачивается из моих рук. Умница, ее амулет все еще у нее на запястье, пахнет чем-то сладким и землистым. Я трогаю его пальцами, а вокруг веет легкий ветерок.

Вздрогнув, я замечаю, что входная дверь открыта.

Только теперь я понимаю, наконец, что уже совсем поздно, солнце уже почти в зените. И тут же на пороге раздаются тяжелые дядины шаги, а у меня перехватывает горло.

Коул.

Подброшенные улики.

Рен мчится по коридору навстречу Отто. Едва не врезается в него и обнимает, широко раскинув руки. Дядя ловит ее, поднимает и прижимает к себе.

– Доброе утро, Рен, – говорит он, уткнувшись в ее волосы, прежде чем поставить на пол.

Наши глаза встречаются, и вдруг, к моему удивлению, Отто улыбается.

– Доброе утро, Лекси, – его голос звучит ровно.

Я пытаюсь удержаться, чтобы не показать, как я потрясена.

– Как дела, дядя?

Тут я обращаю внимание на его руки – грязные рукава закатаны до локтя, через все предплечье тянется длинная царапина.

– Что ты сделал? – спрашиваю я, прищурившись.

Отто неторопливо опускает рукава.

– То, что должен был.

Я пытаюсь протиснуться мимо него, но Отто оказывается проворнее и хватает меня за руку.

– Ты бегала к нему? Пыталась его предупредить? – спрашивает он.

– О чем ты говоришь?

Его пальцы сжимаются еще сильней, я морщусь и пытаюсь вырваться, а в это самое время в коридор выходит Тайлер.

– Ты должна мне помогать, Лекси, я велел тебе слушаться, – Отто даже задыхается. – Ты что, не соображаешь, что творишь? И что уже натворила?

– Отто, – мама подходит к нему сзади, я уже много месяцев не слышала, чтобы ее голос звучал так уверенно и сильно, – отпусти ее.

Дядя сразу ослабляет хватку – он будто и не заметил, что сделал мне больно. Пошатнувшись, я чуть не падаю на Тайлера, а тот и рад стараться, подхватывает меня.

Проглотив проклятия, готовые сорваться с языка, я отталкиваю его и бросаюсь к выходу.

– Теперь я не смогу спасти ее, пусть пеняет на себя, – бормочет мне вслед Отто.

У меня на запястье красные пятна, следы его пальцев, но я ничего не чувствую, кроме ярости, отчаяния и, главное, страха за Коула и сестер. Схватив стоящие под окном башмаки, я не возвращаюсь за отцовским ножом и плащом, хотя на улице уже по-осеннему свежо. Я не стану заходить в дом. У меня нет времени.

Угрозы Отто у меня за спиной вздымаются до неба, но я не оглядываюсь назад.

Первое, что я вижу, – дым.

Но, приблизившись к лачуге, понимаю, что валит он из трубы. В считаные дни воздух из прохладного превратился в холодный. Дверь открыта настежь, и даже издали, с тропы я вижу, что стол перевернут, чашки с мисками валяются на полу, а рядом листья и еще какие-то предметы. Посреди двора торчит один из кухонных стульев, на нем восседает Магда. У ее ног корзина с палками и камнями. Она работает, напевая себе под нос, словно ничего не произошло. Напев ее смешивается с ветром, сливаясь настолько, что я не в силах отделить одну мелодию от другой. Подхожу еще ближе, и вскоре мне удается расслышать отдельные слова из ее песни. Они скользят по ее морщинистым губам, согласные в них почти не слышны.

– …врата деревни, недреманые очи, смотрящие в ночь, защитите от зла, зло гоните вы прочь…

Она мастерит птиц. Узловатые пальцы отщепляют тонкие щепки от крашеных палочек, обматывают камушки и кусочки дерева ниткой. Я спешу к дому, оглядываю пустошь, стараясь обнаружить серое пятнышко где-нибудь между светло-зеленым миром и бледно-голубым небом. Но вижу только катящиеся под ветром волны трав. Все затягивает туман. Верхушки холмов выныривают из него тут и там, как спины спящих зверей.

– Магда! – кричу я, подбегая. – Что тут было? Где Коул? Он…

Краем глаза я замечаю движение, тень. А потом и он сам появляется в проеме двери, он ждет меня.

Я бегу к нему по дорожке, раскинув руки, чтобы обнять. Он немного пятится, но не отталкивает меня. Он и сам бережно обхватывает меня руками.

– Ты здесь, – я задыхаюсь от облегчения. – Я подумала… Не знаю, что я подумала. Отто пришел домой и говорил всякое… что сделал то, что должен был сделать. Он обвинял меня в том, что я тебя предупредила.

– Я здесь, – говорит Коул. – Все хорошо.

– Что случилось, Коул? Вчера ночью… и потом здесь? Я думала…

Замолчав, я крепче обнимаю его и вдыхаю запах серого плаща, запах свежего воздуха с легкой примесью дыма.

Коул опускает голову, чтобы нежно поцеловать меня в шею.

– Я предупредил Магду и Дреску, – говорит он куда-то мне в плечо, – но они отказались уходить.

– Ясное дело, отказались, – рявкает Дреска. Она опирается на метлу, как на костыль, и той же метлой подметает с пола осколки разбитых тарелок. Потом нагибается, поднимает отломанную ножку от табурета и бросает ее в очаг.

– Так что здесь было? – я наклоняюсь и поднимаю корзину.

– А сама-то ты как думаешь? – ворчливо спрашивает Дреска. – Твой дядя со своими людьми явился сюда за нашим гостем. А как не смогли его найти, от злости много чего порушили, – она поднимает с пола миску. – Как будто он мог прятаться среди посуды.

– Они заходили и в сарай, – добавляет Коул, качая головой. – Не надо мне было убирать подброшенные ими улики.

– Все, что они поломали, уже и прежде было ломано-переломано по сто раз, – ворчит Дреска. – Поставь корзину на стол, – добавляет она, – только сначала пусть Коул вернет его на место.

Скользнув к деревянному столу, Коул ставит его на ножки. Столешница превратилась в сплошную паутину из царапин, шрамов и ожогов, но, не считая этого, стол целехонек и стоит крепко.

– Вот почему они решили, что я вас предупредила, – говорю я, потирая озябшие руки. Заметив это, Коул стягивает плащ и набрасывает его мне на плечи. Он оказывается на удивление мягким и теплым.

Дреска снимает чайник с раскаленных углей.

Вскоре Магда поднимается, прихватив свою корзинку с доделанными птицами из камней и палок. Доковыляв до двери, она с грохотом бросает корзинку на землю.

– В глазах у них была чернота. А тот человек – хуже всех, – говорит она.

Неожиданно для самой себя я чувствую потребность защитить дядю, хотя он и допустил все это. Хотя его могучие пальцы и оставили красные пятна у меня на запястье.

– Отто не… – начинаю я.

– Нет, не Отто, – машет рукой Магда. – Другой. Высокий, с усталым взглядом.

– Бо, – говорю я, и имя звучит, как ругательство, – Бо Пайк.

Я вспоминаю, как он, опустившись на колени, распихивал по щелям обрывки детской одежонки. Его острый щучий нос и волосы с острыми залысинами.

– Так продолжаться не может. – Я поворачиваюсь к Коулу. – Невозможно же вечно от них прятаться. Если людям Отто удастся восстановить всех против тебя, тебе станет негде скрываться.

– Я не уйду, Лекси, – лицо у него такое решительное, что я понимаю: спорить бессмысленно.

– Магда, – окликаю я, намереваясь сменить тему, – Дреска.

Сестры не глядят на меня и не прерывают бормотания, но я знаю, они слушают, ждут, к чему я поведу разговор.

– Ведьма из Ближней не просто так сгинула на пустошах? – голос у меня дрожит. – Там еще что-то случилось, да? Что-то скверное?

Магда набирает полную грудь воздуха и медленно выдыхает.

– Да, милая. – Она усаживается на стул. Когда она сгибается, что-то внутри у нее потрескивает, как сухие ветки. – Случилось кое-что скверное.

Она отворачивается, выглядывает в окошко на круглые холмы, словно опасается, как бы нас кто не подслушал.

– Что же, что случилось? – не отступаю я.

Дреска перестает мести, но только на миг, она тут же начинает скрести пол с удвоенной энергией – шшух, шшух, на весь дом шуршит метла, будто жалуясь. Металлическая крышечка на чайнике начинает свистеть – вода закипела. Магда хватает полотенце и обеими руками снимает чайник с огня.

– Расскажите мне, чем кончилась та история, – помявшись, я договариваю: – Чем она кончилась на самом деле.

Звякают чашки, вонь оказавшись на столе, рядом с чайником и нарезанным ломтями хлебом.

Магда смотрит на меня с сомнением – видно, думает, что я сошла с ума. Или что я повзрослела. Это примерно одно и то же. Она открывает рот, так что видны провалы на месте выпавших зубов, но не успевает и слова сказать – Дреска что есть мочи трясет головой.

– Нет, нет, это ни к чему, милая, – вздыхает Магда и помахивает деревянной щепкой, подобранной с пола.

– Мне это нужно знать, – настаиваю я, взглянув укладкой на Коула. Он устроился у открытого окна. Мне кажется, ему вообще трудно находиться взаперти, свежий воздух необходим ему. – Если это Ведьма из Ближней похищает детей…

– Кто тебе такое сказал? – вступает Дреска.

– С чего бы? – подхватывает Магда. – Она умерла, нету ее больше.

Но говорят они странно, уж очень настороженно. Сами не верят в то, что говорят, ни единому слову не верят. Коул ободряюще кивает мне.

– Я знаю, вы сами на нее думаете, Дреска, – наступаю я, стараясь не дрогнуть под ее каменным взором. Сестрицы молчат, но то и дело переглядываются. – Я слышала ваш разговор с Томасом, в деревне. Ты пыталась ему сказать. И еще вы обе пытались сказать про это Отто. Они вам не поверили, а я верю.

В комнатушке становится совсем тихо, ни единого шороха.

– Нам надо поскорее найти преступника и детей, а иначе… – Я гляжу на Коула у открытого оконца. Потом на Магду, которая хлопочет вокруг чайника, на Дреску, которая пронзительно смотрит на меня – а может сквозь меня – своими зоркими глазами. Я должна уговорить их.

– Дела идут все хуже. Никто не может понять, куда деваются дети. Они повесят вину на Коула, но это ничего не исправит. Того и гляди пропадет Рен, и я не могу сидеть сложа руки и ждать, когда это случится, пока они ищут, кого бы еще обвинить! – Я смотрю в потолок, стараясь овладеть собой. – Мы должны предоставить им доказательства. Только мы можем навести в этом деле порядок.

Дреска продолжает тяжело смотреть на меня, будто не может решить – то ли выгнать меня из дому, то ли довериться.

– Магда. Дреска. Моя отец всю жизнь положил на то, чтобы Ближняя вам поверила. А теперь, прошу, вы поверьте мне. Позвольте мне помочь.

– Это Лекси предупредила меня о людях Отто, – это Коул, наконец, подал голос.

– А с чего ты так уверена, что это Ближняя Ведьма, Лекси Харрис? – спрашивает Дреска.

– У нее была власть над всеми стихиями, верно? Она повелевала ими и могла даже двигать землю. Она умела скрывать следы. А еще эта странная дорожка на траве…

У Дрески чуть заметно сужаются глаза, но она не перебивает.

– Получается, я не знаю только одного – как и почему она вернулась, а главное, зачем уводит наших детей. Так вы скажете или нет? – выкрикиваю я громче, чем сама ожидала. Мои слова эхом отдаются от каменных стен.

У Дрески морщится лицо, все его складки собираются к носу и глазам. Магда, тихонечко напевая Ведьмину считалку, через ветхое ситечко разливает по чашкам кипяток. Над чашками поднимается пар и клубится вокруг старухи.

В последний раз бросив взгляд на Коула (он прислонился к стенке у окна), Дреска качает головой. Но когда она заговаривает, ее слова звучат для меня неожиданно.

– Ты умница, Лекси.

– Подсаживайтесь-ка к столу, – добавляет Магда. – Чай готов.