Коул едва успевает втащить меня назад в спасительную темень рощи. Мы видим, что по залитому лунным светом склону карабкаются Отто и Бо. Вот они поравнялись с сараем. Дядя снимает с плеча дробовик и скрывается за углом ветхой развалюхи, а Бо, руки в карманах, косолапо расхаживает взад-вперед и поглядывает на пустошь. Снова появляется Отто – обойдя сарай, он выходит с другой стороны, и оттуда до нас доносятся его приглушенное ворчание.

– Ну и где прикажете его искать? – дядин голос раскатывается по склону холма.

– А ты уверен, что он еще здесь? – Бо поддевает носком башмака кусок засохшей грязи. Потом машет рукой вниз, в сторону деревни. – Будет тебе, Отто. Надо возвращаться, – говорит он, зевая, – Я уж и не вспомню, когда последний раз спал.

– Он должен быть здесь. Я знаю, они его прячут, – голос у Отто напряженный, усталый, – Проклятье.

Он оглядывается на сарай, напряженно всматривается в ночь. Я представляю, как он щурит глаза в надежде заметить хоть какие-то признаки жизни.

– Ты вроде сам говорил, что мы с утра этим займемся. А потом вдруг ни с того ни с сего потащил меня сюда среди ночи.

– Я передумал. Решил, что сейчас больше шансов его схватить. Пока деревня не проснулась.

Он хочет сказать, пока я не проснулась – пока я не побежала сюда, чтобы предупредить Коула. Он знает. Или по крайней мере догадывается.

Бо вздыхает за спиной у Отто и вынимает из карманов какие-то предметы. Потом ковыляет к сараю, с трудом – насколько позволяет больная нога – опускается на колени и кладет на землю что-то маленькое. Потом подпихивает кусок ткани под полусгнившую доску. В это время мой дядя, обернувшись, замечает, как Бо возится у стены сарая.

– Что ты делаешь?

– Ускоряю события, – Бо, кряхтя, отряхивается, – А что ты предлагаешь? Принести стул и сидеть ждать, пока парень явится? Или пока сестры найдут тебя и сбросят отсюда на пустошь?

Я неслышно чертыхаюсь, осознав, чем занят Бо. Он подсовывает улики.

– Мне это совсем не по душе, Бо, – в голосе дяди слышится раздражение, но и испуг тоже.

– Брось, Отто, что-то же надо делать, – Бо со всего маха стукает дядю по плечу ладонью. – Мы же знаем, что это он. А так поможем и остальным понять, что к чему.

– Тебе Совет велел это сделать, верно?

Бо медлит с ответом, взвешивает свои слова.

– Мастер Илай сказал, что так будет лучше всего.

– Сказал тебе – не мне?

По лицу Бо расплывается ухмылка.

– Ты больно много думаешь. А надо уже что-то делать.

– А как насчет детей? – рокочет Отто. – Разве это поможет нам их найти?

– Когда схватим чужака, – Бо тычет рукой в сторону сарая, – мы из него правду вытрясем, заставим сказать, где они. А пока…

Дядя медленно пожимает плечами. Я подаюсь вперед, надеясь, что он сейчас рыкнет: Ну все, хватит с меня, все это ерунда.

Но он молчит.

Только проводит рукой по волосам, дергает себя за бороду, а потом следом за Бо начинает спускаться по холму. Я пячусь назад, утыкаясь в Коула. Бо и Отто идут по тропинке в сторону рощи.

В нашу сторону.

Пульс у меня частит, как в лихорадке, и Коул, должно быть, чувствует это, потому что обнимает меня и дышит мне в волосы: что-то среднее между поцелуем и успокаивающим шепотом.

Потом он отступает, скользит между деревьями, ступая совершенно бесшумно – ни веточка не хрустнет, ни сухой листок не зашелестит – и меня ведет за собой. Дюйм за дюймом, мы отходим все дальше от тропы, в укрытие, под покров деревьев. К тому моменту, когда двое мужчин входят в рощу, поднимается небольшой ветерок. Его хватает ровно на то, чтобы заглушить шаги и шорох листвы.

Дядя проходит мимо, буквально в нескольких дюймах от моего лица.

Но меня он не видит. Он не отрывает взгляда от затылка идущего впереди Бо.

И вот они минуют нас, выходят из рощи, направляясь назад, к Ближней. Оставшись одни, мы с Коулом еще долго стоим, прижавшись к дереву, в сгущающейся ночной тьме. Коул испускает тихий протяжный вздох, который щекочет мне шею, и я вздрагиваю.

– Пронесло, – шепчет Коул. Я отлипаю от ствола, и мы выбираемся на тропинку.

– Коул, они хотят тебя посадить.

– Я уничтожу улики.

– Ты что, не понимаешь? Дело не в этом. – Я останавливаюсь и прислоняюсь к дереву. – Им неважно, делал ты это или нет. Как мы можем доказать, что ты невиновен?

– Никак не можем. Им наплевать на доказательства.

– Мы должны найти того, кто в самом деле это делает, – говорю я. – А если это и впрямь Ведьма Ближней, если она как-то сумела вернуться, как нам ее найти? Как нам ее остановить?

У меня стучит в висках. Я чувствую себя разбитой.

– Лекси, – Коул говорит странно спокойно, может быть, это от усталости, – ты сама говорила, что детские голоса исходили не от детей. И что след на траве – не от ног. Это чары. Много ли ведьм в вашей деревне?

– Сестры, потом Ведьма из Ближней – но она вообще-то мертвая – и еще ты, колдун.

– Ты доверяешь сестрам?

– Конечно.

– А мне ты веришь? – спрашивает он.

Я делаю шаг навстречу ему.

– Верю.

– Тогда остается Ведьма из Ближней.

Я неуверенно киваю. Внутреннее чувство подсказывает мне, что это правда или, по крайней мере, такое возможно. А отец всегда учил меня доверять внутреннему чувству. Но что же она творит и зачем – а главное, как можно остановить мертвую ведьму? У меня кружится голова. Поспать, хоть немного, умоляет мое тело.

– Мы все выясним, Лекси, – Коул подходит ко мне вплотную и проводит пальцем по моей щеке. – Что случилось с Ведьмой из Ближней в той истории?

– Ее прогнали. Заставили уйти из Ближней. Она умерла в одиночестве, где-то посреди пустоши. Это было много веков назад.

– Как об этом рассказывал твой отец? Может, в его словах заключены подсказки.

Положив голову Коулу на грудь, я прикрываю глаза. Мысли путаются, но я заставляю себя не спать и пытаюсь поточнее вспомнить, чем оканчивалась та папина история. Трудность в том, что, когда начал рассказывать историю и остановился на середине, бывает очень трудно продолжить с того же места. Я запоминаю целиком, а не по кусочкам.

– Попробуем, – шепчу я, хоть и чувствую, что вот-вот могу уплыть. – Ближняя Ведьма была частью всего и ничего. И она любила деревню и детей любила, даже очень. В иные дни, когда она была в добродушном настроении, то показывала им фокусы. Совсем маленькие: то у нее в мгновение ока зацветали цветы, то ветер начинал шептать что-то, похожее на слова. Дети обожали любое волшебство, они радовались необычному зрелищу и ее любили за это.

Я замолкаю, потому что папа всегда умолкал в этом месте. Следующую часть он рассказывал мне только раза два или три, и сейчас мне нелегко найти нужные слова.

– До поры до времени. До той поры, когда в саду умер мальчик и мир переменился. Три охотника, защитника деревни, изгнали ведьму. В ту же ночь ее дом врос в землю, а сад зарос бурьяном. И больше ведьму никогда не видели. Но слышали, как она поет в пустошах, убаюкивая холмы. Шли годы, много лет, и пение становилось все тише, пока, наконец, ветер не стал его заглушать. А потом оно окончательно смолкло. И это было последнее, что известно о Ведьме из Ближней, – я вздыхаю. – Не слишком это все полезно, но, по крайней мере, мой отец рассказывал эту историю именно так.

Коул внимательно смотрит на меня, чуть отклонившись назад.

– Ты так говоришь, как будто есть и другая версия.

– Думаю, что есть, – я мотаю головой, чтобы проснуться, – Магда никогда ее не рассказывала, но я знаю, в этот конец она не верит. Я как-то сказала ей об этом, но она только скривилась и покачала головой.

– Что ж, для начала неплохо. Если есть другое окончание, сестры держат его при себе, возможно, что в нем заключена правда. Мы спросим у них утром.

– Мне они не доверяют, – замечаю я.

– Они никому не доверяют. Но нам скажут. А теперь иди домой. Спать.

Коул касается губами моей макушки и поворачивается, чтобы уйти.

– Постой, – я хватаю его за рукав. – А как же Отто? Он же вернется.

– За меня не беспокойся. Все будет хорошо.

– Но как? – У меня в груди камнем ворочается тревога. – Где ты собираешься спрятаться?

Словно в ответ вокруг нас начинает крутиться ветер, поднимая с земли сухую листву, и прямо у меня на глазах Коул начинает бледнеть, границы его фигуры расплываются, сливаются с ночной мглой.

– Места много.

Я крепче хватаю его руку, боясь, что он совсем исчезнет. Но ветер стихает, а Коул стоит рядом со мной, он снова человек из плоти и крови.

– Долго ли ты сможешь прятаться? – спрашиваю я в отчаянии.

– Пока не найдем настоящего виновника. Пока не найдем детей. После этого мне не нужно будет скрываться.

Это не совсем тот ответ, который я хотела услышать, но приходится смириться. Я привстаю на цыпочки и целую его в щеку.

– На всякий случай, – шепчу я.

Коул кладет руки мне на талию, но колеблется.

– В чем дело? – Я отступаю на шаг.

– Я устал. Мне трудно держать все под контролем.

– Тогда просто стой спокойно. – Я сама приближаюсь к нему, осторожно, плавно, как к пугливому оленю. Когда наши губы уже почти встречаются, я замираю, ожидая, что он отпрянет, но он не двигается. Наше дыхание смешивается.

– Стой спокойно, – повторяю я, и наши губы соприкасаются. Тучи над головой вдруг замирают, останавливаются, как будто им, как и мне, хочется продлить этот миг. Когда я отстраняюсь, то вижу на его лице что-то новое, еле уловимое, след улыбки. Усталой, но все же улыбки.

А потом уже он обнимает меня и привлекает к себе, его холодная рука скользит по моей спине, а он покрывает поцелуями мое плечо, шею. Его волосы щекочут мне кожу, и я тихонько смеюсь. Это так хорошо – быть рядом с ним и смеяться. Ветер вокруг нас то набегает волнами, то успокаивается. Небо над головой очень мрачное, оно почти черное, и я понимаю, что это неправильно. Самая темная часть ночи позади, сейчас должно бы уже светать. Запрокинув голову, я смотрю наверх, на небо сквозь кроны деревьев. Тучи по-прежнему там, загораживают луну.

– Коул, – шепчу я, потому что ветер начинает усиливаться, – Коул, стой спокойно.

Он впивается в меня взглядом и хмурится.

– Это не я, – говорит он довольно громко, чтобы перекрыть ветер, который все нарастает, а в его вое слышится знакомая мелодия, от которой у меня сжимается сердце. – Это она.

В это мгновение мир скрывает мгла, а песня звучит все громче. А вместе с мелодией я различаю это – почти слова. Те самые, которых не слышат взрослые, зато дети слышат слишком ясно, детей они выманивают, заставляют выбираться из теплых постелек.

Рен. У меня подкашиваются ноги, когда я понимаю, что сейчас происходит. Песня и неестественная тьма появляются каждую ночь, а наутро детские кроватки находят пустыми. Мне нужно бежать домой. Я отталкиваю Коула, собираясь бежать, когда мир вокруг начинает шататься и земля уходит из-под ног. Коул держит меня за руку, что-то говорит, но я не слышу. Музыка заполоняет все, а ночь черна, как чернила. Пустошь под нами рушится куда-то вниз. Пальцы Коула разжимаются. Ночь кружит вокруг. А потом все погружается во мрак и тишину.