Эпилог

Как-то субботним утром осенью 2009 года мне в Нью-Йорке позвонил Робин Уильямс и спросил, не хотел бы я сходить с ним в магазин за комиксами. Несколько недель назад мы вместе проводили время, когда я писал о нем в «The New York Times», но этот конкретный случай не был предназначен для статьи. До этого в комнате шикарного отеля в Атланте, куда мы отправились после его выступления в Fox Theatre, мы выяснили, что оба интересуемся комиксами и коллекционированием. Когда Робин сказал, что приедет в Нью-Йорк, чтобы немного передохнуть от гастрольного тура, и сводит меня в его любимый магазин, где продаются комиксы, то я подумал, что это было из ряда тех вещей, которые знаменитости говорят во время интервью, чтобы тебя умаслить – это такое обещание чего-то приятного, не имеющее ничего общего с реальностью. Позже я узнал, что если Робин делает кому-то такого рода предложение, пусть даже малознакомому человеку, он обязательно сдержит это обещание. Он не хотел никоим образом повлиять на то, что я расскажу о нем в статье, и ничего не ожидал взамен. Если Робин мог подарить тебе свое время, чтобы ты почувствовал себя лучше, то обязательно это делал, он дарил себя многим людям по частям.

Позже в тот же день мы с ним встретились у Forbidden Planet – магазина с шикарным ассортиментом на Юнион-Сквер. Робин путешествовал один, без свиты, охраны и даже без помощников. Он был одет в обычную одежду и не старался прятаться от людей, отказавшись даже от солнечных очков. В магазине было много покупателей, но он спокойно проходил по рядам, был взволнован, как ребенок, которому сказали, что он может выбрать себе в магазине любую игрушку. Робин провел безумно много времени, внимательно изучая витрину с дорогими статуэтками военных роботов и наводящих на размышления героинь. Он не обязательно хотел пополнить свою персональную коллекцию, но хотел посмотреть, как это смотрится в магазине: «У меня есть такой дома, – сказал он больше себе, а не мне, прохаживаясь у витрины. – И этот, и этот».

Естественно, это было неожиданно для сотрудников магазина и остальных покупателей, Робин стоял всего в нескольких футах от них и любовался теми же сувенирами, что и они. Уже прошел пик его карьеры, но все же это был Робин Уильямс, человек, которого они видели в «Доброе утро, Вьетнам» и «Обществе мертвых поэтов», а еще в многочисленных комедийных выступлениях и, конечно же, в «Морке и Минди». Он давал концерты, которые люди любили и уносили с собой в своих сердцах. Он был одной из ярчайших звезд, и теперь в пресыщенном городе, который сложно удивить знаменитостями, люди были удивлены, увидев его рядом с собой.

Когда он повернул в магазине за угол, то буквально врезался в женщину средних лет, которая его до этого не заметила. Она смотрела в пол, а когда подняла глаза и увидела его улыбку, то поняла, на кого смотрит, и была ошеломлена.

«Это… это вы», – заикалась она.

Теперь настала очередь Робина опустить глаза и стеснительно сказать: «Да». А что еще он мог сказать?

Робин до сих пор производил такой эффект на людей, даже будучи у всех на виду десятилетиями. Они не верили, что вот он из крови и плоти. Как и они, а не просто изображение на экране, сложно было осознать, что его тоже можно было вот так просто случайно встретить.

Именно так Робин проживал каждый день своей жизни на протяжении более тридцати лет. Как бы он ни хотел, никогда не было так, что его кому-то представляли или он смотрел незнакомцу в глаза, в которых не было шока от узнавания; он не мог устранить барьер, который поднимался, когда люди хотели дать ему особые преференции исключительно из благих намерений. Робин никогда не знал, как это – вести нормальную жизнь, и никогда не видел в своей жизни ничего, что выходило за рамки нормального. И никогда он не мог посмотреть на себя со стороны и гордиться талантами, которые все в нем признавали.

Первый раз я увиделся с Робином несколько месяцев назад, когда писал о фильме Бобкэта Голдтуэйта «Самый лучший отец». Мы с ним поговорили по телефону, голос у него был безмятежным и невероятно расслабленным, в нем не было ни одной фирменной интонации. «Я слышал, вы собираетесь прийти сыграть с нами», – сказал он, разрешив мне поездить с ним во время тура, который Робин планировал возобновить после операции на сердце.

Я встретился с ним в его номере в гостинице Аланты после выступления в театре Fox. Как позже я написал об этой ночи, механический ключ в его спине заставил Робина сбавить обороты, а поток пародий и смешных голосов практически сошел на нет. Но он хотел знать обо мне столько же, сколько и я о нем, интересовался моей жизнью, моей карьерой, как я познакомился со своей женой, и когда я наконец получил возможность спросить его о его воспитании, о его матери, тусклый свет в комнате стал мерцать. Робин обыграл этот момент без особых усилий: «Мама, мам, это ты? – спросил он с насмешливым трепетом в голосе. – Что ты хочешь этим сказать? Говори больше, о дух!»

В течение нескольких следующих дней я видел Робина во многих ситуациях: во время выступлений перед тысячами людей, которые были рады видеть его живым, здоровым и счастливым, во время переезда из города в город на частном самолете, во время размышлений над личными проблемами – над разводом с Маршей, над рецидивом алкоголизма, операции на сердце, а также над проблемами, приведшими его карьеру в тупик, и над недавней потерей своего наставника Ричарда Прайора.

Но была часть дня в жизни Робина, которую мне не разрешалось видеть. Когда я в тот вечер приехал в театр Fox еще до его концерта, мне сказали, что он в гримерке, в одиночестве, погруженный в свой ритуал перед концертом, это продолжится тридцать-сорок минут. Никому не позволялось его прерывать. Так он делал перед каждым концертом тура, куда я с ним ездил, и я так и не узнал, что он делал в это время.

Может, он медитировал, очищал мозг, повторял слова или боролся с тревогой, а может, просто хотел создать вокруг себя тайну и сохранить нераскрытым секрет его творческого процесса, хотя он так много себя отдавал со сцены.

В последующие годы я еще несколько раз встречался и разговаривал с Робином для статей о его новых проектах или о близких ему людях, наш последний разговор состоялся летом 201 3 года, за год до его смерти, когда я писал статью о Билле Кристале, а он работал над единственным сезоном «Сумасшедших».

Почти все, с кем я говорил и кто знал Робина – а большинство знало его лучше, чем я – описывали что-то похожее на то чувство, которое я испытал, когда меня не пускали в его гримерку. Они были уверены, что была часть его жизни, которую он ото всех прятал, у многих была частичка от него, немногим посчастливилось получить его большую часть, но ни у кого не было его целиком.

Только Робин наверняка знал, как выглядит его мир, но, казалось, понимал, что другие тоже захотят собрать воедино его историю и понять ее, и все, что они придумают, не даст полной картины. Еще в 1979 году он позволил репортеру из «Rolling Stone» в течение нескольких дней походить за ним по Голливуду, по съемочной площадке «Морка и Минди», в спортивном зале во время тренировки для фильма «Попай», за кулисами Comedy Store и дома с Валери.

Когда они в последний раз разошлись в темном Лос-Анджелесе, Робин повернулся к писателю и предостерег его, прежде чем исчезнуть в темноте: «Идите, молодой человек, и напишите свою историю. Через тысячи лет тараканы будут ползать по вашим словам, размахивая маленькими усиками и говоря: “Давай, поползли еще”».

* * *