Глава двадцать первая

Афродита была зла, страшно, ужасно зла.

Какое на хрен право имела Зои говорить с ней в таком тоне? Особенно после всего того, что Афродита сделала для нее и для всей этой чертовой кучки-вонючки? Это просто дерьмо собачье. Не собачьи какашки, как любит говорить Зои. Нет, настоящее СОБАЧЬЕ ДЕРЬМО.

– Чертов снег. Мне до смерти надоел этот снег! И этот город. И все в нем, – бормотала Афродита, плетясь к дверям школы. – Богиня, мне срочно нужно принять пару таблеток ксанакса и запить душистым глинтвейном с пряностями. – Она потянула на себя дверь. Та не поддалась. Афродита потянула еще раз. Дверь была заперта. – Закрыто, на фиг? Да вы издеваетесь! Мы же никогда не запираемся!

«Везет, как… как мне, – зло подумала Афродита. – Что за ерунда?»

Она забарабанила кулаками в дверь, но ветер и падающий снег гасили все звуки. Привстав на цыпочки, Афродита заглянула в ближайшее окно.

– Э-эй! Кто-нибудь!

Никто не ответил.

– Вот дерьмище! Настоящее полное дерьмище. – Утопая по колено в снегу, Афродита обогнула здание и вышла в занесенный снегом внутренний дворик с фонтаном и летней верандой школьного кафетерия. Здесь она постояла немного, пошатываясь на нетвердых ногах, потом подтянулась и заглянула в заметенное снегом окно.

– И здесь никого. Дерьмо. Полное. Ладно, пойду к заднему входу.

Она направилась в сторону башни, где располагались медиатека и помещения Высшего совета. Там же находился еще один вход в профессорское крыло Обители Ночи.

– Наконец-то… буду… дома. То есть не совсем дома, но все равно… Скоро мы с Дарием уедем навсегда из этой задницы мироздания под названием Талса. – Афродита взялась за ручку двери, повернула и толкнула. Дверь приветливо распахнулась. И тут до Афродиты дошло. – Черт меня побери – та дверь тоже не была заперта! Просто я тянула на себя, вместо того чтобы толкнуть внутрь. – Она согнулась пополам от смеха. Она хохотала и хохотала, пока не обессилела, привалившись плечом к арочной двери, с трудом удерживаясь на ногах.

В следующее мгновение за ее спиной просиял свет, ветер вдруг стих, и даже снег на миг замер в воздухе, приветствуя восход солнца. Отражение светила вспыхнуло в высоких окнах, расположенных вдоль стены длинного коридора за дверью. Афродита моргнула, вытерла слезящиеся от смеха глаза и остолбенела.

Преломляясь в ромбиках оконного стекла, лучи встающего солнца создавали золотисто-серебряную ауру вокруг храма Никс, и богиня, держащая полумесяц в воздетых руках, будто бы светилась в таинственном свете вьюжного рассвета. Афродита застыла, завороженная этим чудом. Потом ее глаза случайно скользнули на собственное отражение, и в странном утреннем свете ей почудилось, будто бы она видит себя в сепии, словно смотрит сквозь камеру времени.

Афродита вдруг увидела себя – то, во что она превращается.

Ее густые светлые волосы растрепаны, мокрые от снега пряди беспорядочно падают на лицо и плечи. Она стала очень худой, но лицо выглядит одутловатым, отекшим. Под глазами залегли черные тени, выражение лица сделалось отрешенным, почти безжизненным. Она выглядит недоброй, почти жестокой и намного старше своего двадцати одного года. И тем не менее это она, такая знакомая и близкая.

Трясущейся рукой Афродита дотронулась до своего лица – и знакомая незнакомка в стекле сделала то же самое.

– Мама? – прошептала Афродита. – Я – моя мать?

Отражение отчаянно зарыдало. Не в силах больше смотреть, Афродита отвернулась от него – и уперлась взглядом в храм Никс, озаренный рассветом, снегом и любовью богини.

Судорожно всхлипывая, Афродита заковыляла через двор к храму. Она распахнула дверь и ввалилась внутрь. В тот же миг она погрузилась в тишину и нежные ароматы ванили и лаванды. Афродита не медлила ни секунды. Она решительно направилась к главному алтарю храма, где стояла великолепная статуя Никс. Вокруг нее висели подношения, символизирующие любовь: разноцветные бусинки, стеклянные шарики, украшения ручной работы, свечи, сосуды с вином, чаши с медом и свежими фруктами.

Афродита упала к ногам богини, закрыла лицо руками и зарыдала – она оплакивала своего убитого отца и свою злобную, равнодушную мать, которой вскоре предстояло умереть, свое несчастливое детство и саму себя. Картины, о которых она так мучительно хотела забыть, вновь ожили и замелькали в ее памяти.

Ей было шесть лет, и она так обрадовалась, что отец пришел с работы, что забралась к нему на колени, обхватила руками за шею и поцеловала прямо в губы. Мать схватила ее за руку, с силой оторвала от отца и швырнула на пол, крича, что она слишком большая, чтобы сюсюкать и целовать мужчин в губы, и что только определенного сорта девочки поступают так с определенного сорта мужчинами. Афродита тогда не поняла, что мать имела в виду, но почувствовала себя грязной, плохой и виноватой. С того дня отец больше никогда не целовал ее при встрече и расставании.

Афродита даже не пыталась вспомнить, когда ее целовала мать: этого не было никогда.

Зато Афродита помнила, как в восемь лет она надела свой первый раздельный купальник: белый, с желтыми ромашками. Она выбежала в нем к бассейну, где загорала мать, чтобы покрасоваться в своем чудесном «взрослом» купальнике. Мать смерила ее косым, неприязненным взглядом и сказала: «Если ты уже достаточно взрослая, чтобы носить раздельный купальник, значит, пора научиться подбирать живот. Стыдно».

Ей было восемь. Она не была ни жирной, ни даже толстой. Но с того дня Афродита стала постоянно беспокоиться о своем весе и часто недоедала.

Она вспомнила себя в одиннадцать лет. Мальчик с ее улицы спросил, не хочет ли она поиграть в кикбол с ним и другими соседскими мальчиками. Ее мать сказала «нет» и велела служанке закрыть дверь перед его носом. Афродита заплакала. Мать со всей силы влепила ей пощечину и назвала ее «маленькой шлюхой».

Афродита тогда не знала, что такое «шлюха». Она нашла это слово в Интернете, но все равно ничего не поняла. Она никогда не целовалась с мальчиками, даже за руку никого никогда не держала! Но мать назвала ее шлюхой. Значит, так и есть. Разве мама не всегда права?

Воспоминания сыпались на ее, мелькали перед внутренним взором, сменяли друг друга. Слезы Афродиты высохли, рыдания превратились в икоту. Она подняла голову с мраморного пола и села, глядя на безмятежное лицо богини. Она чувствовала, будто тяжелая пелена упала с ее глаз, сердца и разума. Она наконец увидела правду.

– Дело не во мне.

Афродита сказала это статуе. Сначала ее голос дрожал, задушенный слезами и чувствами, но чем дольше она говорила и чем глубже проникала в свое прошлое, научившее ее ненавидеть себя, тем сильнее, тверже и печальнее звучал ее голос, в нем проступила мудрость: настоящая, выстраданная.

– Дело не в том, что я была недостаточно хороша, чтобы заслужить любовь матери. Никто и ничто – ни ребенок, ни муж, ни работа – никогда не были и не могли быть достаточно хороши для моей матери, потому что она не была хороша для самой себя. Она не любила себя. Жизнь несла ей одни разочарования, потому что она была испорчена. Ее жизнь была испорчена, потому что она сама была испорчена. Она была испорчена. – Афродита смахнула с лица мокрые волосы и высморкалась. – И я не могла ее исцелить. Что бы я ни делала, я не могла заставить ее полюбить меня. Я могу исцелить и исправить только саму себя, полюбить себя. Я должна отпустить свою мать и вместе с ней отпустить всю боль, которую она принесла в мою жизнь. Если я не сделаю этого, то сама превращусь в свою мать. Я должна ее отпустить.

Она уронила лицо в ладони и снова заплакала, но на этот раз слезы несли облегчение и освобождение, потому что Афродита Ла-Фонт впервые начала жить своей собственной жизнью.

– Драгоценная дочь моя, я долго ждала этой минуты. Я хотела знать, что ты выберешь: исцеление или саморазрушение. Я бесконечно рада, что ты сделала мудрый выбор.

Афродита подняла голову и посмотрела на статую – но статуи больше не было. Вместо мраморной фигуры Никс перед ней стояла сама богиня, облаченная в серебряное и золотое одеяние. Темные волосы водопадом ниспадали к ее талии, а диадема из звезд сияла так ярко, что Афродите пришлось опустить глаза. Она благоговейно склонилась, прижавшись лбом к холодному мрамору.

– Прости меня, Никс. Я была тщеславной, немилосердной и эгоистичной. Я была жестока к себе и к людям, которые меня любят. Я не заслуживаю прощения, но умоляю: прости меня.

Афродита почувствовала, как рука богини легла на ее голову, и в тот же миг все ее существо наполнилось такой безграничной и беспричинной любовью, что она не выдержала и громко ахнула.

– Не нужно умолять, дочь моя. Я понимаю тебя. Я понимала тебя с того момента, когда ты была отмечена. Все это время я лишь ждала, когда ты сама поймешь себя. Встань, Пророчица. Прими свое будущее.

В тот же миг нестерпимая боль пронзила лоб Афродиты, опалив все ее лицо испепеляющей огненной мукой. Но в следующее мгновение боль прошла без следа.

Афродита подняла голову и посмотрела в улыбающееся лицо богини. Никс сделала изящный жест рукой – и перед ней возникло зеркало в серебряной раме. Афродита увидела в нем себя. Словно во сне, она подняла руку – и увидела, как ее отражение дрожащими пальцами ощупывает изысканную татуировку в виде синих и алых фейерверков, прелестной маской окаймлявших ее глаза.

– Ч-что это? Я не понимаю, – ее голос дрожал еще сильнее, чем руки. Афродита была настолько переполнена чувствами, что едва могла говорить.

– Это часть дара, предназначенного для моей Пророчицы, который дожидался момента, когда она сможет принять его.

– Прости меня, Никс, но я все равно не понимаю.

– Дочь моя, не нужно просить у меня прощения. Ты ни в чем не виновата. Это невозможно постичь без моего объяснения.

Афродита с трудом оторвала взгляд от своего преобразившегося отражения и посмотрела в глаза богини.

– Кто я такая?

Улыбка Никс была подобна солнечному и лунному свету, соединившимся в ослепительном сиянии счастья.

– Подобно тому, как Зои Редберд соединяет два мира: древнего мира моих первых детей и сегодняшнего безумного современного бытия, – так и ты, дитя мое, соединяешь миры. – Богиня взмахнула рукой – и зеркало исчезло.

– Миры? Ты говоришь о мире людей и мире вампиров?

– Нет, дочь моя. Я говорю о мирах моих детей – детей, носящих синие и красные Метки. В тот самый миг, когда ты пожертвовала частицей своей человечности, чтобы спасти Стиви Рэй и моих детей, отмеченных красным, ты сделалась мостом между двумя мирами. С тех пор я ждала и надеялась, что тебе хватит сил, чтобы исцелить свое прошлое, и мудрости, чтобы найти новый путь в жизни. И сегодня мои надежды сбылись.

– Значит, я – мост? – спросила Афродита своим обычным, чуть насмешливым голосом.

Никс рассмеялась, и звезды на ее диадеме замерцали неземным блеском.

– Да, дочь моя. Но теперь ты еще и настоящий, полностью превратившийся вампир.

Афродита зажала рукой рот. Она была настолько переполнена счастьем, что боялась взорваться. Богиня с бесконечным терпением ждала, когда ее Пророчица справится со своими эмоциями и сполна насладится ощущением покоя и целостности, которого никогда не испытывала раньше. Наконец к Афродите снова вернулась способность говорить, и она подняла глаза на свою богиню.

– Спасибо. Я знаю, это слово не в силах передать то, что я испытываю, но тут уж ничего не поделаешь. Спасибо, Никс. Клянусь, я тебя не подведу. Я не превращусь в свою мать и больше никогда не позволю ей причинить мне боль.

– Знаю, дочь моя. Хочешь ли ты узнать, как усилить свой пророческий дар?

– Значит, эта роскошная Метка и видения – еще не все? – Афродита лукаво улыбнулась богине. – Неужели? Пожалуйста, скажи, что ты избавишь меня от кровавых слез, боли и слепоты, которыми сопровождаются мои приступы ясновидения!

– Нет, дочь моя, этого я не могу тебе сказать, ведь каждое видение имеет свою цену, и для тебя эта цена – боль. Твой новый дар тоже будет обременен ценой, но я надеюсь, что она окажется для тебя менее болезненной.

– Вот теперь я совсем ничего не понимаю.

– Тогда я скажу начистоту. В современных мирах, где живут синие и красные вампиры, мне нужна Пророчица Справедливости. Стать ею может лишь та, кто на собственном опыте убедилась, что не вся красота – благо и не вся простота – недостаток, что Тьма не всегда несет с собой зло, а Свет – добро.

Афродита ненадолго задумалась, потом кивнула.

– Моя мать и Неферет обе были прекрасны – и обе полны Тьмы. Черный бык может казаться плохим, но на самом деле он – сама любовь и чистый Свет. Это мне понятно. Но какое отношение все это имеет ко мне, к пророчествам и справедливости?

– Я никогда не хотела влиять на жизненный выбор моих детей, ибо верю, что человечность неотделима от свободы воли. Забери у людей свободу воли – и человечество превратится в марионеток, которые никогда не смогут полностью раскрыть свои возможности. Однако падение Калоны и проклятие Неферет потрясли меня. Я поняла, что ошибалась. Бывают времена и случаи, когда божественное вмешательство не только необходимо, но и желанно, ибо милосердно. Это особенно справедливо для эпох, когда миры находятся на переломе – как сейчас. Ты, моя умная, острая на язык и дерзкая дочь, станешь моим божественным вмешательством.

– Ты уже знаешь о зомби, ворвавшихся в наш мир из другой Обители Ночи? – спросила Афродита, качая головой. – Впрочем, о чем я спрашиваю? Ты – наша богиня. Разумеется, тебе все известно. Но твои слова напугали меня, ничего не объяснив.

– В таком случае я должна успокоить и просветить тебя. Я награждаю тебя даром человечности и второго шанса. Бывают времена, когда тот, кто кажется безнадежным, оказывается достоин шанса искупить свои прегрешения. Я наделяю тебя силой даровать человечность тем, кто утратил свою, чтобы и у них появился шанс все исправить.

Несколько мгновений Афродита ошеломленно смотрела на богиню, потом горячо воскликнула:

– Нет! Я не хочу такой силы!

– Именно поэтому, а также благодаря твоему прошлому я избрала тебя своей первой Пророчицей Правосудия. Ни один истинно достойный не захотел бы такой власти.

– Но как я узнаю, кто достоин получить второй шанс?

– Узнаешь.

– Как? – вопрос прозвучал сдавленно, как писк, и Афродита откашлялась, прежде чем продолжить: – Я не очень сообразительная, часто все порчу и обижаю людей, на самом деле постоянно, все время, даже когда не хочу.

– Да, любимая дочь моя, ты очень человечна. Именно это качество я больше всего ценю в тебе. А еще ты всегда говоришь то, что думаешь, почти не оглядываясь на последствия. Это главное для Пророчицы. Несмотря на молодость, ты наделена подлинной мудростью. Верь себе, дочь моя, прислушивайся к своему сердцу и опирайся на свою мудрость.

– К сердцу?

– Выслушай, что говорит это, – богиня ласково коснулась лба Афродиты, – и это, – она положила руку на ее грудь, – и ты никогда не ошибешься.

– Хорошо, я постараюсь. Конечно, я пока не знаю, насколько хорошо у меня будет получаться, зато точно знаю, что не раз ошибусь и напортачу, но я буду стараться, обещаю.

– Я принимаю твои обещания, Пророчица.

– Ты сказала, что всякий дар имеет цену. Чем я должна расплатиться за этот дар?

– Всякий раз, когда будешь давать кому-то второй шанс, ты будешь утрачивать частицу дара правосудия. Ты заметишь это, потому что твоя Метка будет постепенно бледнеть, пока не исчезнет совсем. Настанет день, когда ты станешь такой, какой была раньше.

– Раньше?

– До того, как была отмечена. Когда твоя татуировка полностью исчезнет, вместе с ней пропадет и твой пророческий дар, и я освобожу тебя от своей службы. Остаток жизни ты проживешь как простая смертная, но почитаемая и обожаемая во всех Обителях Ночи всего мира. Ты будешь жить с тем, с кем решишь связать свою жизнь, а когда мирно скончаешься в окружении детей и любимых, навсегда вернешься ко мне.

Афродиту бросило в жар, потом в холод.

– Дети?

– Да, дочь моя. Их будет много: дети, внуки и правнуки. Ты будешь любима поколениями тех, кто унаследует твою кровь. В твоей жизни будет столько любви, света и счастья, что ты забудешь печали своего безрадостного прошлого. Так я сказала – и так тому и быть.

Афродита смахнула слезы, струящиеся по ее щекам.

– Я смогу спасти Другого Джека!

– Сможешь. Ты можешь спасти всех красных вампиров и подлетков, которые невольно попали в этот мир. Но будешь ли ты спасать их, Пророчица? Достойны ли они второго шанса?

Афродита долго смотрела на богиню. Мысли вихрем проносились в ее голове.

– Я… не знаю, – сказала она наконец. – Откуда мне знать, достойны ли они? Единственный из них, кого я знаю, – это Другой Джек, да и его я видела всего раз. Вот дерьмо, я понятия не имею, что делать! – Она вздрогнула, затрясла головой и смутилась. – Прости меня. Случайно вырвалось. Я понимаю, Пророчицы так не говорят.

– Думай разумом, чувствуй сердцем, дочь моя.

– Хорошо… Я знаю, что Другой Джек и его приятели пришли из жуткого мира, в котором правит Неферет. Она устроила там бойню. В этом мире нет ни Зои, ни Стиви Рэй, поэтому там некому было убедить меня поделиться своей человечностью… Значит, эти красные вампиры и подлетки были полностью лишены возможности выбора между Светом и Тьмой… – Афродита замолчала, почувствовав, как ее сердце приходит в согласие с разумом. – Поняла! Я знаю, что делать.

– Каково же будет твое решение, дочь моя?

– У них никогда не было выбора, поэтому они заслуживают второго шанса.

– Тебя не заботит, насколько сильно истощится твой дар, если ты решишь спасти всех?

Афродита шумно втянула в себя воздух, потом медленно выдохнула.

– Нет, мне кажется, это не нужно принимать в расчет. Речь не обо мне, а о них. – Она поколебалась, потом все-таки спросила: – Как много я потеряю?

– А что насчет твоей матери? Ты даруешь ей второй шанс?

Афродита изумленно отшатнулась.

– Моя мать? Но при чем тут она? Она не вампир – не красный и не синий.

– Твой дар распространяется не только на вампиров и подлетков, дочь моя. Твой дар – это милосердие человечности, оно принадлежит всем: и вампирам, и людям.

Афродита встала и принялась взволнованно расхаживать перед богиней. Она обхватила себя руками, будто пытаясь защититься от распада. Наконец остановилась и посмотрела на Никс. Ее лицо было залито слезами, в надтреснутом голосе звенело отчаяние.

– Мое сердце и разум едины. Моя мать не заслуживает второго шанса.

Никс сошла с возвышения и приблизилась к Афродите. Богиня ласково обняла свою Пророчицу и прижала ее, рыдающую, к своей груди. Она гладила ее по волосам и шептала нежные слова утешения, дожидаясь, когда Афродита выплачется.

– Спасибо, – сказала Афродита, высвобождаясь из объятий Никс. – Мне уже лучше. Но мой ответ остается прежним. Моя мать не заслуживает второго шанса. Мое сердце и разум говорят одно: нет. Они говорят, что я не могу исцелить ее, а значит, должна отпустить. Это я и сделаю.

– Ты мудра. На протяжении жизни Фрэнсис Ла-Фонт не раз давали шанс измениться и изменить свою судьбу, но эгоизм и разрушительная ненависть к себе помешали ей воспользоваться этими возможностями. Однако дети не должны решать, заслуживают ли их родители искупления. Тяжесть этого решения для них непосильна. Поэтому я сделаю тебе еще один подарок. По твоему слову человечность будет возвращена красным вампирам и подлеткам из другого мира, но этот дар я возьму на себя. Ты не будешь платить за него, твоя пророческая сила не уменьшится. Кроме того, я дарую твоей матери второй шанс. Быть посему!

Богиня взмахнула рукой, и воздух вокруг нее всколыхнулся и задрожал, как прозрачная вода, в которую бросили камень. Афродита смотрела во все глаза, завороженная. Реальность уплотнилась, сгустилась, стала меняться на глазах… Это было настолько потрясающе, что Афродита затаила дыхание, боясь спугнуть чудо.

Потом так же внезапно все закончилось. Афродита шумно и жадно вздохнула.

– Что это? Все случилось? Ты это сделала?

– Да, дочь моя. Все сделано. Я горжусь тобой, как мать гордится своей любимой дочерью. А теперь – счастливо встретиться, счастливо проститься и счастливо встретиться вновь.

Фигура Никс стала таять на глазах, только звезды ее диадемы еще несколько мгновений мерцали в воздухе, но потом угасли и они, оставив после себя сияющее облачко бриллиантовых брызг.

– Я достойна материнской любви, – прошептала Афродита.

И тогда из прозрачного воздуха до нее донеслись полные любви слова богини: «Конечно, моя милая, моя мудрая, моя прекрасная дочь. Моя любовь, как и мое благословение, всегда пребудут с тобой».