Сколько Витюня себя помнил, кто-нибудь всегда мешал ему выспаться. В детстве его без всяких церемоний будила поднявшаяся спозаранку мать и раздраженно звенела над ухом насчет того, что пора, мол, собираться в школу. Позднее его минимум трижды в неделю будил похмельный Шурка Подойников, сосед по комнатушке в общаге, с жалобными матюками собирающийся в институт к первой паре – при том, что раньше двух часов ночи никогда не ложился, извращенец. И, наконец, последние месяцы в ТОМ мире Витюню сгонял с постели механический будильник, громомерзко дребезжащий агрегат, специально поставленный творить свое подлое дело вне пределов досягаемости, дабы не вводить хозяина в соблазн спросонья убить его ударом ладони. Ненавидяще рыча, Витюня сваливался с кровати, атакующим танком устремлялся к мучителю через всю комнату и по пути успевал понять, что и на этот раз будильник останется жив, а вот его, Витюни, судьба немедленно облиться водой, одеться, швырнуть в рот что-нибудь питательное и постараться добраться до стройки без опоздания. Заказчик торопил, «новые русские», жилищно стесненные наследием проклятого прошлого, жаждали дома, и выходные случались редко.

Зато теперь!..

Кто помешает выспаться всласть? Ну не жена же, правильно воспитанная туземка! Само собой, она встала раньше мужа и, судя по дразнящим обоняние запахам, озаботилась приготовить мужу сытный завтрак. Могут, конечно, прийти от Растака, позвать на совет… что-то давно не звали, между прочим. Ну и правильно, пусть они там себе мудрят, мудрецы, а наше дело простое…

Ну, иной раз ЧП какое-нибудь случится спозаранку… Так это редко. Прибежал недавно гонец с высунутым языком, переполошил всех и вся: во владения Лососей вторглись какие-то уроды, сбили заслон и пограбили селение. Можно было и не просыпаться: все равно Растак побил уродов своими силами, решив не тревожить непобедимого богатыря марш-бросками по весенней снежной каше. С одной стороны, немного жаль, что не довелось помахать Двурушником, руки уже соскучились, а с другой стороны, где еще найдешь такое разумное и заботливое начальство? Больше нигде, и нечего искать добра от добра.

Повезло, что и говорить. И десятина с добычи идет исправно, и со двора слышен стук – подаренный Растаком раб истово колет дрова, не ленится. Хорошо…

– Хара! – воззвал Витюня, распахнув веки. Сил дрыхнуть дольше уже не было никаких. – Иди сюда!

Подошла, села. В глазах – спокойствие и довольство. Хорошая жена. А уж как насытила вдовий голод по мужику – совсем золото. Расцвела, похорошела. Не ревнивая и не шлюха. А главное, дала понять мужу, что он мужчина ого-го! Куда до нее бабам из ТОГО мира!

Витюня провел ладонью по округлому животу жены и, наверно, не удержался бы от того, чтобы затащить ее под лисье одеяло, если бы, отдернув шкуру, на земляном пороге не появился Юрик. Все такой же – шустрый, рыжий, и рот до ушей, а по глазам видно, что без подколок и на этот раз не обойдется. Как будто он не исчезал никуда, не шлялся по черт знает каким мирам со своей колдуньей и не вернулся только чудом. С гуся вода.

– Все валяешься? Пролежни будут.

Поклонившись гостю, Хара степенно вышла – не след женщине мешать разговорам мужчин. В свою очередь, Витюня лишь издал невнятное междометие. Специальных слов можно было не произносить: сейчас это трепло расскажет обо всем, что видело и слышало. И даже больше, чем хотелось бы знать.

– У Лосей неспокойно, – сообщил Юрик. – Риар вроде приказал там кого-то придушить, ну они и взвились. Придушенный у них в авторитете был, оказывается. Растак туда подкрепление шлет.

Витюня грузно привскочил на лежанке.

– Надо подсобить, а?

Юрик пренебрежительно махнул рукой:

– Ну иди попросись. Мухоморами тебя не покормить? Берсерк.

– А что? – Витюня насупился.

– Остынь. Растак не позволит. Лосям и без тебя рога пообломают. Кто они такие, чтобы против них слать самого Вит-Юна, непобедимого и легендарного? Много чести. Ничо, поучат их немного, будут как шелковые. И без нас поучат. А ты что, батыр, во вкус вошел?

Витюня с хрустом потянулся всем телом.

– Да нет… скучно просто.

– Еще поскучай. Или сходи к Свагги, пусть он тебе штангу скует. Медную. Чтобы брюхо не росло. Пока весь снег по лесам не растает, серьезной войны не будет, это точно.

Юрик прошелся по землянке взад-вперед, повертел головой, заглянув во все углы, одобрительно прищелкнул языком перед стенкой с оружием и словно бы только сейчас обратил внимание:

– А твоя Хара ничего… Хозяйственная женщина.

– А твоя?

– Спрашиваешь! Переживает вот только… Дед-то ее отбросил коньки у нее на глазах. Она и Дверь после этого не сразу смогла открыть, наорать даже пришлось… Сначала ревела, теперь вроде успокоилась, за живот боится. Твоей когда рожать?

– Летом, в конце.

– А моей в начале. Ну ладно, лежи дальше. Услышу что интересное – свистну.

С тем и ушел. Витюня ощупью дотянулся до кувшина, хлебнул из горлышка и, жмурясь, заворчал от удовольствия. Прекрасное свежее пиво, не какая-нибудь заграничная моча в жестянке и даже не любимое прежде «Славянское». Гораздо лучше. И чего это поначалу мнилось, будто оно плохое?

Нет, жизнь хороша, а недолгую скуку можно и перетерпеть. Наконец-то все наладилось, и иного не надо. Чего не хватает: Лунохода-Мамыкина, что ли? Агапыча? Доцента Колобанова? Век бы их рож не видать. Светка? Да ну ее. Хара лучше уже тем, что не лезет с заумью и не подковыривает, когда у нее, видите ли, интеллект свербит. И вообще народ тут правильный, все как один мировые мужики, без заскоков. Опять же, уважают силу и заслуги – кроме разве что рыжего парашютиста, но без него, как ни крути, было бы скучновато. И с какой болезни еще недавно казалось, что жить тут хреново?..

А вот вам всем! Как раз наоборот!

Мысли. Горькие, как яд. И бессильные.

Бессонными ночами под мирное похрапыванье мужа выплаканы слезы. Короткий нож с острием, как жало, всегда под рукой.

Вот чего хотел дедушка… Вот о чем он мечтал, роняя перед смертью будто бы бессильные, а на деле точно рассчитанные слова.

Перехитрить судьбу, словчить, затаиться. И ударить наверняка. Может быть, еще не поздно…

Сначала – Вит-Юна. И Хару, носящую под сердцем плод, чтобы не осталось ничего живого, принадлежащего Запретному миру.

Потом – мужа.

А сделав дело, спокойно, но и не мешкая, чтобы извечная человеческая воля к жизни не успела сломить ее, Юмми, волю, надо поднести к шее тот же медный клинок, напившийся крови любимого, и быстро чиркнуть там, где пульсирует главная жилка, связывающая просящуюся к предкам душу с остающимся на Земле телом.

Юмми знала: сначала будет боль, совсем несильная. И все-таки настигнет, ослепит напоследок вспышка бессильной жалости к себе и маленькому, что уже начинает возиться в округлившемся животе. Потом с неба низринется темнота, и станет покойно и хорошо. Совсем хорошо.

Так что же ты?!

Не медли!

Сегодня же ночью!!

Нет. Опускается рука, и страшно колотится сердце, и всякий раз после того, как подумаешь, что могло бы случиться непоправимое, маленький в животе начинает протестовать и толкаться.

Ты тоже любил когда-то, дедушка. Скажи, убил бы ты свою Ильму для пользы племени? Себя – да. Можно не спрашивать. А ее? А своего еще не рожденного ребенка? А если убийство пойдет на пользу не племени Земли, а его врагам?

Ответь мне, дедушка!

И скажи заодно, какое мне дело до потомков, что родятся через сотни поколений, если племя может лишиться своего продолжения в будущем уже сейчас, как только вожди покоренных племен решат, что Растак утратил свою удачу и помощь добрых духов? Ты ни слова не сказал о том, что племя Земли оставят в покое соседи, позволят ему зализать раны. Спасибо, что не солгал, дедушка!

И еще: ты забыл, что удел женщины – дарить жизнь, а не отнимать ее. Наверно, поэтому женщины-кудесницы столь редки и ни одна из них не рожала детей. Ты забыл, что женщина никогда не отдаст ни свое дитя, ни своего любимого. Разве можно требовать от реки, чтобы она остановилась и потекла в гору?

Муж переворачивается на спину. Теперь он храпит сильнее и смешно приоткрыл рот. Затем несколько раз дергает лицом. Наверное, ему снится что-то, может быть, его родной Запретный мир, куда он больше не хочет возвращаться. Так сказал он сам. И еще впервые сказал, что любит. Разве есть на свете большее счастье?

Есть. Родить ему ребенка. А потом еще. И у детей тоже когда-нибудь будут дети, а у тех свои дети, и ниточка будет тянуться еще долго-долго…

Я люблю тебя, дедушка. Но никогда не сделаю по-твоему. Пожалуйста, не мучь меня, отпусти…

Пожалуйста…

Влажный, недавно отдавший весеннему солнцу остатки снега лес долго не желал загораться, несмотря на высокие костры из валежника, сложенные почитай у каждого ствола на опушке, казавшегося посуше других и политого топленым бараньим жиром – не принесенным с собой, нет, но спешно добытым из заколотых животных небольшого стада, что пастухи Медведей не успели угнать в горы. Лес чадил. По-змеиному шипели переполненные весенним соком стройные стволы, обугливались и лопались, мучительно умирали, но и мертвые сопротивлялись огню.

До поры. Ибо кто не знает: всякое сопротивление имеет предел. И вообще все на свете имеет предел. Конечно, кроме мудрости вождя, силы духа его войска, отведавшего новых побед и почти забывшего о единственной неудаче, крепости боевого строя и мощи несокрушимого Вит-Юна.

И огонь пересилил воду. В трех местах разом вспыхнули факелами дремучие ели, пламя загудело, заюлило в крутящемся дыму, воровато облизало соседние кроны – и пошло разрастаться вширь, а главное, вглубь, как раз туда, где оно было сейчас нужнее всего, куда гнал его несильный, но вполне достаточный ветерок солнечного весеннего полдня.

На потрепанное и отогнанное, но еще не разбитое войско Медведей, ждущее в знакомой вдоль и поперек лесной чаще отнюдь не огня – глупых воинов Растака, легко попадающих в западни, хитро устроенные непревзойденными во всем горном поясе мастерами лесных ловушек! А с ними – на остатки войска племени Вепря и, может быть, некоторое количество их пособников из смежных миров, неразумно надеющихся когда-нибудь вернуться к родным очагам. Как будто тот, кого не позднее следующего лета признают вождем все племена горного пояса, может позволить себе роскошь совершить одну и ту же ошибку дважды!

Хочешь биться? Выходи на поле и бейся, если чувствуешь себя сильнее. Если нет, вспомни, охотник: самую хитрую и осторожную лисицу можно выкурить из норы.

Лишь необходимость сохранять достоинство удерживала Растака от нетерпеливого притоптыванья ногой. Долго еще соседи-враги намереваются унижать себя, глотая дым?

Без сомнения, биться они станут отчаянно – и Медведи, и Вепри, и особенно пришельцы из смежных миров, кстати, лучшие рабы, которым некуда бежать. Но те, кто позвал их на помощь, должны надломиться раньше – и потому, что в душе они уже не верят в победу, и еще потому, что знают: чем раньше они сложат оружие к ногам победителя, тем на более легких условиях получат его обратно, уже союзниками. Известно всем: Растак не какой-нибудь вождь крысохвостых, ему не нужна лишняя кровь людей одного с ним языка. Недоверчивый Туул, вождь Вепрей, напрасно думает, что в брошенном им селении и уцелевшей горсткой его воинов Растак упился местью, – нет, он лишь позволил своим попользоваться имуществом побежденных, но не тронул тех, кто не оказал ненужного сопротивления, и приказал не бесчестить женщин. Что совсем нетрудно исправить в случае дальнейшей несговорчивости упрямца: великодушие великодушием, но всему же должен быть предел!

Но этой битвы все-таки не избежать…

Зато после славной победы, надо думать, кое-какие народцы присоединятся к союзу добровольно. Хотя бы те, что называют себя детьми Филина и детьми Зубра. А там, глядишь, и хитрый Свиагр, вождь Горностаев, сообразит, что выгоднее сохранить жизнь, поступившись частью свободы, нежели потерять свободу вместе с жизнью. То-то он в этот раз не пришел на помощь ни Медведям, ни Вепрям!

Но с Ур-Гаром и Мяги разговор будет особый.

Не месть, нет. Недостойная вождя многих племен злоба давно выдохлась. Приползи Ур-Гар на брюхе, заливаясь покаянными слезами, – пришлось бы великодушно простить отважного противника и со временем позволить ему найти славную смерть в бою, как нашел ее Култ, чересчур могучий для вождя, чья верность сомнительна. Разумеется, боевой топор, перерубивший ему шейные позвонки, держала рука врага, тому есть свидетели, а что удар упал сзади, так в кровавой свалке случается и не такое…

Растак подавил в зародыше ненужную усмешку, загнал ее внутрь. Не время и не место. Величавое спокойствие – вот каков должен быть вождь перед воинами, замершими в напряженном ожидании.

Кстати уж, о крысохвостых… Вовремя они ударили на Волков, ничего не скажешь. Как нарочно. Разумеется, Растак тут ни при чем: ну кто хоть раз вел с крысохвостыми переговоры? Кто способен понять их несусветный язык? А то, что среди рабов упрямого племени Беркута оказалась одна старуха, много-много лет назад взятая в набеге на долину богопротивных соседей, – чистая случайность, не более. Как случайность и то, что две седмицы назад старуха исчезла куда-то вместе с Риаром, а спустя несколько дней вернулся один Риар и целый день о чем-то совещался с вождем. Ну разумеется, это случайность, кто может думать иначе? Счастливая случайность, благодаря которой Ур-Гар пока не прислал на помощь Медведям и Вепрям ни одного человека!

Теперь уже и не пришлет.

На этот раз усмешка на миг искривила угол рта и спряталась. Все равно очень скоро придется истребить и упрямых Волков, и диких крысохвостых с их тошнотворными обычаями – вот пусть-ка возьмут пока на себя часть этой работы! Пришло время жать урожай, придет время и собирать колоски за жнецами.

Ну скоро ли они там?!

Пора бы. Чего тянуть. Все равно у врагов нет иного выхода, кроме как попытаться геройски отбить свою драгоценную Дверь… Или они собираются изжариться?

Ну то-то! Растак удовлетворенно хмыкнул, когда перестрелах в пяти из еще не охваченной огнем части леса повалило чужое войско. А немало их там… Пожалуй, эти упрямцы заставят-таки попотеть…

Крику Хуккана с правого крыла развернутого к лесу строя вторил крик Риара с левого крыла. Правое крыло двинулось вперед, левое же попятилось. Медленно и неуклюже, но все же грозно на вид, строй разворачивался лицом к противнику.

– Держи равнение! Ты куда вылез, морда? Шаг назад! – это уже Юр-Рик. С центра, как всегда. Рядом же с ним несокрушимый Вит-Юн. Там, где эти двое, поджилки у врагов трясутся заранее.

Строй замер. Ощетинился. Не два неполных ряда, как когда-то, а целых три. Да еще отряды лучников, да позади строя малый – большого не нужно – заслон у захваченной Двери, чтобы никакая собака из соседнего мира не укусила в спину. Тамошние тоже упрямы не в меру: никак не свыкнутся с мыслью, что теряют этот мир, и теряют навсегда. А придется свыкнуться…

О! Враг тоже строится перед боем? Это что-то новенькое.

На правом плече Юрика лежало копье воина из второго ряда. Мешало, а что поделаешь? – надо. Когда стенка столкнется со стенкой, лишний ряд длинных копий никак не помешает. Но еще до столкновения третий ряд метнет поверх первого и второго рядов дротики – особые, с небывало длинными шиловидными наконечниками, глубоко вонзающимися в щиты, не позволяющими обрубить древко. Проверено практикой: каждый воин третьего ряда успеет угостить врага минимум тремя дротиками, а лучшие метальщики – четырьмя.

– Что скажешь? – спросил Витюня, боданьем головы указывая на неприятельские ряды.

– А чего тут говорить, – отозвался Юрик. – Плагиат типичный. Бездарное подражание. Спорим, они развалят строй еще до удара? Притом у них вон два ряда всего, а у нас три. И стрелков больше. Не-е, мы им холку намнем! Ты, главное, батыр, кладенцом своим шинкуй с разбором…

– А что?

– А то. Надоело уже уворачиваться.

– Так не подсовывайся под руку, и все дела.

– Ага! А кто тебе бок прикрывать будет? Это ж ты у нас танк, а я так, десант на броне…

Витюня наморщил лоб, отчего из-под ушанки выкатилась и задрожала на кончике носа крупная капля грязноватого пота.

– Давно бы уже слинял, – посоветовал он, помолчав. – Сам же говорил: весной, мол. Так вот она, весна, и до этой ихней Двери рукой подать.

– А сам чего же?

– А мне и тут хорошо. Не то что некоторым.

– Это мне-то плохо? – хмыкнул Юрик.

– А что, нет?

– Да как тебе сказать… Не фонтан, в общем. Только вот в чем дело, батыр: ты Мертвого мира не видел, а я по нему пешком ходил. Он от нашего прежнего мира недалеко ушел, это я тебе говорю. Была бы там не железная дорога, а какой-нибудь супер-пупер-антиграв – тогда, конечно, другое дело. Или был бы мертвым всего один мир, а не три – тогда еще можно было бы усомниться… Сечешь, фельдмаршал, о чем я?

– Ну? – Витюня захлопал глазами.

– Тормоз. Ну, допустим, вернусь я назад, и что мне – подыхать не от старости, а неизвестно от чего? Вместе со всеми остальными? Щас! Знал бы наверняка, что впереди еще лет сто, – тогда да, рванул бы когти. Старый тот пень правду сказал: там осталось недолго. А здесь впереди еще минимум двести поколений. – Юрик хрюкнул. – Мне хватит. От этих небось еще какие-нибудь древние греки произойдут, ну и кельты там, славяне, викинги всякие…

Витюня кряхтел и сопел, рожая в муках ответную реплику.

– Ты здесь-то доживи до старости… – родил.

– И доживу. Еще одна, ну две такие потасовки – и хана сепаратистам, живи и наслаждайся. Только в политику лезь с умом, а то организуют тебе здесь местный вариант автомобильной катастрофы… Как Култу.

– Делать мне нечего – лезть в политику.

– Ню-ню. Вольному воля. Ты чего, батыр, вертишься? Стой спокойно, щас эти уроды на нас полезут.

И вправду: несокрушимый богатырь и топтался, и поводил необъятными плечами, совершенно явно и притом с могучими усилиями таща из глубин сознания тревожащую мысль.

– Дык… это… опять небось какой-нить колдун убить попытается? – сумрачно прогудел он.

– А где ты видел колдунов? – спросил Юрик с интересом. – Ер-Нан, что ли? Так он дурак, а не колдун, и перед паханом стелется.

– Твоя жена.

– Пф! Моя телка в порядке, это я тебе точно говорю. Вот дед ее – тот да, спал и видел, как бы нас с тобой поскорей уконтрапупить. А знаешь почему? Мы с тобой вроде вирусов – внедрились, нашли слабое место и заразили. Идиоты они, местные чародеи. Запретный мир для них запретен! Да я бы на их месте туда экскурсии водил, из кустов поглядеть на цивилизацию! А после него в Мертвый мир, чтобы дошло до каждого… Испугались, наверное, что не все их соплеменники такие святые, как они. Система-то у них при Договоре была крепкая, но потенциально неустойчивая: один вирус – и привет. А тут целых два. Скарр, видишь ли, хотел послужить фильтром, только он не понял, что мы с тобой, батыр, фильтрующиеся вирусы. Ящура, наверное, – и Юрик фыркнул. – Вот инфильтрат и просочился, куда ему не следовало…

– Сам ты вирус!

– А я что говорю? Тебе обидно, что ли? Уговорил, будешь вибрионом. Или спирохетой. Соглашайся, Носолом, это повышение.

Витюня задышал чаще.

– Нарочно меня заводишь, да?

– А как же! Самое время. Вон, глянь, те уроды уже двинулись. Сейчас порезвимся. Ату, вибрион!

Витюня взрыкнул в ответ и, ощущая в плечах знакомый зуд, стал смотреть на неровный, приближающийся шагом строй врагов.