Великое счастье Витюни, что он не понял тех фривольных шуточек и рискованных пожеланий, которыми был осыпан вместе со своей благоверной по дороге к новой землянке – старое жилище отходило Юрику. Чуть только стемнело, галдящая толпа нетрезвых туземцев (а теперь – неужели соплеменников?) проводила его до самого порога, вернее, до земляных ступенек перед занавешенным шкурой входом. «Каждой семье – по отдельной квартире!» – успел сострить Юрик напоследок и тоже дал себя увлечь.

Витюня шел покорно, как на эшафот. В голове, вопреки Аристотелю, – пустота, в душе – тихое отчаянье.

Сильнее всего хотелось удрать – но куда, спрашивается? Увяз… Муха в сиропе. Рыжий хохмач третий месяц кормит обещаниями. Ну правильно, ему тут понравилось! Уж всяко интереснее, чем торговать нижним бельем! И баба эта, что идет по левую руку… Харой звать, что ли? Сестра вождя. Да ну ее совсем с ее имечком и братцем! И с крутыми бедрами!

При мысли об интимной близости с новоиспеченной женой у Витюни начинали слабеть ноги. По правде говоря, сексуальными подвигами в институтском общежитии он никогда не отличался и, в отличие от многих, в половые гиганты лез только в снах. Два-три случайных опыта убедили его в том, что нечего зря терять время и, главное, силы. Проведешь веселую ночку, а завтра не сможешь взять начальный вес и чего-чего только не наслушаешься от тренера! Да и СПИДа Витюня боялся не на шутку. А уж с тех пор, как был унижен смехом одной шлюшки по поводу скромных, несоразмерных громоздкому телу габаритов его мужского достоинства, – впал в тягостное уныние и впоследствии даже со Светкой старался поддерживать чисто дружеские отношения, хотя мог бы…

Что мог бы, ну что?! В торричеллиевой пустоте, царившей в голове Витюни, споро, как бамбук, росло единственное, но паскудное убеждение: сейчас он ничего не сможет! Вообще! Ни с кем! А с этой бабой, скорее всего, – никогда!..

Нет, все-таки был грамм рафинада в этой бочке уксуса: шуточки подвыпивших гостей, провожавших супругов к теплой супружеской постели, не дошли до сознания Витюни, ибо не были переведены – единственного переводчика чуть меньшая толпа провожала совсем в другую сторону. Если бы целомудренный Витюня понял, чего желают ему развеселые туземцы, тупая покорность могла бы внезапно ахнуть таким фугасом, что никому бы мало не показалось! Даже при том, что лом остался совсем в другой землянке, куда сейчас повели рыжего негодяя с его малолеткой…

В помещении, ясное дело, царил полный мрак, однако опасения Витюни насчет того, что под покровом этого мрака он будет с места в карьер подвергнут сексуальным домогательствам, не оправдались: Хара первым делом добыла из очага уголек и, раздув его, затеплила сальную плошку. Надо думать, специально для того, чтобы погасить ее, когда придет время.

Затрещал фитиль, завоняло паленой шерстью. Гвалт толпы на улице постепенно удалялся прочь от дома, кажется в сторону площади – непрошеные провожатые, высказав молодым все, что предписывал обычай, возвращались продолжить пир.

На бревенчатой, черной от копоти стене висел большой лук, видимо принадлежавший покойному мужу Хары, там же, повиснув темляками на позеленевших медных гвоздях, скучали колчан, средних размеров меч и боевой топорик. Приглядевшись к стене, чтобы только не смотреть на супругу, Витюня заметил два свежевбитых, еще не потускневших гвоздя, вколоченных примерно в метре друг от друга и нарочно загнутых кверху с явным предназначением служить подпорками для чего-то продолговатого и, судя по толщине гвоздей, тяжелого. Витюня помотал головой и неожиданно икнул.

Без сомнения, гвозди предназначались для лома.

Та-ак…

«Поймали, да?» – подумалось Витюне при виде этой трогательной заботы и потуги наметить домашний уют. Но больше ему ничего не подумалось. Витюня понимал: окажись на его месте Юрик – он в минуту придумал бы десяток способов отвертеться от исполнения супружеских обязанностей даже без присутствия в поле зрения водителя свадебной машины с тягой к мелким приключениям. А вернее всего, просто-напросто расслабился бы и получил удовольствие – с рыжего станется!

Витюня так и не решился присесть на широкое, заведомо двуспальное ложе, укрытое копнами нежной и, вероятно, ценной пушнины. Ну не хотел, и все тут!.. Стоял, набычась, сопел. Хара долго молчала. Затем она спросила что-то, и голос у нее оказался низкий, грудной, с чувственной хрипотцой. Витюня не понял, но на всякий случай отрицательно помотал головой.

Ох, зря он это сделал! Вероятно, новобрачная то ли поинтересовалась, не хочет ли муж помочь ей освободиться от одежд, то ли просто спросила, не задуть ли плошку. Впоследствии Витюня так и не разрешил этот вопрос. Так или иначе, плошка осталась гореть, а количество предметов, облегающих плотно сбитое тело зрелой красавицы, начало стремительно уменьшаться.

Сначала – тяжелое ожерелье, похожее на оправленную в золото минералогическую коллекцию. За ожерельем последовал и был аккуратно повешен на медный гвоздик расшитый мелким жемчугом поясок. Затем, к ужасу Витюни, женщина распустила завязки на шее и, лениво извиваясь, как толстый удав, начала выползать из длинного и, по виду, тяжелого, какой только всячиной не изукрашенного платья. Освещенный жирным желтым огоньком плошки, взору открылся круглый живот с нависшими над ним тяжелыми ядрами грудей.

– Хоть сегодня-то меня оставь в покое! – жалобным басом, подобным особенно щемящему выкрику геликона в марше Шопена, взмолился Витюня. – Слышь, шла бы ты куда-нибудь…

Ничуть не бывало. Уронив платье на земляной пол, Хара шла не в непонятное ей «куда-нибудь», а прямо на него. При этом на ее лице решительно ничего не изображалось, ни страсти, ни любопытства, ни даже уместного жеманства. Витюня готов был поклясться, что явственно слышит чуть ироничный голос молодого Никиты Михалкова с экрана: «Дело надо делать, дорогой, дело!»

Эх, был бы перед ним мужик, Витюня знал бы, как поступить с приставалой – в смысле, по лбу без замаха, и с копыт долой. На женщину рука не поднималась.

Трепеща, он грузно отпрянул в угол землянки, наткнулся икрой на что-то мягкое, в чем с ужасом опознал ложе, вцепился ногтями в стенку, чтобы не повалиться навзничь, и в таком положении был настигнут.

– Слышь… – в панике бормотал Витюня, неуверенно пытаясь отклеить от себя цепкие руки и губы, – ты бы это… шла бы… Не сегодня бы, а?.. Другого какого найди… Ну не хочу я!..

Затем все смешалось и в мыслях, и в яви. Несчастный объект сексуальной атаки почувствовал, как ловкие пальцы управляются с завязками его рубахи (новой, подаренной Растаком) и штанов, как теплые ладони скользят по телу, подбираясь к предмету, который, как штрейкбрехер, сам потянулся навстречу… Витюня еще раз слабо попытался отбиться, забывшись, пустил в дело ту руку, которой цеплялся за стену, отчего был немедленно опрокинут на двуспальное ложе из мягкой рухляди («У койку!» – мелькнула мысль), а сверху на него навалилось теплое, мягкое и, очевидно, наделенное десятком ловких конечностей, успевавших одновременно блокировать его движения, ласкать и избавлять от одежды. Свет померк.

– Ы-ы-ы… – стонал Витюня, силясь выбраться из-под клубка рук и ног, фантастическим образом принадлежащих всего-навсего одной женщине, и не мог. Мышцы штангиста вдруг отказались слушаться, кроме одной-единственной, которая, впрочем, и мышцей-то не является… Если бы он вдруг сумел выкарабкаться – ей-ей, улепетнул бы в чем мать родила, поставив в стыдное положение себя, супругу и, главное, вождя! Последствия были бы непредсказуемы…

Беда (или удача) его состояла в том, что ничего этого он уже не мог и, подвергаясь акту то ли любви, то ли насилия, первому из многих в эту ночь, лишь по инерции продолжал слабо трепыхаться не в такт исступленным движениям Хары и безостановочно тянул то на одной ноте, то на другой:

– Ы-ы-ы-ы-ы…

Юмми проснулась с рассветом – первый тоненький луч, проникнув через застреху, длинной иглой просунулся сквозь повисший под потолком слой дыма из тлеющего очага, царапнул закопченную стену и пропал. Муж спал, смешно оттопырив нижнюю губу, щекотал плечо рыжеватой бородкой. Любимый человек, родной навеки, отныне, вопреки всему и всем, принадлежащий ей одной…

Осторожно, чтобы не разбудить, Юмми выбралась из-под руки мужа, встала, поправила одеяло и еще раз испытала прилив благодарности к этому человеку. Теперь она как все: не ученица чародея, не опасная колдунья, встречи с которой люди стараются избегать, а просто мужняя жена. Уже никто не осмелится оскорбить ее за глаза, назвав бесноватой шаманкой – как будто она когда-нибудь плясала с бубном, якшаясь со злыми духами! У нее и бубна-то нет…

А ведь никто, кроме Юр-Рика, не взял бы ее в жены, хотя бы и в младшие, из страха оспорил бы волю вождя перед старейшинами и даже перед всем племенем, это Юмми знала наверняка. Один он… Не побоялся, не отказался. Да она и раньше замечала: Юр-Рик смотрел на нее с интересом, то есть когда она перестала притворяться мальчишкой… Другие глядели совсем не так. Он сильный, Юр-Рик, хотя по виду этого не скажешь, он, как и непобедимый Вит-Юн, не поддался самому Хуур-Ушу, и, по правде сказать, неизвестно, сумел бы злейший из демонов справиться с ним или в конце концов сам убежал бы в страхе.

Она вышла бы замуж за любого – не глядя кинулась бы в замужество, как кидаются в омут. Мать-Земля оказалась благосклонна к ней, подарив в мужья любимого человека, сладкую боль низвергнутой девственности и надежду на годы и годы счастья впереди. Чего еще желать?

Если бы не дедушка…

Зачем, ну зачем он ушел? Разве можно так поступать потому только, что вышло не по-его? Ведь она, маленькая Юмми, согнула самого вождя, заставив его поклясться самой Землей-Матерью, что дедушке не будет причинено никакого вреда! И все-таки он ушел… Жив ли он еще? Он же болен!

Если бы не чувство вины…

Поежившись – в землянке под утро стало прохладно, – Юмми осторожно умылась, склонившись над самой бадьей, чтобы плеском воды не разбудить любимого, насухо вытерлась куском холстины и неслышно оделась. Из украшений выбрала простую нитку жемчуга с заурядным амулетом – шлифованной пластинкой полосатого оникса. Деревянным гребнем тщательно расчесала длинные черные волосы, подвела сурьмой брови. Не годится молодой жене чуть свет выскакивать из дому неприбранной – увидят, потом насмешек не оберешься.

И в доме надо прибрать. Очаг переполнен золой, в углах паутина, в пол втоптаны объедки, одежда вон висит нестиранная… С холостяков какой спрос? Где живут, там и сорят. Всякому дому нужен женский догляд. Теперь здесь жить, а землянку за ручьем пусть берет себе Ер-Нан вместе со всеми колдовскими вещами, что в ней находятся. Ей, Юмми, они теперь ни к чему.

Доспех непобедимого Вит-Юна ночевал сегодня под разными крышами с хозяином. Грозная волшебная палка стояла тут же, в изголовье второй лежанки. Юмми осторожно коснулась оружия ладонью, готовая тут же отдернуть руку. От холодного металла, известного, наверно, только в Запретном мире, не исходило никакой колдовской силы. Странный металл… Может быть, магическая сила просыпается в нем только в бою? Или обязательно надо, чтобы люди верили в нее, а иначе она прячется?

Юмми отступила. Пусть волшебным оружием владеет его хозяин, какое дело ей? Особенно сейчас… В сильном сомнении она еще раз поглядела на мужа. Юрик спал и, судя по всему, просыпаться раньше полудня не собирался. Можно два раза сбегать туда и обратно, а потом еще успеть приготовить мужу завтрак.

Так тому и быть.

Чтобы не возбуждать толков, пришлось пройти через площадь. Можно было пробраться задами, но кто-нибудь все равно может увидеть, хотя большинство соплеменников, пропировав едва ли не до утра, сладко спят. Юмми шла, гордо подняв голову. Пусть видят. Теперь она может идти, куда ей вздумается, и не потому, что никому неохота с ней связываться, а по закону. Понятно, если не против муж и Растак…

На площади валялись кучи объедков, и ранние мухи жужжали над бражниками, храпевшими за столами, на столах и под столами. Многие гости заночевали в домах хозяев, но все же деревня оказалась недостаточно велика для всех. Кто потрезвее, выбрали себе место у плетней и, будто в походе, спали прямо на земле, завернувшись в овчины. У воина везде стол и кров.

Поднявшееся солнце торопливо уничтожало скопившийся в низинах туман, густотой напомнивший о скорой осени. Спеша, Юмми свернула с набитой дорожки на едва приметную тропинку – ближайший, хотя и трудный, подъем к седловине Двуглавой. Кожаная обувка сразу пропиталась холодной росой. Мало кто пользовался этим путем, даже воины, отправляющиеся в свой черед жить на Дозорную гору, предпочитали обходить вкруг Плавильной. Дедушка – тот обходил почти всегда, но и кружной путь давался ему с трудом.

На страже у Двери скучал Друл, тот самый паренек, что еще недавно на пару с Изяем караулил по приказу вождя жилище кудесника. И так же, как в прошлый раз, он наклонил копье.

– Нельзя.

– Мне можно, – отважно солгала Юмми. – Вождь велел.

Парнишка задумался.

– Откуда я знаю, – наконец вымолвил он, – что именно велел вождь? Тут недавно колдун, твой дед, приходил, так если бы его не шуганули – что могло бы случиться?

– Ты хочешь, чтобы сюда явился сам Растак? – обворожительно улыбнувшись, осведомилась Юмми и добавила голосу сарказма: – Да, я понимаю, у вождя, конечно, нет никаких других дел…

Парнишка колебался.

– Можешь остаться и посмотреть, – предложила Юмми. – Я не шагну в Дверь, я только спрошу кое о чем чародеев с той стороны. Клянусь Землей-Матерью, что говорю правду.

– Очень надо смотреть на это, – пробормотал Друл. – Я не чародей, мне колдовские штучки ни к чему, целее буду. – Махнув рукой, он отошел. – Ладно, делай как знаешь, твой ответ в случае чего…

– Уж не сомневайся, – прошептала Юмми ему в спину.

Только сейчас ей пришло в голову, что она забыла срезать лозу. Вот дура. Что ты будешь делать – хоть возвращайся! С лозой чего проще: ивовый прутик укажет направление на Дверь, тут проводи по земле длинную черту, затем отойди на несколько шагов вбок и веди черту снова, а там, где две черты пересекутся, даже Ер-Нан способен почуять Дверь.

Юмми закусила губу от досады. Прямо хоть возвращайся! А впрочем… когда бились с Вепрями, она ведь нашла Дверь сразу, без всякого прутика! Сама потом удивлялась. Может, попытаться и сейчас?

Она почувствовала Дверь с двадцати шагов и сама испугалась своей силы. Даже дедушка так не умел! В лучшие свои годы он, как сам рассказывал, мог обходиться без лозы, но и тогда чуял вход в иной мир шагов с пяти-шести, не больше, отчего не раз впустую пересекал распадок из края в край. А она… Неужели сравнялась с древними чародеями, о каких ветхие старики рассказывают небылицы? Как раз сейчас, когда так хочется жить, как все! Когда не ей, а Ер-Нану отсекут мизинцы на Священном камне! Мать-Земля, молю тебя, не надо этого!..

Усилие воли, а не заклинание, составленное из древних непонятных слов, пугающих непосвященных, открывает Дверь. Чтение нараспев лишь помогает настроиться на тяжелую работу: словно невидимый валун отвалить и, напрягая все силы, держать, держать, держать…

На этот раз Дверь нашлась выше по склону. Не видя ничего вокруг себя, никогда не путешествуя вверх или вниз, легко проходя сквозь воздух, воду и камень, она на треть ушла в землю. Несколько камешков, не удержавшись на краю, покатились в яму, чтобы навсегда исчезнуть из этого мира.

Стоящий поодаль Друл, покосившись через плечо и заметив, что Дверь открыта, в страхе отвернулся.

Первым – по старой традиции – мир Солнца. Точнее, мир, в котором эту самую долину занимает племя иноязычных людей, чей первопредок был рожден Солнцем от Небесного Камня, якобы упавшего с неба. Племена людей во многом схожи, но у каждого свой предок.

Не успели онеметь поднятые руки, как в мутном дрожании воздуха появился воин, стороживший Дверь с той стороны. Вот потеха: стоя на дне ямы, он едва доставал Юмми до пояса. Впрочем, вряд ли злобная гримаса на его лице была вызвана невольным унижением – такое случается сплошь и рядом, умные не обижаются, а дуракам не поручают охранять Дверь…

Наконечник копья был направлен снизу вверх, под ребра.

– Мира и удачи тебе и твоему народу, – покосившись на копье, произнесла Юмми заученное приветствие. – Я хочу говорить с Ханни.

В последний раз Дверь в мир Солнца открывал Скарр, и было это две луны – целую вечность – назад. Сегодняшний часовой владел языком людей Земли еще хуже, чем предыдущий.

– Ты из мира людей Земли?

– Да. – Юмми облизнула запекшиеся губы. – Здоров ли Ханни?

– Ханни здоров, – отозвался воин с ужасным акцентом. – Уходи, ты.

– Я знаю, что у вас был мор, и рада, что он пощадил Ханни. Позови его.

Воин поудобнее перехватил копье. Гримаса не сходила с его лица.

– Нет.

– Ханни будет недоволен тобой, – кротко сказала Юмми.

Новая гримаса – пренебрежительная.

– Он будет доволен. Уходи сейчас же, не то я проткну тебе живот. Закрой Дверь и не открывай ее больше, если хочешь жить.

Ошибиться было невозможно. Ее гнали. Ханни не желал говорить с нею. Юмми отступила на четверть шага и почувствовала, что Дверь вот-вот выскользнет из рук.

– Прощай, храбрый воин, готовый убить безоружную женщину, – насмешливо произнесла она. – Да не суй в наш мир свое копье, а то наконечник как раз здесь останется…

Воин поспешно отдернул копье. Дверь закрылась.

Несколько мгновений Юмми отдыхала, опустив уставшие руки. Затем снова прочла заклинание, нащупывая мир Рыси. Они разные, миры… Как только дедушка мог ошибиться так грубо, открыв не одну, а сразу три Двери, две из которых вдобавок нездешние? Он слишком поспешил или, вернее, уже был болен, а ведь каждая Дверь связана с другими невидимыми упругими нитями… Настоящий чародей чувствует их и не натягивает чересчур сильно.

И все-таки хорошо, что дедушка тогда ошибся, нечаянно подарив ей счастье! Плохо, что он упорствует в заблуждении, вот ищи его теперь…

Шанги, чародей мира Рыси, по обыкновению, появился раньше, чем Юмми устала ждать. Скорее всего, он и жил подле Двери, у некоторых племен водятся такие порядки. Особенно у тех, чья Дверь давно известна соседям и потому уже не нуждается в маскировке.

– Мира и удачи тебе и твоему народу, Шанги! Ты узнал меня?

Чужой чародей стоял в пятне дрожащего воздуха, скрестив руки на груди, и в его глазах стыл лед.

– Я узнал тебя, бывший ученик Скарра. Но я не могу пожелать мира и удачи тебе и твоему народу, нарушившему Договор.

– Почему? – крикнула Юмми. – Что мы сделали вам, детям Рыси?!

Шанги постоял, слегка наклонив голову набок, и, как видно, дивился вопросу.

– Нам – ничего, – сказал он наконец. – Кроме того, что ваш мир теперь бесполезен для нас, поскольку мы никогда не станем просить помощи у тех, кто попрал Договор. Но мы сильны, и нам нет нужды просить помощи… Скорее уж помощь понадобится вам.

– Вряд ли. – Юмми весело тряхнула головой, сбрасывая с лица вороную прядь. Жаль, Шанги не был вчера на празднике и не видел силу трех слившихся племен, а то бы он не рискнул брякнуть такое… Военная помощь! Скажи такое Хуккану, например, – помрет со смеху…

– И все-таки помяни мое слово, – негромким голосом продолжил Шанги, – помощь вам понадобится раньше, чем нам. И мне даже немного жаль вас, потому что помощи вы не получите. Ни от нас, ни от других. Скажи, ты начала с меня или уже разговаривала с чародеями из других миров?

– Я хотела поговорить с Ханни, – призналась Юмми. – Только он…

– Не захотел разговаривать? Я так и думал. Можешь после меня не тратить зря времени: другие тоже не захотят.

На миг Юмми повесила голову, затем словно что-то толкнуло ее под подбородок. Нельзя унижаться ни перед кем, особенно перед чужими. Чародеи всегда говорят на равных!

– Тогда ответь мне, мудрый Шанги: почему со мной разговариваешь ты?

Чужой чародей кривовато улыбнулся.

– Мы со Скарром были друзьями. И в память этой дружбы я хочу кое о чем спросить. Расскажи мне, как он умер.

– Я… – Юмми вздохнула. – Я не знаю… Разве он умер?..

– Вождь мог сойти с ума, кудесник – нет. Скарр никогда не допустил бы нарушения Договора, он либо сумел бы настоять на своем, либо умер. Как он умер?

– Он… он ушел, – не сдержавшись, Юмми всхлипнула. – И я не знаю куда…

Лицо Шанги выразило сильнейшее недоверие.

– Ушел из племени? Чародей? Повтори, я не понял. Ты хочешь сказать, что старика не догнали? Или что за ним не гнались?

– Я купила ему жизнь! – крикнула Юмми, уже не обращая внимания на покатившиеся из глаз слезы. – Только он все равно ушел… Я не знаю, жив ли он! Хотела спросить тебя…

– Почему меня? – Шанги, кажется, удивился.

– Потому что слухи ползут из мира в мир через чародеев! Я думала, может быть, ты слышал что-нибудь…

Шанги покачал головой:

– Пока нет. Но если я и узнаю что-нибудь, не рассчитывай узнать через меня. Это последний наш разговор. В следующий раз не открывай Дверь – в лучшем случае ты можешь рассчитывать на то, что в память о бывшем союзе по Договору тебя ткнут копьем не насмерть. Хотя, по правде говоря, и этого я тебе не могу твердо обещать… Да, вот еще что, тоже в память о былом: дам тебе совет. Внуши Растаку, чтобы завалил камнями вашу Дверь. У нас много молодых воинов, которым не терпится прославиться и набрать добычи, а Договор запрещает набеги в иной мир лишь на тех, кто верен Договору. Ты меня поняла?

Юмми молча кивнула. Да и что можно было сказать?

– Тогда прощай. – Шанги в свою очередь поднял руки, перехватывая Дверь. Легко выскользнув из рук Юмми, она растаяла без следа.

Торопясь, Юмми бегом спускалась с седловины Двуглавой. Гнал ужас. Просто чудо, что она ни разу не оступилась. Покатилась бы, оставляя на камнях клочья одежды и кожи, – вот был бы соплеменникам повод для пересудов о новобрачной! И только когда резануло глаз небывалое многолюдство в деревне, она немного успокоилась и уже чинно, достойно проследовала к своей новой землянке – варить еду и ждать пробуждения мужа. Нет, Шанги ошибается или попросту злобствует… Вон сколько людей – кому одолеть такую силищу? Договор Договором, а сила силой. Как повернется дальше, не скажут даже боги, этого не знает и сама Мать-Земля. Пока ясно только одно: у племени Земли больше нет Двери.

Ну и не надо.