Витюня лежал на широкой низкой лежанке, подложив под голову кулак, а в другой руке имел надкусанную лепешку с изрядным шматком копченого мяса – то ли лосятины, то ли собачатины, с дикарей станется. Но не говядины и не баранины, это точно. Временами он клал бутерброд на деревянную плаху, служившую ему табуретом или столом, смотря по случаю, и тянулся к глиняному кувшину с кислым пивом. Поначалу вкус местных деликатесов вызывал у него тошноту – теперь он привык. Пиво как пиво, хотя и неважнецкое, чего-то в нем не хватает… Но пьется. А мясо – жуется. Какого, спрашивается, еще надо? Кстати, рыбка здешняя попросту хороша и засолена умело…

Юрик, как всегда, где-то слонялся. Мозгляк, а шустряк, и дождь ему не помеха. Прибежит, натрясет на земляной пол дождевых капель, наболтает какой-то ерунды – и опять за дверь, которую и дверью-то назвать язык не поворачивается. Так, низкий проем, занавешенный мохнатой шкурой, неизвестно с какого зверя содранной…

В противоположность Юрику Витюня никуда не ходил, разве что до ветру, для каковой надобности позади землянки среди очень уместных лопухов имелась специальная яма. Целыми днями он лежал, мучаясь тяжкими раздумьями, ворочался с боку на бок, пил пиво, иногда засыпал с тайной надеждой проснуться в привычном мире и посмеяться над дурным сном, и, проснувшись на той же лежанке, видя над собою все тот же низкий потолок из неошкуренных бревен, впадал в мрачное уныние.

Мир был жесток, чужд и непонятен до головной боли. Вдвойне было непонятно, зачем он такой нужен, когда есть мир нормальный. Творится черт-те что… Не успели добрести до этого дикарского, но все же человечьего жилья – снова пришлось лезть в драку и убивать. Ломом. Словно просеку прорубал. За кого, по какому поводу – по-прежнему ничегошеньки не понятно. Левый какой-то мир, незаконный, неправильный. И ску-у-учно…

Что угодно отдал бы за возвращение! Правую руку – отдал бы! Обещанную квартиру в новостройках – с радостью…

Хотя, по правде говоря, туземцы приняли его и Юрика неожиданно хорошо. Жилплощадь вот выделили… На личное имущество не покусились, добытое в бою оружие не отняли, а на лом к тому же чуть ли не молятся и притронуться к нему боятся. То ли у них в крови уважение к предметам цивилизации, то ли еще чего… Но пиво и еду тащат исправно, факт.

Как бы в ответ на его мысли мохнатая шкура на двери колыхнулась, низкий женский голос с той стороны проскворчал что-то непонятное, как видно, просил прощения за беспокойство, и в землянке, ослепив ринувшимся из-за шкуры дневным светом, появилась рослая молодка с улыбкой поперек лица шире и грубым лепным кувшином наперевес. В кувшине гулко плескалось.

– Ышари тум лепо Вит-Юн? Уреп-Игол? И-хо? Рано – не рано?

– Рано, – сказал Витюня, указав на неопорожненную посуду. – Я этот еще не допил.

Тем не менее полупустой кувшин был без лишних разговоров убран со стола и заменен полным. Вслед за тем женщина степенно отвесила поясной поклон.

– Осси тильма Вит-Юн…

Ушла, одарив на прощанье благоговейным взглядом сразу обоих – лом и Витюню. Тут же из-за «двери» послышался веселый голос белобрысого Юр-Рика, с первого дня пытающегося освоить местное наречие, прозвучала, спотыкаясь, незнакомая и, даже на слух Витюни, корявая, как саксаул, фраза, донесся смех молодки и немедленно вслед за ним какая-то возня и всплеск. Малое время спустя Юрик появился в землянке, посмеиваясь и утирая лицо грязно-красным рукавом.

– Все валяешься, а? Ждешь, когда на тебе опята вырастут?

Витюня не ответил.

– Ну и дурак. Я сегодня еще одну фразу выучил. Что-то вроде приветствия. «Желаю тебе удачи и приплода многообильного», примерно так. А как по-ихнему звучит, знаешь?

– Только что слышал, – буркнул Витюня и потянулся за кувшином.

– Я и одно ругательство местное знаю, – похвастался Юрик. – Здай кышун ухара! Знаешь, что значит? «Злой дух тебе в живот», примерно так. Я одному сказал на пробу – тот аж пятнами пошел, бедняга, как мухомор. Думал – бросится…

Витюня только посопел. Ох, что-то этот местный лексический оборот ему напоминал! Что-то знакомое…

– Значит, так и валяешься, пузо растишь, в потолок плюешь? – В глазах Юрика прыгало веселье. – Хоть бы сидел сиднем, как Илья Муромец… Ха! Горизонтальный богатырь Вит-Юн…

– Я не плюю.

– А прогуляться не хочешь? Дождь кончился давно. С местными потусоваться, туда-сюда, бабенку какую пощупать… ты не подумай чего, исключительно в целях эксперимента.

– Пощупал? – поинтересовался Витюня.

– А то.

– Ну и как?

– Пивом в харю плеснула. А в остальном все так же, как у наших. Люди это.

– А ты думал кто?

– Ничего я не думал, а так… сомневался. Мало ли что может быть в иных мирах. То, что здесь тоже пиво варят, меня еще ни в чем не убеждает. Подвергай все сомнению, понял, Носолом?

– Я Ломонос.

– А я что говорю?

– Ушибу, – мрачно посулил Витюня.

– Носолом, Ломонос – какая разница? Носолом даже лучше. Хотя для здешних ты уже навсегда несокрушимый богатырь Вит-Юн… Великий и лежачий.

– Сказал уже – ушибу.

– А другие слова ты знаешь? – с интересом спросил Юрик.

Витюня надолго задумался. Как всегда, в присутствии нахального болтуна мысли таяли, как медуза на пляжной гальке.

– Замочу, – сказал он наконец не очень уверенно.

– О! – Юрик вздел кверху грязноватый указательный палец. – Уже лучше. Речь отнюдь не мальчика, но мужа. Давно пора. Ладно, батыр, я не просто так забежал. Хорош хандрить, словом перекинуться надо. Да оставь ты в покое это пиво, дрянь же! Как несвежее «Жигулевское», даже хуже…

– Ну? – продудел Витюня в кувшин, делая большой глоток.

– Баранки гну. Когда мы между двух гор уродов мочили, ты видел, чего мальчишка делал?

– Ну?

– Так видел или не видел?

Витюня с длинным всхлипом всосал в себя глоток пива и отставил кувшин.

– Не видел я. Некогда было.

– А я видел! – Юрик в возбуждении заметался было по землянке, но тут же споткнулся о выложенный булыжниками бортик очага и замахал руками, удерживая равновесие. – Блин… Краем глаза, но видел! Ты что себе думал: те уроды нас с тобой испугались? Щаз-з! Пацан вот так руки поднял – ты бы видел, что с воздухом сделалось! И тут же какой-то чувак – шасть неизвестно откуда… Ну тот, у которого на копье был хвост – куцый такой, рысий вроде, помнишь? Откуда он взялся, а?

– От рыси.

– Дурак. Я не про хвост, а про чувака. Не было же позади нас никого, и вот здрассьте! Я потом еще раз оглянулся, так вот: пацан себе стоит и руки вот так держит, а воздух перед ним так и переливается, струями, знаешь, такими… Что это, по-твоему?

– Шиза, – сказал Витюня и перевалился на другой бок. – И все здесь шизанутые…

– Сам такой два раза. Это канал проникновения, понял? Из мира в мир. Туземцы умеют открывать проходы, чтоб я сдох. Пацан-то не прост, я это сразу просек, еще когда он с убитых амулеты собирал. Ну и разведка кое-что дала… Он тут в учениках колдуна ходит. Старый колдун того и гляди в ящик сыграет, так вместо него ученики шаманят помалу. Один здоровый такой лоб, а второй – вот этот пацан, усек? Жаль, не вовремя драться пришлось, а то бы я на это шаманство поглядел не без удовольствия…

– Сам виноват, – пробурчал Витюня. – Драки ему захотелось. Кто орал как ненормальный: пойдем, мол, поможем?

– Ты что, правда дурак? – Юрик метнулся было побегать взад-вперед и, опять приложившись о бортик, зашипел от боли и злости. – Блин, а жить ты хочешь? Пиво пить хочешь? С семгой? Одна радость, что туземцы народ в общем-то благодарный, иначе нам тут давно бы уже кишки выпустили! Забыл уже, как тебя хотели замочить? Ну и замочили бы – не тогда, так сейчас! Стрелой какой-нибудь отравленной или попросту придушили бы ночью. Шнурком. Святой Эльм помог да еще та драка на горе. Думать-то надо иногда? Кумекалкой, блин, кумекать надо? Ты теперь богатырь Вит-Юн, спаситель племени, сказочный герой, владеющий непобедимым оружием, – Юрик покосился на прислоненный в углу лом и прыснул, – а я так, при тебе числюсь. Я этот выбор сразу просек: или ты герой, или труп, а третьего не дано. Мне трупом быть что-то не хочется, понял? Назвался груздем – соответствуй, понял? А то сожрут, как сыроежку…

– Чо ты все: понял да понял… – басом проговорил Витюня. – Ты мне лучше скажи: назад мы попадем или нет?

Юрик ухмыльнулся.

– Ты – точно нет, если и дальше будешь валяться.

– А ты? – взрыкнул Витюня, напрягая бицепс.

– А я попаду, но пока не тороплюсь. Любопытный мир, ты не находишь? Точь-в-точь такой, как наш, только дикарский. Медный век. Я тут в кузню заглянул…

– Ну?

– Примитив. Им до нормальной цивилизации еще пахать и пахать. Зато не людоеды, это я точно выяснил. И язык у них, похоже, индоевропейский, учится легко…

Витюня запихнул в рот остатки бутерброда.

– Ну и что?

– И ничего, – загадочно произнес Юрик, явно чего-то недоговаривая. – Кстати, я узнал, где мы находимся.

– В деревне.

– Глубокая мысль. А деревня где стоит?

– В этой… в долине.

– А долина где лежит?

– В горах.

– Яйцо в утке, утка в зайце и так далее, игла в яйце у Кощея. Я тебя спрашиваю, что за горы?

– Надоел, – прогудел Витюня. – Знаешь, так говори. Нечего тут…

– Урал, как я и говорил. – Юрик прямо-таки лучился самодовольством. – Кажется, Северный. Вот языковой барьер доломаю, узнаю точнее. На востоке в нескольких днях пути какая-то мамаша текучих вод, если я верно понял. Сойдет за Обь. На западе сплошь леса, а южнее степи. Между всем этим хозяйством меридионально лежит горный пояс шириной в самом узком месте в пять дней пути от рассвета до заката и какой-то немыслимой длины. Где-то на севере он понижается, изгибается и упирается в холодную горькую воду, а на юге – черт его знает. Урал типичный, скажешь нет?

– Угу, – с завистью согласился Витюня, ослепленный невероятными способностями Юрика и блистательным словом «меридионально». – А почему не Москва?

– А почему не Оренбург? Забыл, откуда я сюда попал? С какой стати у москвичей всегда должно быть преимущество? Кто ты такой? – Юрик фыркнул. – Хотя да, для местных ты теперь непобедимый богатырь Вит-Юн, а я так, мимо проходил…

– Ушибу…

– Правда глаза колет, а? Вот только природе и на нас, и на местных плевать с высокого дуба. Лучше радуйся, что этот мир в общем такой же, а не какой-нибудь дважды вывернутый, с пятью измерениями. А хоть бы и наш – выбросило бы тебя, допустим, в Антарктиде, посмотрел бы я, как ты выжил бы там в телогреечке… Повезло нам, ясно? Доступный силлогизм?

Витюня промолчал – он не знал, что такое «силлогизм», и вообще слабо разбирался в старинной словесной экзотике. Например, он был убежден, что отхожий промысел есть не что иное, как чистка отхожих мест, и недоумевал, почему при царе, если верить рассказам бабки, этим делом занимались чуть ли не целые уезды. Может, народу тогда было больше или питались не так?

– Без шуток. – Юрик вдруг стал серьезен. – Дай лом поносить, а?

– Не дам.

– Дай, я дело говорю. Сейчас пойду, с вождем попробую потолковать о том о сем. Может, узнаю, какие у него на нас виды, да и пацана-шаманыша повидать желательно. Сам прикинь, какой у меня авторитет будет без лома?

Лома Витюне было не жалко, но нахальный умник с каждой минутой раздражал все сильнее, сам напрашиваясь на отказ. Вообще говоря, жизнь проста и понятна, пока в нее не вмешиваются разные умники, которым неймется. Извилины у них не в ту сторону закручены…

«А вот зажмурю глаза, открою, а передо мной Луноход стоит», – возмечтал вдруг Витюня в великой тоске и действительно зажмурился. Тут же вспомнился каменщик Агапыч, мусолящий во рту всегдашнюю «Лаки Страйк», маленький и временами вредный, как гриб-трутовик, и Витюня затруднился в выборе – кого предпочесть? Открыв наконец глаза, он не увидел ни того, ни другого и оттого совсем расстроился.

– Не дам, сказано.

– Ну и хрен с тобой, – с сожалением согласился Юрик. – Пойду и так, попытка не пытка. А ты, штангист, хоть бы упражнений каких поделал, ну поприседал бы там или ломом помахал – чего инструмент стоит без дела? Может, форму сохранишь, ох, чую, она нам понадобится…

– Зачем? – спросил Витюня и заморгал.

Физиономия Юрика кривилась в усмешке. Правая щека прыгала – то ли нарочно кривлялся, паразит, то ли маялся тиком.

– Зачем, зачем… Да все за тем же…