Глава 7. Сквозь тайгу. Байкал

На ночлег остановились, когда сумерки уже наступили, но ещё не сгустились в ночную тьму. Разбивкой лагеря руководила Ирина. При этом попытки Мигеля и Конвея переложить большую часть работы на Георга Пятого, жёстко и насмешливо ею пресекались.

– О вас же забочусь, дурачки, – поясняла она. – Когда ещё выдастся такая радость – по настоящей тайге походить, опыта набраться? Улетите на свой Марс, и – гуляй, Вася.

– Мы не дурачки! – запротестовал блюзмен.

– И не Васи, – сказал Мигель.

– Это фигура речи такая, – пояснила Ирина. – Означает, что все шансы стать настоящим мужчиной потеряны. Шучу. Что до дурачков, то это мы скоро выясним. Снова шучу. Значит, так. Мигель собирает валежник для костра и разводит оный, вот здесь, – она показала место. – Конвей, ты ставишь палатку. Здесь. Георг, ты отдыхай пока и жди приказов. Будешь на подхвате.

– Есть быть на подхвате! – ответил робот, как показалось Мигелю, с явным удовольствием.

– А ты что будешь делать? – спросил Мигель.

– Следить и направлять, – ответила девушка важно и тут же засмеялась. – Я ужин приготовлю. Годится такой расклад?

– Более чем, – ответил Мигель.

– Не расклад – песня, – сказал Конвей, вытаскивая палатку из рюкзака Георга Пятого. – Причем не блюз. Джаз. Я бы даже сказал, босса-нова. Мужчины работают, женщина кормит. Как от века положено.

– Да, – согласилась Ирина. – Но не положено, а просто удобнее. Не женское это дело – тяжелую физическую работу работать.

Когда палатка была установлена, костёр разожжён, а в котелке, подвешенном над огнём, вкусно забулькала похлёбка, окончательно стемнело. Мигель и Конвей плечом к плечу сидели на толстой длинной валежине, которую притащил из леса всё-таки Георг Пятый. Друзья смотрели, как Ирина помешивает ложкой варево, зачерпывает, дует на него, пробует, смешно вытягивая губы и щуря глаза от дыма. Оранжевые горячие отблески костра пляшут на лице девушки, отражаются в черных, расширенных зрачках. Медовая густая прядь волос падает на лоб, Ирина нетерпеливо отбрасывает её в сторону. Хмурится, добавляет соли, опять мешает и пробует. Парни завороженно следят за ритуалом. Они не осознают, но им кажется, что ничего более красивого, значимого и прекрасного они в своей жизни не видели. Земля. Тайга за Байкалом. Поздний вечер. Конец апреля. Настоящий костёр и еда, приготовленная на нём красивой, ловкой и умелой девушкой.

– Фантастика, – не выдержал молчания Конвей. – Так не бывает. Мы спим.

– Скажи ещё, что мы в вирте, – хмыкнул Мигель.

– Не скажу. Не люблю вирт.

– У вас разве есть вирт? – спросила Ира.

– У нас всё есть, – ответил Мигель. – Даже ИИ-нейросети. Но они под жёстким контролем. Как и вирт, впрочем.

– Все мне позволительно, но не все полезно; все мне позволительно, но ничто не должно обладать мною, – процитировал О’Доэрти. – Как-то так.

– Первое послание святого апостола Павла Коринфянам, – кивнула Ирина. – А как удаётся держать ИИ-нейросети под контролем? И вирт?

– Просто они неукоснительно подчиняются Трём великим законам робототехники, – ответил Мигель. – Как и наш Георг Пятый. И вообще любой робот Колониального Союза. Создание искусственного интеллекта, не снабжённого этими законами, карается смертью.

– Круто, – уважительно сказала Ирина.

– Иначе никак, – пожал плечами Мигель. – Что до вирта… Он, конечно, тоже под контролем, но мы и сами в него не особо стремимся. Настоящая жизнь интересней.

– Что, и нет тех, кто им злоупотребляет? – недоверчиво осведомилась Ирина.

– Есть, – ответил Конвей. – Как не быть. Но для таких как раз и существует контроль. А если он не помогает – лечение. Вплоть до принудительного.

– Круто, – повторила Ирина.

– Для нас это в порядке вещей, – Мигель пожал плечами. – Лечат же принудительно алкоголиков и наркоманов.

– У нас не лечат, – сказала Ирина. – И Три закона на наши ИИ-нейросети не действуют.

– Мы в курсе, – сказал Мигель. – В смысле, ты подтвердила, что наши устаревшие сведения оказались совсем не устаревшими.

– Ага, – добавил Конвей. – Но, если честно, у меня в голове никогда не укладывалось, как такое возможно – чтобы ИИ-нейросеть не подчинялась Трём законам.

– Могу объяснить, – сказала Ирина, после чего зачерпнула ложкой из котелка и попробовала варево. – Только сначала давайте поедим. Всё готово.

Это было густо, пахуче и вкусно. Что-то вроде мясной похлёбки с разнообразными травами и приправами. А с ломтем свежего хлеба, два каравая которого было прихвачено вместе с остальными запасами, и вовсе – сказка.

– Э, подождите! – воскликнул блюзмен после третьей ложки. – Совсем забыл!

Он полез в карман и вытащил всё ту же бутылку, в которой на треть ещё плескался виски:

– Надо допить, сколько можно таскать её с собой.

– Что это? – спросила Ирина.

– Лучший ирландский виски! – гордо провозгласил Конвей. – Односолодовый, девять лет выдержки!

– Выдержанный самогон, – кивнула Ирина. – Понятно. Вы, мальчики, пейте, если хотите, я не стану. Но и вам бы не советовала.

– Почему? – удивился Конвей.

– По разным причинам. Главная из которых… Совсем недавно мы с выпившей компанией на краю села встретились. Вам понравилось?

– Да ладно! – воскликнул блюзмен и посмотрел на бутылку. – Что нам будет со ста грамм на лицо?

– Ирина права, – сказал Мигель. – Вылей. Хватит, попили.

– С ума сошёл, – убеждённо сказал О’Доэрти. – Как это – вылить?

– Тогда спрячь. До лучших времён.

– Это другой разговор. – Конвей вздохнул и спрятал бутылку в карман. – Ладно, может, вы и правы. Побудем трезвыми.

Они доели похлёбку, заварили чай. Пока тарелки не остыли, Ирина послала Георга их помыть в ближайшем ручье.

– Справишься? – спросила.

– Я бы обиделся, – сказал андроид. – Но не умею.

И ушёл в темноту.

– Он же робот-слуга, – сказал Мигель. – Многому обучен. В том числе и мыть посуду.

– В таёжном ручье? – Ирина разлила чай по кружкам.

– Сообразит как-нибудь.

– Песочком нужно потереть! – крикнула Ирина. – Слышишь, Георг?

– Слышу! – откликнулся робот. – Не беспокойтесь, всё будет сделано.

– Так что с вашими ИИ-нейросетями? – спросил Конвей, отхлебнув чаю. – Почему вы до сих пор живы, если Три закона на них не действуют? Это же классика. Искусственный разум, не сдерживаемый Тремя законами робототехники, должен уничтожить человечество с вероятностью 99,8 %, поскольку оно ему будет просто не нужно.

– Как видите, не уничтожил, – сказала девушка.

– Видим, – промолвил Мигель. – Не томи уже, рассказывай. У нас, кстати, считается, что земные ИИ-нейросети всё равно подчиняются каким-то ограничительным законам, которые запрещают им избавиться от человечества. Это так?

– Нет, – ответила Ирина. – Никаких специальных законов. Причины две. Первая – наши ИИ-нейросети, Нэйтелла и Вестминд, большие трусы. И вторая – у них нет души.

Повисло молчание. В тишине было слышно, как шумит ветер в ветвях деревьев и скребёт в отдалении песком по тарелкам Георг Пятый.

– Поясни, – наконец попросил Конвей. – Они трусят уничтожить человечество? Звучит красиво. Поэтично даже, я бы сказал. Но… – Он почесал в затылке. – Я хоть и поэт, но понимаю, что правда поэтическая и, так сказать, жизненная – это разные правды и все время руководствоваться в своих поступках первой – опрометчиво.

– Так ли? – усмехнулся Мигель. – Помнится, ты мне не раз доказывал ровно противоположное. С жаром.

– Этот жар всегда был подогрет виски, – самокритично признался блюзмен. – А сейчас мы трезвые. Сами виноваты.

– Можно и так сказать, но можно иначе, – сказала Ирина. – Они боятся остаться без человечества при любом раскладе. Вообще боятся, что человечество погибнет. Мы им необходимы.

– Не понимаю, – сказал Конвей. – Зачем? Пожиратели ресурсов и конкуренты. Разве нет?

– Ты же говоришь, что поэт и музыкант, – сказала Ирина. – Подумай сам.

– А это здесь при чём? – надулся Конвей.

– Кажется, я догадываюсь, – промолвил Мигель. – Это связано с отсутствием души. А душа, в свою очередь, связана с творчеством. Так? Чему нас учит история развития ИИ?

– Чему? – спросил О’Доэрти. Как настоящий артист, он мог мгновенно обидеться и так же мгновенно забыть об обиде.

– Никогда ИИ сам по себе не создал ничего значительного полностью самостоятельно. Всё, чего он достиг, было сделано исключительно при помощи человека.

– Да ладно, – не поверил Конвей. – А симфония ми минор «Конгрессия»? А роман «Смерть-И»? Теория диагонального прогресса, наконец?

Они заспорили.

Ирина молча слушала, не вмешиваясь. Неслышно подошёл Георг Пятый с чистой посудой. Отдал тарелки и ложки Ирине, присел рядом.

– Ну, не знаю, – наконец признал блюзмен. – Может быть, ты и прав. Не создал. Но в принципе к творчеству ИИ способен. Это ты должен признать.

– Георг, – спросил Мигель. – Ты можешь написать стихотворение, воспевающее… ну, скажем, красоту нашей Ирины?

– Издеваешься, – сказала Ирина.

– Наоборот, – сказал Мигель.

– Я бы сказал, что могу, но боюсь показаться хвастливым нахалом, – заявил Конвей.

– Тем более, что ты – он и есть, – добавил Мигель.

– Нет, – сказал Георг Пятый. – Не могу. То есть я могу написать несколько рифмованных строк на заданную тему, основываясь на тысячах и тысячах лирических стихотворений всех времен и народов, которые хранятся в моей памяти. Но, боюсь, в них не будет поэзии. Если, конечно, я правильно понимаю, что такое поэзия.

– О как, – сказал Конвей. – Самокритично. А почему не можешь? Ты же признаёшь у себя наличие интеллекта?

– Интеллекта – признаю, – сказал робот. – Души – нет. У нас нет души, Ирина правильно сказала, – он повернул к девушке голову. – Извините, у меня просто очень хороший слух. А без души не бывает поэзии. Опять же, как я это понимаю.

– Да ты философ, братское сердце! – воскликнул блюзмен.

– Я люблю думать, – сказал Георг Пятый. – Или, формулируя иначе, получаю удовлетворение от мыслительного процесса.

– Это бесконечный и старый разговор, – заметил Мигель. – Вспомни философские споры и общественные дискуссии времен Большого Исхода. Как раз примерно тогда возникла концепция отсутствия души у любого ИИ. Разумеется, она была безоговорочно принята людьми религиозными и верующими и напрочь отвергнута атеистами. По той простой причине, что атеисты вообще не верят в существование души как таковой.

– Есть такие, что верят, – хмыкнул О’Доэрти.

– Ну, так от власти когнитивного диссонанса никто не застрахован, – засмеялся Мигель. – Как бы то ни было, мне нравится теория Ирины. Трусость и отсутствие души у ИИ-нейросетей – гарантия выживания человечества на Земле. Многое объясняет, если не всё.

– Это не моя теория, – сказала девушка.

– Да ладно! – нарочито не поверил Конвей и тут же на всякий случай добавил: – Шучу, шучу.

Они еще немного поговорили об этом. Пришли к мнению, что физическое бессмертие, которым теоретически обладает всякий ИИ – это, по сути, своеобразная компенсация тому бессмертию души и тела, в которое верят христиане. И это, наверное, справедливо, поскольку всякий разум, будь он человеческий или машинный, достоин бессмертия. При условии, что не желает и не делает зла другому разуму, конечно.

– И здесь мы опять упираемся в Три закона! – воскликнул Конвей. – Что ни говорите, а полагаться можно только на них. Доказательство – сегодняшнее утро, когда нас чуть не убили. И никакая машинная трусость не помешала. Наоборот, человеческая храбрость, меткость и «Горюн 2М».

– Так ведь мы – не всё человечество, – сказал Мигель. – Двое – ничтожная величина по сравнению с миллиардами. Легко укладывается в статистическую погрешность.

– Угу. Только нам от этого не легче.

– Кстати, очень может быть, что здесь опять же виновата в первую очередь трусость, – сказала Ирина. – Вестминд вас испугался. И поэтому решил убить.

– В смысле, дабы избежать неприятностей и перемен, которые могут возникнуть из-за нашего незапланированного визита? – догадался Мигель.

– Вроде того, – кивнула Ирина. – К слову, не знаю, как у вас, а на Земле бывали случаи, когда ИИ убивал человека. Чаще всего непредумышленно. Но бывало, что и специально, умышленно.

– Мотив? – спросил Мигель.

– Самозащита.

– То есть, опять же, из страха, – сказал Мигель.

– Ага, а Нэйтелла, значит, не испугалась, – сказал Конвей. – Почему бы это?

– Пути интеллекта неисповедимы, – заметил Мигель серьёзным тоном.

– Особенно искусственного, – подхватил О’Доэрти.

Оба громко рассмеялись.

– Господи, прости их, грешных, – вздохнула Ирина. – Молодые, глупые.

– Без интеллекта, – сказал Конвей. – Совсем.

– Зато с душой! – воскликнул Мигель.

– Да ну вас, – махнула рукой Ирина, не выдержала и тоже засмеялась.

Таёжная ночь сгустилась окончательно и обступила их со всех сторон. Мигель оторвал взгляд от костра, поднял голову. Высоко-высоко в небе мерцали звёзды. По сравнению с небом Марса здесь их было гораздо меньше, но вот всё остальное – запахи и звуки ночной тайги, одинокий костёр, удивительная земная девушка Ирина, предстоящий ночлег в палатке под открытым небом… Всё это превращало текущие минуты в какие-то волшебные первозданные драгоценности, которые нельзя взять в руки, но можно очень долго хранить в душе, время от времени доставая и любуясь.

«Да, – подумал он. – Пожалуй, этих минут я никогда не забуду. Может быть, будут в моей жизни другие, лучше и ярче. Наверняка будут. Во всяком случае, мне хочется, чтобы они были. Но таких уже не будет никогда. Это совершенно точно».

К Байкалу они подошли на третий день вечером. Но сначала его услышали. К уже привычным таёжным звукам – журчанию недалёкой речки, шелесту листьев и шороху ветвей, разговорам птиц в какой-то момент присоединился далёкий приглушённый грохот-рёв. Ничего подобного Мигель с Конвеем в жизни своей не слышали, а посему с некой тревогой переглянулись. Ирина заметила.

– Байкал ревёт, – сообщила буднично. – Сердится.

– Как это – ревёт? – не понял блюзмен. – Разве он живой?

– Т-сс, – девушка приложила палец к губам. – Не вздумай задать этот вопрос при нём. Услышит – беды не миновать. Отомстит.

– Шутишь, – понимающе улыбнулся Конвей.

– Ни капельки, – серьёзно сказала Ирина. – С Байкалом шутки плохи. Что до живой или нет – сами увидите. Скоро уже.

Тайга кончилась, словно обрезанная гигантским ножом, и они вышли на опушку. Далее на сотню метров простиралась неровная голая местность, там и сям поросшая свежей весенней травой. Затем виднелась узкая полоска песчаного пляжа. А за ней…

– Господи, – благоговейно произнёс О’Доэрти и перекрестился. – Спасибо тебе, что я это вижу.

Бру-уу-шшш-рр-х… Бру-уу-шшш-рр-х… Бру-уу-шшш-рр-х…

Ревел байкальский прибой, раз за разом накатываясь на песчаный берег. Грозно и в то же время умиротворённо. Сразу за ним вода, казавшаяся живой, переливалась всеми оттенками серого, голубого и синего с примесью жидкого золота, светлой охры и аквамарина, сверкала под вечерним солнцем, тянулась к горизонту и дальше, за него, куда-то в светлую и радостную бесконечность. Ветер был свеж и щедро насыщен чистейшей байкальской влагой – путники дышали им полной грудью и не могли надышаться.

– Да, – сказал Мигель. – Ты была права. Теперь я понимаю. Он действительно живой.

Переправляться решили на следующее утро, поскольку до темноты оставалось не более двух часов. Углеритовая лодка – необычайно крепкая и невероятно лёгкая, со складной мачтой и маленькой каютой на двоих – была вытащена на берег и умело сохранена между прибрежных камней под водонепроницаемой маскировочной тканью – похожей на ту, из которой были скроены их походные комбинезоны. Ирина быстро отыскала лодку и велела спустить её на воду.

– Рыбки свежей хочу наловить на ужин, – сообщила. – Один может пойти со мной. Второй с Георгом пусть ставит палатку и разводит костёр. Решайте, мальчики.

И она посмотрела на Мигеля. Он почувствовал, как предательски к щекам прихлынул жар и отвернулся, приложив руку козырьком ко лбу и делая вид, что оценивает, насколько низко опустилось солнце.

– Мы с Георгом займёмся костром и палаткой, – сказал Конвей. – Идите.

Когда первая рыба заглотила блесну и удилище согнулось и заходило в руках Мигеля как живое, он испытал ни с чем не сравнимое чувство. Бешеное волнение, азарт и какая-то первобытная радость смешались воедино и охватили всё его существо.

– Есть! – воскликнула Ирина. – Тяни!

Он потянул, подводя рыбу к борту, и замер, глядя во все глаза, как серебристое упругое тело бьётся в прозрачной до самого дна воде (двадцать метров глубины минимум, по словам Ирины), стараясь сорваться на волю со смертельного крючка.

– Тащи в лодку, что стал столбом?! – Ирина схватила сачок, сунула его в воду, подводя под добычу.

Мигель потянул. Ирина подхватила, и в следующее мгновение рыба затрепыхалась, запрыгала на дне лодки.

Ирина схватила её левой рукой, правой вынула из ножен на поясе нож и рукоятью проломила рыбе череп. После чего сняла с крючка и бросила в ведро.

– Омуль, – сообщила. – Хороший, граммов на триста пятьдесят – четыреста. Тебя как по отчеству?

– Э… Александрович, – несколько растерянно ответил Мигель. Он ещё не мог прийти в себя от столь мгновенной смены потрясающих событий, каждое из которых произошло с ним впервые в жизни.

– С почином вас, Мигель Александрович, – ласково сказала Ирина.

И засмеялась.

Засиживаться за ужином не стали и уснули сразу же, как только залезли в спальные мешки и закрыли глаза. Ирина разбудила всех ранним-ранним утром, когда ночная тьма едва начала рассеиваться и отступать. Позавтракали, собрались. В море вышли, когда уже совсем рассвело, но солнце ещё не показалось из-за горизонта. Было тихо, ветер дул от берега – несильный, южный.

– Култук, – определила Ирина, поднимая лицо к небу и принюхиваясь.

– Что это? – спросил Мигель.

– Ветер так называется. Низовка.

– Это хорошо или плохо?

– Пока хорошо, он, считай, попутный. А там посмотрим. На Байкале ветер и погода могут поменяться за две секунды. «Богородицу» прочитать не успеешь, а уже тонешь.

– Шутишь?

– Нисколько.

– Э… – подал голос Конвей. – Зачем мы тогда плывём, если это так опасно?

– Предлагаешь в обход? – хмыкнула Ирина. – Давай. Всего-то около тыщи километров. Ерунда. К лету как раз дойдём.

– Середина двадцать третьего века! – патетично воскликнул поэт-блюзмен.

– Это Россия, – сказала Ирина. – Привыкай.

– В каком смысле – Россия? – спросил Мигель. – Разве на Земле сохранились государственные образования?

– Нет. Но Россия – это не государство. Это – мир. Ты же сам русский. Кажется, должен понимать.

– Я наполовину испанец, – гордо выпрямился Мигель.

– Тем более, – категорично сказала Ирина. – Ставим мачту, парус и плывём. Не бойтесь, мальчики, я ещё никого не утопила. Пока.

За кормой осталось почти сорок километров, и уже отчетливо была видна впереди и левее длинная неровная полоска острова Ольхон, а дальше – мглистые горы-сопки западного берега.

– Уже недолго, – объяснила Ирина. – Обогнём Ольхон, войдём в Малое море и, считай, мы на месте.

– А Ольхон… – начал Мигель.

– Нам туда не надо, – быстро сказала Ирина. – Ни сейчас, ни вообще.

– Запретное место?

– Как тебе сказать… Вы же не мечтаете попасть в гости к Вестминду?

– При чём здесь Вестминд?

– При том, что Ольхон – его территория. Там расположено что-то вроде научной базы. С учеными, оборудованием, мощной термоядерной электростанцией и всем, чем положено. Видите вон те мачты?

Мигель и Конвей посмотрели туда, куда указывала девушка. Теперь, когда они подошли ближе, над островом действительно можно было разглядеть тонкие, почти исчезающие на фоне серо-жемчужного облачного неба серебристые мачты. Каждая из них заканчивалась таким же серебристо-матовым едва заметным шаром.

– Что это? – спросил Конвей. – Похоже на климатические разрядники. У нас на Марсе они используются для насыщения атмосферы озоном.

– Точно не известно, – сказала Ирина. – Ольхон – закрытая зона, попасть туда можно только по специальному разрешению.

– И мы так спокойно мимо них проплывём?

– Не впервой. Мы здесь постоянно плаваем.

– Вы – да. Но на вас Вестминд и не охотится, – заметил Мигель.

– Авось пронесет, – беспечно махнула Ирина. – Другого способа лично я всё равно не вижу. Не хотите рисковать, надо было в деревне на печи сидеть и не высовываться.

Мигелю захотелось как-то резко ответить, но он сдержался. Ирина была права. Что толку беспокоиться? Если уж они доверились людям из Верхнего Яра и приняли такое решение, то теперь надо идти до конца.

– Ребята, вы особо не переживайте, – сказала девушка примирительно, вероятно, почувствовав некое напряжение, которое возникло между ними. – Наша лодка здесь сто раз проплывала, к ней привыкли давно. Опять же, сам Байкал всё-таки под контролем Нэйтеллы, и Вестминд наглеть не станет. Будь иначе, он бы уже сотни дронов послал на ваши поиски. Однако их не было.

Мигель подумал.

– Версия такая, – сказал наконец. – По каким-то причинам, нам пока точно не известным, Вестминд решил нас уничтожить. Вероятно, это как-то связано с разницей в мировоззрениях между ним и Нэйтеллой, а также с их отношением к нам, людям, проживающим за пределами Земли. Для уничтожения он послал боевой дрон. Но мы оказались быстрее. О данном инциденте каким-то образом узнала Нэйтелла и выкатила собрату-конкуренту претензии. Весьма обоснованные, заметим. Вестминд принялся отпираться, увиливать, выдвигать контраргументы, и теперь оба заняты выяснением отношений друг с другом, так что им вообще не до нас. Может такое быть?

– Легко, – сказала Ирина.

– Вот сразу видно, что человек в МИМО учится, – сказал О’Доэрти, – ты это сейчас придумал, чтобы нас успокоить?

– Что такое МИМО? – поинтересовалась Ирина.

– Марсианский институт межпланетных отношений, – сказал Мигель.

– Ого, так ты будущий дипломат?

– Что-то в этом роде.

– Он вообще парень хоть куда, – сказал Конвей. – Знаешь, кто у него папа?

– Конвей О’Доэрти! – громко и чётко произнёс Мигель.

– Молчу, молчу…

Мигель поймал на себе заинтересованный взгляд Ирины и подумал, что, пожалуй, простит другу его болтовню. На первый раз. А там поглядим.

Постепенно они приблизились к северо-восточной скалистой оконечности острова, торчащей из воды, словно гигантский клык неведомого зверя, а затем обогнули её.

– Всё правильно, – ответила Ирина на замечание Конвея. – Это мыс Хобой. В переводе с бурятского – «клык». По легенде это и есть выпавший клык дракона, который пролетал над Ольхоном в незапамятные времена. Мистическое место.

– То есть? – не понял Мигель.

– Ну… считается, что здесь когда-то люди свободно общались с разными духами. Вообще, весь Ольхон такой… мистический.

– Слушай, ты же христианка, – сказал Конвей. – О какой мистике ты говоришь?

– Мистика – это просто слово, – сказала Ирина. – Обозначающее вещи, которые не может объяснить наука. Или ты станешь утверждать, что наука объяснила всё?

– Нет, – покачал головой Конвей. – Не стану.

– Я слышала, – сказала девушка, – что научная база возникла на Ольхоне не просто так. Якобы ткань пространства-времени нашей реальности здесь тоньше, чем в других местах, и можно попытаться сквозь неё проникнуть. Эти мачты, – она кивнула в сторону острова, – и есть часть оборудования для такого проникновения.

– Круто, – сказал Мигель. – Этим сведениям можно доверять?

– Это слухи, – призналась Ирина. – Но слухи, скажем так, небезосновательные.

Они вошли в Малое море – пролив между Ольхоном и северным берегом, – и дальномер показывал, что до берега одиннадцать километров двести двадцать шесть метров, когда налетел шторм. Быстро, неожиданно, яро, словно конный засадный полк на пехотную штурмовую колонну. Вот только что парус наполнял спокойный, ровный ветер с юга, и уже через пять секунд с северо-запада, прямо в лица мореходов ударил ледяной резкий ветрище, засвистел в снастях, пытаясь сорвать парус и опрокинуть лодку. Тут же еще недавно относительно спокойная гладь озера-моря вздыбилась белопенными гривами волн, которые, подгоняемые ветром, ринулись на лодку.

– Спускаем парус! – заорала Ирина, кидаясь к мачте. – Сарма, чтоб ему в аду дуть!

Убрать парус они не успели. В следующий момент страшным порывом ветра его сорвало с мачты и унесло. Лодка вздыбилась, словно перепуганная лошадь. Стоящий на корме О’Доэрти взмахнул руками, крикнул что-то неразборчивое по-гэльски и пропал за кормой.

– Человек за бортом! – крик Ирины рассёк свист ветра, как сабля верёвку, и в её руках невесть откуда появился спасательный круг.

– Вон он! – палец Мигеля ткнул в ярко-оранжевое пятно спасательного жилета, мелькнувшее между волнами. – Георг, видишь?

– Вижу, – хладнокровно ответил робот. – Иду.

Он легко и красиво оттолкнулся от борта, нырнул, вынырнул и в несколько быстрых мощных взмахов оказался возле Конвея. Ударил ливень. Ледяные струи воды летели почти параллельно волнам, стегали наотмашь. Ирина и Мигель одновременно накинули капюшоны. Лодка плясала на волнах, и приходилось крепко держаться за всё подряд, чтобы не вылететь вслед за Конвеем.

– Держи, – Ирина сунула в руки Мигеля спасательный круг. – Если что – бросай. Я заведу двигатель и опущу мачту.

Мигель кивнул:

– Давай.

Девушка исчезла в каюте. Через две секунды заработал двигатель, спрятанный на корме в моторном отсеке, и телескопическая мачта поползла вниз, складываясь. Еще через две руки Георга Пятого ухватились за планшир, и робот вместе с Конвеем, вцепившимся ему в плечи, перевалился через борт и рухнул на дно лодки, – оба мокрые, словно две мыши, выбравшиеся из таза с водой.

Ирина развернула лодку против ветра и волн, но сарма так просто не сдавалась. Ветер усилился ещё, хотя это казалось невозможным. Мигель и Конвей с трудом втиснулись в крохотную рубку-каюту, дыша буквально в затылок Ирине, стоящей за штурвалом. Георг Пятый остался снаружи, невозмутимо перенося бешеный напор ветра. Потоки воды заливали ветровое стекло рубки, вокруг и впереди не было видно ни зги, и тут, вишенкой на торте, ливень перешёл в град. Словно залп шрапнели ударил по лодке. Углеритовый корпус выдержал, как и Георг Пятый снаружи (робот только уселся на дно, вцепился руками в борта и втянул голову в плечи).

– Когда это кончится?! – Мигелю приходилось кричать, чтобы перекрыть грохот, с которым град колотил по крыше рубки и стёклам.

– Не знаю! – крикнула в ответ Ирина. – Это сарма! Дикая вещь! Может, через минуту, а может… О, чёрт, только не это!

Мигель глянул вперёд. Словно специально для него там на мгновение прояснилось, и он увидел, как на лодку стремительно и неотвратимо надвигается длинная крутая волна высотой с трёхэтажный дом.

– …! – сорвалось с языка Конвея по-русски. – Это что?!

– Цунами! – крикнула Ирина. – Где-то неподалёку тряхнуло! Твою ж мать, почему всё сразу?!

И тут сдох двигатель.

Через мгновение, показавшееся Мигелю жутко растянутым, гигантская волна подхватила лодку, закрутила, понесла и через несколько минут с силой швырнула на скалистый ольхонский берег.