Истории и нарративы
Само использование повествовательной организации логически предполагает непреодолимый субъективный фактор.
Артур Данто
Выдающийся невролог Оливер Сакс как-то сказал: «Каждый из нас живёт в нарративе, и этот нарратив – мы и есть». А что такое нарратив? Если совсем просто, то нарратив – это конкретная история.
Представьте, что вас попросят написать автобиографию: «Я, такой-то и такой-то, родился тогда-то, в такой-то семье, папа у меня был тем-то, мама – такая-то, в три года я пошёл в детский сад…», ну и так далее.
У вас получится история – с главным героем, сюжетными линиями и отдельными событиями, включёнными в единую цепь повествования.
Книги, на которых мы воспитывались, предлагали нам нарративы, в которых – что важно – был не только сюжет, но и «глубинный смысл», «мораль», а также возможные модели поведения для разных ситуаций. Кино, сериалы, художественное творчество, религиозные системы – всё это тоже нарративы.
Вся наша культура, как показали исследования Владимира Яковлевича Проппа, Джеймса Джорджа Фрэзера, Клода Леви-Стросса, Джозефа Кэмпбелла и многих других выдающихся исследователей, – это множество связанных друг с другом историй. По сути, это универсальные для разных культур «паттерны смысла».
То есть все народы воспроизводят одни и те же нарративы, в которых меняются лишь персонажи и локации, но суть всегда одинакова: борьба добра со злом, честности с несправедливостью и т. д. Мы наблюдаем за испытанием и преображением героя, жертвами страшных бедствий, невероятной любовью и божественным (или волшебным) вмешательством.
Понятно, что народы делают это вовсе не благодаря тому самому божественному или волшебному вмешательству, а просто потому, что к какому бы народу вы ни принадлежали, мозг у вас – человеческий.
А в человеческих мозгах неизбежно есть дефолт-система мозга, и, как доказали современные нейрофизиологические исследования, именно она отвечает за связывание отдельных событий в истории – в нарративы.
Мы не можем думать о каком-то событии в отрыве от контекста: от других событий, которые ему предшествовали, и тех, что за ним последовали. Поэтому связывать факты в истории – это, наверное, неплохой план. Но давайте подумаем о том, чем он чреват…
История, которую нам преподавали в школе, – это тоже набор нарративов. И хорошо известно, что, в зависимости от политической ситуации, историю можно легко «переписать»: например, сделать второстепенных героев главными, какие-то события выкинуть, а какие-то, наоборот – выпятить.
В результате – вроде бы об одном и том же рассказываем, но смысл получается разный. То «Великую Октябрьскую Социалистическую Революцию» чествуем, то «большевистский переворот» проклинаем.
Так государства создают «идеологическую основу» для своего настоящего. Но то же самое делаем и мы с вами, переписывая собственную – личную – историю для нужд конкретной ситуации.
Да, у нас есть множество историй о себе: одну мы рассказываем незнакомым людям, другую бережём для близких друзей, третьюдоверяем родителям, четвёртую – вторым половинам, пятую – психотерапевту, и так далее.
Эти истории сильно отличаются друг от друга. Но можно ли сказать, что в каком-то случае вы врёте, а в каком-то – говорите правду? Вряд ли. Когда наш мозг сочиняет очередную историю про нас, мы слышим её как бы идущей «изнутри» и, конечно, верим в неё.
* * *
Истории, которые нам рассказывают другие люди, буквально на подсознательном уровне вызывают в нас чувство доверия. Знаете почему? Просто потому, что, если некие факты складываются в историю, мы видим в ней «смысл».
А как только мы поймали, ухватили «смысл», срабатывает дефолт-система нашего мозга – уже содержащийся в ней «классический» нарратив подходит к новым фактам как ключ к замку. Мы заливаем в старые меха новое вино.
Вы когда-нибудь замечали, насколько часто люди, которым мы рассказываем какую-то историю, вдруг начинают перебивать нас и говорить: «О, у меня тоже такое было!». Да, конечно «было», ведь все наши истории одинаковы – главный герой, последовательность событий, завязка, развитие, кульминация.
Мы узнаём соответствующий смысловой паттерн, а дефолт-система нашего мозга разворачивает на его основе целый спектакль, который мы буквально видим «внутренним взором» внутри собственной головы.
Причём иногда вы испытываете недоумение – вам кажется, что вы рассказывали «об одном», а ваш собеседник вдруг заговорил почему-то о чём-то «другом». Как такое может быть?
Дело в том, что вы пытались сообщить ему «смысл» своей истории, а его дефолт-система сложила изложенные факты, иначе и у него получилась другая история, с другим «смыслом». Вроде бы и «по мотивам», но совсем другое.
Наши собеседники не слышат, что происходит у нас в голове, а мы не знаем, что происходит в их головах (хотя, как правило, и не замечаем своего незнания). Поэтому вам может казаться, что вы «всё так ясно и понятно изложили» (вы же видите свой «смысл»!), а вас не поняли и увидели в вашем рассказе другой «смысл».
Странно это? Нет, не странно. Чтобы что-то «понять» (испытать иллюзию понимания), нам нужно просто увидеть историю в своей голове. Но какую историю мы «видим» – ту, что нам рассказывают, или ту, которую предлагает нам наша дефолт-система мозга?
Все они схожи по структуре: завязка, развитие, финал – а вот конфигурировать элементы рассказа можно по-разному, что зачастую меняет сущностный смысл истории.
В общем, удивляться тут нечему: у нас одинаковые мозги, и то, как они складывают события в рамках некого повествования, – это универсальная вещь.
По крайней мере, дефолт-система мозга устроена у нас у всех по одному и тому же принципу – она великий сказочник, распознающий и раз за разом производящий одни и те же нарративы.
Но структура истории и содержание истории – это не одно и то же.
Например, многие врачебные анекдоты («чёрный медицинский юмор») кажутся нам смешными, хотя речь в них идёт о печальных или неприятных вещах: «В конце рабочего дня врач заходит в палату и говорит: “Товарищи пациенты, всем – до завтра! Впрочем, нет… А вы, Иванов, прощайте!”». По-своему, забавно. Но теперь представьте, что это происходит на самом деле, и вам уже совсем не весело. Так что перестановка мест слагаемых в данном случае сильно влияет на результат.
И по-другому у нас просто не получается – за что ни возьмись, у нас тут же возникает в голове история. Мы увидим в ней какой-то «смысл» – или анекдотичный, или трагический, или ещё какой-то – на своё усмотрение.
* * *
Нарратив – это не просто набор взаимосвязанных событий, выраженных в последовательности слов или образов, а сам тот способ, которым мы организуем наши знания об окружающем нас мире.
Способ, впрочем, далеко не идеальный, потому что любая история подгоняет факты под себя, а не исследует их.
Наш мозг собирает свои бесчисленные истории – о жизни, о нас самих, о других людях – тенденциозно. Он жаден до связности, до понятности, до определённости. А вот достоверность, к сожалению, интересует его в последнюю очередь.
То есть о чём бы мы ни думали, мы всегда выдумываем какую-то историю, которая – уже сама по себе – и рассказывает нам, как её надо понимать. И где тут здравый смысл? Нет его.
Но зато у нас есть «инструкция к пониманию происходящего»: тут плакать, а тут – смеяться. Судя по всему, именно необходимость таких инструкций и заставила наш мозг научиться создавать нарративы.
Каждый человек, которого мы знаем, – это история, которую мы рассказываем самим себе о нём. Даже мы сами, наше хвалёное личностное «я» – это такая история.
В состоянии «блуждания» вы выхватываете в лучшем случае лишь десятисекундные фрагменты этих историй, а не всю историю целиком (мы вообще не видим свои истории целиком, иначе мы бы столкнулись с массой противоречий).
Но то, что вы за эти десять секунд понимаете смысл того, о чём подумали, означает, что это фрагмент уже изначально известной и понятной вам истории.
Теперь, внимание, проверочный вопрос… При каком психическом заболевании мозг человека производит самые бедные истории? Правильно, при аутизме. А при каком самые богатые, яркие и фантастические (по крайней мере, до недавнего времени)? Так точно, при шизофрении.
Теперь нам нетрудно предположить, какие результаты получили учёные, которые исследовали пациентов с аутизмом и шизофренией с помощью фМРТ…
Да, всё так: у шизофреников, чей мозг производит бред и галлюцинации, дефолт-система мозга разогнана до предела, а у аутистов, которые вообще не могут связать информацию о событиях окружающего мира в единую историю, она едва теплится.
Таким образом, то, как мы воспринимаем мир, а ещё точнее – то, что мы думаем о мире – создано ни чем иным, как стараниями нашей дефолт-системы мозга.
Нарратив и контекст
Мы любим больше всего то, из чего извлекаем наибольшую эмоциональную выгоду. Предмет нашей любви, таким образом, удовлетворяет какую-то нашу самую существенную потребность, решает какую-то самую большую нашу проблему.
Приглядитесь внимательно к тому, что вы любите, посмотрите на подноготную этой любви – и вы узнаете, из-за чего вы страдаете больше всего.
Так почему же мы так любим истории?..
Ответ на самом деле прост: хаос. Мир, в котором мы живём, чрезвычайно сложен. Это касается абсолютно всего: устройства мироздания и внутреннего мира других людей, нашей собственной жизни и непредсказуемости будущего.
Всё, с чем мы имеем дело – это нечто сложное, непонятное, противоречивое, многоаспектное, многофакторное и т. д., и т. п. Вам так не кажется?.. И это неудивительно, потому что в ситуации неопределенности наш мозг впадает в панику.
Он жаждет «ясности» и «понятности» больше всего на свете. Именно поэтому мы страдаем «иллюзией понимания» и ужасно не любим сталкиваться с противоречиями; не хотим, чтобы наши представления о мире кто-то нарушал – спорил с нами, был нами недоволен, имел другую точку зрения и т. д.
Мы хотим иметь стройную картину мира, а истории – это то, что даёт нам эту картину. Причём эти истории возникают на всех уровнях нашей психической организации. Посмотрите на рис. № 10.
Понаблюдайте за тем, как играет с вами ваш мозг, когда вы смотрите на рисунок, расположенный слева. Очевидно, что по горизонтали расположен ряд из трёх цифр 12, 13 и 14. Однако по вертикали мы видим столбец из трёх букв – А, В и С. Как такое может быть? Очень просто: у нас в голове есть «истории» – про порядок цифр и про последовательность букв в алфавите.
Рис. № 10. Классические иллюзии восприятия
Так что же за штука находится в центре: 13 или В?
Посмотрите на «это», стараясь не думать о том, буква это или цифра. Странное ощущение, правда? Да, это не то и не другое. А как мы будем воспринимать эту штуку, зависит от контекста, который задаёт та или иная история – о цифрах или о буквах.
Справа расположена другая картинка – это знаменитый «воображаемый треугольник» Гаэтано Канижа. Согласитесь: трудно, глядя на эту картинку, отрицать наличие в ней большого белого треугольника… Хотя, конечно, его здесь нет, это только иллюзия восприятия. То, что изображено здесь на самом деле – это много разных, сложных по форме объектов.
Когда наш мозг видит что-то подобное, он, хотим мы этого или нет, собирает элементы ситуации в некий образ, в некую «историю», которую мы знаем как бы заранее.
То есть всякий раз, когда вы сталкиваетесь с набором каких-то фактов, вы «надеваете» на них известную вам историю – про буквы, цифры, фигуры, любовь, родину, ответственность, профессиональный долг, мораль и т. д.
Отсюда понятно, что мы заложники уже существующих в нас «историй». Можете называть их как угодно – «тенденциозностью восприятия», «предрассудками», «невротическими комплексами». Сути дела это не меняет – они нас слепят.
И чем старше вы становитесь, тем больше у вас «историй» на все случаи жизни. Тем они для вас более «верные» и «подтверждённые», потому что вы их встречали уже множество раз (точнее – множество раз повторяли один и тот же трюк).
Мозг сначала приучается ездить по одним и тем же траекториям, активизировать одни и те же нейронные комплексы, а потом делает это на раз-два.
Мы не можем увидеть факты сами по себе, как они есть. Своё значение они обретают для нас только через отношения с какими-то другими фактами. До тех пор, пока мы не видим «истории», мы смотрим в пустоту.
Причём «истории» не только искажают факты (например, выдают B за 13 или наоборот), но и додумывают их (дорисовывают несуществующий треугольник), а также игнорируют те, которые очевидно имеют место быть (как множество сложных фигур в «воображаемом треугольнике» Канижа).
