Я отправляю Дилану сообщение.

Проходит пять минут, но он так и не отвечает, и я решаю позвонить. В моем сознании постепенно формируется теория. И мне необходимо с кем-то ею поделиться, пусть даже я и услышу в ответ, что сошла с ума.

Но в том-то и дело – я вовсе не сумасшедшая.

Хотя в данной ситуации безумие было бы предпочтительней.

Выйдя наружу, я прислоняюсь к одному из каменных львов у входа в библиотеку и набираю номер Дилана. Мне отвечает автоответчик. Я оставляю сообщение, взволнованно шепча в трубку:

– Дилан, где ты? Я разузнала кое-что о жильцах Бартоломью. Они не те, за кого себя выдают. Мне кажется… Мне кажется, я знаю, что здесь происходит, и это по-настоящему страшно. Прошу тебя, перезвони, как только услышишь это сообщение.

Я кладу трубку и поднимаю взгляд к небу. Полная яркая луна висит так низко, что шпиль Крайслер-билдинг рассекает ее пополам.

В детстве мы с Джейн обожали полнолуния и лунный свет, проникающий в окно ее спальни. Порой мы дожидались, пока родители уснут, чтобы постоять вместе в омывающем нас белоснежном сиянии.

Теперь это воспоминание омрачают мысли о том, что делали в полнолуние члены Золотой Чаши. Еще одна частичка моего прошлого с Джейн осквернена, как и Бартоломью.

Я поворачиваюсь, чтобы зайти обратно в библиотеку, но тут звонит телефон, который я все еще крепко сжимаю в руке.

Дилан наконец-то отозвался.

Но, когда я отвечаю на звонок, то слышу незнакомый голос. Женщина говорит несколько опасливым тоном.

– Это Джулс?

– Да.

Секундное молчание.

– Джулс, это Бобби.

– Кто?

– Бобби. Из приюта для бездомных.

Тут я наконец-то вспоминаю. Бобби, добрая и веселая женщина, с которой я познакомилась два дня назад.

– Как поживаешь?

– Помаленьку. Новый день, новые мысли. Все как завещала Элеонора Рузвельт. Слушай, я не против поболтать, но позвонила не за этим.

Мое сердце, едва-едва успокоившееся, снова начинает суматошно колотиться. Кровь ускоряется в жилах.

– Ты нашла Ингрид?

– Кажется, – отвечает Бобби. – К нам пришла девушка. Похожа на ту, которая на фото. Но, может, это и не она. Выглядит гораздо более потрепанной. Если честно, Джулс, она смахивает на огородное пугало.

– Она сказала, что ее зовут Ингрид?

– Да она вообще не шибко разговорчива. Я пыталась с ней поболтать. Она меня послала.

Это не похоже на Ингрид. С другой стороны, я понятия не имею, через что ей пришлось пройти.

– Какого цвета у нее волосы?

– Черного, – говорит Бобби. – Крашенные. И очень неумело. Одну прядь она пропустила.

Я сжимаю телефон еще крепче.

– Ты ее видишь?

– Ага. Сидит на койке, прижимает колени к груди, ни с кем не говорит.

– Ты можешь разглядеть, какого цвета непрокрашенная прядка?

– Секунду. – Голос Бобби отдаляется. – Да, кажется.

– И какого?

Я задерживаю дыхание, готовясь быть разочарованной. Я привыкла не ждать ничего хорошего от жизни.

– Голубого, насколько я вижу, – говорит Бобби.

Я выдыхаю.

Это Ингрид.

– Бобби, мне нужна твоя помощь.

– Я попытаюсь.

– Не дай ей уйти, пока я не приду, – говорю я. – Любой ценой. Хоть свяжи ее, если придется. Я скоро буду.

Я сбегаю вниз по ступеням библиотеки и мчусь на 42-ю улицу. Приют в десяти кварталах на север и нескольких кварталах на запад. Я бегу, игнорируя светофоры, и мне удается добраться за двадцать минут.

Бобби ждет меня снаружи. Она по-прежнему одета в кардиган и брюки защитного цвета и стоит на некотором отдалении от группы курильщиц, с которыми я говорила два дня назад.

– Не волнуйся, она все еще внутри, – говорит Бобби.

– Она с кем-нибудь говорила?

Бобби качает головой.

– Не-а. Молчит. Но выглядит напуганной.

Мы заходим внутрь – женщина за потертым стеклом видит, что я вместе с Бобби, и не задает никаких вопросов. Сегодня людей в бывшем спортзале заметно больше, чем в прошлый раз. Почти все койки заняты. На свободных лежат чьи-то чемоданы, пакеты, потертые подушки.

– Вон она, – говорит Бобби, указывая на койку в дальнем углу спортзала. На ней, прижав колени к груди, сидит Ингрид.

За прошедшие три дня изменились не только ее волосы. Она вся выглядит мрачнее, грязнее. Словно поблекшая версия себя прежней.

Ее волосы – черные, за исключением той самой предательской голубой прядки, – повисли немытыми сосульками. Она одета в те же самые джинсы и рубашку, в которых я видела ее в последний раз, но они успели запачкаться за несколько дней носки. Лицо у нее чистое, но обветренное, словно она слишком долго пробыла на улице.

Ингрид оборачивается и смотрит на меня; в ее покрасневших глазах мелькает узнавание.

– Джуджу?

Она вскакивает с койки и заключает меня в объятия.

– Что ты здесь делаешь? – говорит она, явно не собираясь меня отпускать.

– Ищу тебя.

– Ты же ушла из Бартоломью, да?

– Нет.

Она отстраняется и отходит на пару шагов, глядя на меня с явным подозрением.

– Скажи, что они тебя не завербовали. Поклянись, что ты не одна из них.

– Клянусь, – говорю я. – Я хочу тебе помочь.

– Не получится. Мне уже не помочь. – Она падает на ближайшую койку, закрывая лицо руками. Ее левая ладонь трясется. Даже когда она сжимает ее правой, грязные пальцы все равно продолжают дрожать. – Джуджу, тебе нужно оттуда убираться.

– Я так и планирую, – говорю я.

– Нет, прямо сейчас, – настаивает она. – Беги так далеко, как только сможешь. Ты не знаешь, кто они такие.

Я знаю.

Мне кажется, я знала уже довольно давно, только боялась осознать.

Но теперь все, что я узнала за последние несколько дней, встает на свои места. Как только что проявленная фотография. Жуткое изображение медленно проступает на белой бумаге.

Я знаю, кто они такие.

Возрожденная Золотая Чаша.