Четыре дня назад

Мне снится семья.

Мама. Отец. Джейн, совсем не изменившаяся с тех пор, как мы виделись в последний раз. Навсегда оставшаяся девятнадцатилетней.

Они идут по заброшенному Центральному парку. Вокруг – ни души. Царит непроглядная ночь, не горит ни один фонарь. Зато свет исходит от моих родных – слабый, зеленовато-серый.

Я наблюдаю за ними с крыши Бартоломью, сидя рядом с Джорджем, который обнимает меня своим каменным крылом.

Выйдя из парка, мои родители замечают меня и машут руками. Джейн зовет меня, рупором сложив у рта светящиеся ладони:

– Тебе здесь не место!

Как только ее крик достигает моих ушей, Джордж двигает крылом.

Он больше не обнимает меня.

Он меня толкает.

Я чувствую спиной прикосновение холодного каменного крыла и падаю с крыши. Я лечу вниз, прямиком к тротуару.

Я просыпаюсь, и в горле у меня клокочет вопль, рискуя вот-вот вырваться наружу. Я кашляю, пытаясь его подавить. Потом сажусь в постели, укоризненно глядя на Джорджа из окна.

– Обидно, между прочим, – говорю я.

Мои слова еще не успевают затихнуть, когда я слышу что-то еще.

Какой-то шум.

Снизу.

Я даже не уверена, что действительно слышала его. Это скорее ощущение, чем звук. Необъяснимое чувство, что я не одна. Если бы меня попросили его описать, я бы не смогла. Это звук, который невозможно определить. Не шаги. Не стук. Даже не шорох, хотя это описание кажется наиболее подходящим.

Движение.

Вот на что это похоже.

Что-то движется, издавая легчайшее призрачное шуршание.

Я встаю с постели и подкрадываюсь к ступеням, перегибаясь через перила, чтобы расслышать получше. Звук не повторяется. Но странное чувство не отпускает меня. В квартире есть кто-то еще.

Возможно, это Лесли Эвелин пришла убедиться, что я соблюдаю правила. Наверняка у нее есть запасной комплект ключей. Я раздраженно накидываю свой старый махровый халат и спускаюсь по лестнице. Лесли ни слова не сказала ни про какие проверки. Я бы ни за что на это не согласилась.

А, кого я обманываю: на что бы только я ни согласилась за двенадцать штук.

Тем не менее квартира оказывается пуста. Входная дверь заперта на замок и на щеколду, цепочка тоже на месте. Странный звук и чье-то присутствие были плодами моего разыгравшегося воображения. Продолжением ночного кошмара.

Я отправляюсь на кухню заварить себе кофе – усталая, но слишком разнервничавшаяся, чтобы снова уснуть. Кофеварка здесь так сложно устроена, что у меня уходит несколько минут на то, чтобы ее включить. К тому моменту, как начинает завариваться кофе, мое тело успевает истосковаться по кофеину.

Пока кофеварка работает, я возвращаюсь наверх, чтобы принять душ и смыть воспоминания о кошмаре. Боже, какой странный ужасный сон.

Конечно, это не первый мой кошмар. После гибели родителей мне все время снились страшные сны. Горящие кровати, густой дым, внутренности, почерневшие от болезни. Иногда Хлое приходилось меня расталкивать, чтобы я не перебудила все общежитие своими криками. Но ни один сон не казался таким реальным. Будто, если я выгляну в окно, то увижу родителей, озаряющих своим свечением Боу Бридж.

Так что я все утро напролет смотрю на часы.

На электронный будильник в спальне, пока одеваюсь.

На часы на микроволновке, пока наливаю в чашку наконец-то заварившийся кофе.

На напольные часы в гостиной, где я сижу с чашкой, подсчитывая глаза на обоях. Я успеваю насчитать шестьдесят четыре пары, когда часы отбивают время. На меня накатывает отчаяние. Всего лишь девять утра.

При увольнении мне дали папку с полезными документами. Подсказки, как найти работу, консультирование по вопросам трудовой деятельности, информацию о студенческих кредитах, на случай если я решу вернуться к учебе. Все, что нужно, чтобы выжить в отсутствие работы.

Чего в этой папке не нашлось, так это советов, чем занять свободное время. Мало кто понимает, как скучно сидеть без работы. Эта скука разъедает душу.

Трудно себе представить, как много времени на самом деле отнимает у нас работа. Утренние сборы. Дорога туда. Восемь часов в офисе. Дорога обратно. На работу уходит очень много времени.

Так сказал мне отец вскоре после того, как потерял работу, а мама заболела. У него началась недолгая, но продуктивная фаза строительства скворечников – он целыми днями сидел в гараже и мастерил скворечники один за другим без какой-либо внятной цели. Когда я спросила, зачем ему это, он оторвал взгляд от сосновой доски, которую старательно раскрашивал, и сказал: «Мне нужно хоть что-то, что я могу контролировать».

Тогда, в девятнадцать лет, я пришла в замешательство. Теперь, повзрослев и потеряв работу, я понимаю, что он имел в виду. Но найти что-то, что я могу контролировать, довольно трудно, когда вся моя жизнь перевернулась вверх дном.

Так что я пытаюсь убить время поисками работы, но не нахожу ни одной новой вакансии. Прибираюсь, хотя квартира и так отмыта до блеска. Выбрасываю почти пустой пакет с мусором в мусоропровод, расположенный в закутке возле лестницы. Слушаю, как пакет мягко приземляется в подвале.

Минус еще пять секунд.

Когда часы бьют полдень, я спускаюсь в лобби, не встретив по дороге никого нового. Только знакомые лица. Мистер Леонард со своей медсестрой карабкаются вверх по лестнице, а Марианна Дункан с Руфусом возвращаются с утренней прогулки. Марианна одета в плащ и чалму цвета морской волны, а на Руфусе повязан красный платок.

– Доброе утро, милая, – говорит Марианна по пути к лифту, поправляя очки. – Сегодня довольно прохладно, не правда ли, Руфус?

Тот гавкает в знак согласия.

Ингрид еще не видно, так что я решаю проверить почтовый ящик. Пусто.

Я закрываю ящик и смотрю на часы.

Пять минут первого.

Ингрид задерживается.

Когда в кармане у меня начинает звонить телефон, я немедленно достаю его, думая, что это Ингрид. Но потом с неприятным удивлением вижу, кто звонит на самом деле.

Эндрю.

Я игнорирую звонок. Спустя секунду приходит сообщение.

Потом – еще одно:

И третье:

Я не отвечаю. Эндрю не заслуживает ответа. И меня не заслуживал.

Только теперь я понимаю, что вообще зря начала с ним встречаться. У нас нет ничего общего. Но после того, как Хлоя познакомилась с Полом, я чувствовала себя одинокой. И тут появился Эндрю, симпатичный уборщик, выносивший мусор из офиса, когда я уходила с работы. Я привыкла с ним прощаться. Потом мы начали болтать возле лифта. Постепенно наши разговоры становились все дольше и дольше.

Он казался дружелюбным, умным, просто слегка застенчивым. И еще эти ямочки на щеках, когда он улыбался. А он всегда улыбался при виде меня.

В конце концов он пригласил меня на свидание. Я согласилась. Дальше все произошло само собой. Новые свидания. Секс. Еще больше секса. Потом я переехала к нему. Мне казалось, что что так мы и будем жить всегда.

Я заблуждалась.

За последние две недели я испытывала сначала боль, потом – ярость, потом меня начало донимать чувство, что меня вновь покинули. Я ненавидела Эндрю за то, что он изменил мне. Ненавидела себя за то, что поверила ему. Хуже всего было осознание, что меня отвергли. Почему он оставил меня? Почему все, кого я люблю, меня оставляют? Что я делаю не так?

Я снова смотрю на телефон. Ингрид опаздывает уже на десять минут.

Может, я перепутала место, и мы договаривались встретиться в парке? Я представляю, как Ингрид флиртует с одним из музыкантов на мозаике Имеджин, думая, что я ее продинамила.

Я отправляю ей сообщение: Мы должны были встретиться в парке.

Проходит две минуты, и, не получив ответа, я решаю отправиться в парк. Кажется, это разумнее, чем писать снова. Направляясь к выходу из Бартоломью, я оглядываюсь в поисках Чарли, чтобы спросить, не видел ли он Ингрид. Но сегодня у дверей дежурит другой швейцар – немолодой улыбчивый мужчина, чьего имени я еще не знаю. Он говорит, что Чарли отработал ночную смену, но сказал, что не сможет прийти на дневную.

– Семейные обстоятельства, – говорит швейцар. – Что-то с дочерью.

Я благодарю его и иду дальше, через дорогу к парку. Сегодня пасмурней, чем вчера, и прохлада в воздухе предвещает скорый приход зимы. Совсем не погода Хезер.

Вскоре я дохожу до Земляничной поляны, где двое музыкантов на противоположных концах мозаики исполняют разные версии одноименной песни. И тому и другому удалось привлечь несколько непритязательных слушателей. Ингрид среди них нет.

Я снова вынимаю телефон. Ничего.

Я иду в сторону озера и сажусь на скамейку, где мы говорили вчера. Посылаю Ингрид еще одно сообщение:

Минут через пять, так и не получив ответа, я посылаю третье сообщение:

Я понимаю, что слишком волнуюсь. Но меня не покидает ощущение, что здесь что-то не так. Я вспоминаю прошлую ночь – крик, раздавшийся из квартиры Ингрид, то, как долго она не открывала дверь, мрачный отблеск в ее глазах, словно намекавший на что-то недоброе.

Я твержу себе, что зря переживаю.

Но ничего не могу с собой поделать.

Это все из-за Джейн. Поверить не могу, как спокойны мы были в день, когда она не вернулась. Ей было девятнадцать, и она вечно пропадала где-то без предупреждения. Иногда она не приходила на ужин и возвращалась домой только за полночь, вся пропахшая пивом и сигаретами.

Поэтому мы не удивились ее отсутствию в тот вечер. Спокойно поужинали. Посмотрели какой-то дурацкий фильм про инопланетян. Когда родители легли спать, я перечитала несколько любимых мест из «Сердца мечтательницы». Это был самый обычный вечер в доме Ларсенов.

Только наутро мы заподозрили, что что-то неладно. Отец проснулся и пошел в ванную. По пути он обратил внимание, что дверь в комнату Джейн приоткрыта, внутри никого нет, и постель все еще заправлена. Он разбудил нас с мамой, спросил, слышали ли мы, как Джейн вернулась домой. Мы ничего не слышали. Только перебудив всех ее друзей своими ранними звонками и неуклюжими вопросами, мы наконец осознали весь ужас ситуации.

Джейн пропала.

Она пропала еще вчера днем, но никому из нас и в голову не пришло убедиться, что с ней все в порядке. Теперь вспоминая тот день и нашу беспечность, я не могу не задаваться вопросом: что, если бы мы все поняли раньше? Была бы Джейн сейчас со мной?

Теперь я волнуюсь чересчур много. Во время учебы я сводила Хлою с ума бесконечными звонками и сообщениями, потому что хотела убедиться, что с ней все в порядке. Когда Хлоя не отвечала, меня начинал грызть червячок тревоги. Такая же тревога зарождается во мне и сейчас, словно зернышко, упавшее на благодатную почву. Она возрастает, когда я снова смотрю на телефон и вижу, что уже без четверти час.

Я выхожу из парка и направляюсь обратно к Бартоломью, ведомая своей тревогой. По пути я отправляю Ингрид сообщение с просьбой ответить как можно скорее. Я знаю, что слишком нервничаю. Но мне все равно.

На входе я прохожу мимо Дилана, еще одного временного жильца. Он явно идет на пробежку в парке. Спортивный костюм. Кроссовки. В наушниках визжит электрогитара. Я захожу в лифт, из которого он только что вышел, и в последний момент нажимаю кнопку одиннадцатого этажа, а не двенадцатого. Говорю себе, что никому не навредит, если я заскочу к Ингрид на минутку. Мало ли почему она не смогла прийти. Может, батарея разрядилась, и она нетерпеливо ждет, когда телефон оживет.

Или, может, быть – все-таки – мои инстинкты вчера ночью меня не обманули и с Ингрид действительно творилось что-то нехорошее, о чем она просто боялась сказать. Я закрываю глаза и вспоминаю, как невыразительно звучал ее голос, как натянуто выглядела улыбка, и как эта улыбка исчезла за мгновение до того, как Ингрид закрыла дверь.

Стоя перед дверью в 11А, я еще раз достаю телефон. Ингрид так и не ответила, и я стучу в дверь. Тихо, всего два раза. Как будто это простой визит вежливости, а не результат паники, поднимающейся внутри меня.

Дверь открывается.

За ней стоит Лесли Эвелин в очередном костюме от «Шанель». На сей раз – красном, как обои в 12А. Она выглядит издерганной. Прядка волос выбилась из ее укладки и колечком свернулась на лбу.

– Джулс, – говорит она, не пытаясь скрыть удивления. – Как ваша рука?

Я рассеянно прикасаюсь к повязке под курткой. Сейчас это меня настолько мало волнует, что я с трудом вспоминаю о порезе.

– Все в порядке, – говорю я, заглядывая в квартиру поверх ее плеча. – Ингрид здесь?

– Нет, – отвечает Лесли со вздохом.

– Вы не знаете, где она?

– Простите, милая, не знаю.

– Но она ведь живет здесь?

– Жила.

Я хмурюсь, когда Лесли говорит о ней в прошедшем времени.

– А больше не живет?

– Не живет, – убежденно говорит Лесли. – Ингрид здесь больше нет.