Глава 11
Монтойя. По следу.
Сам я из Мадрида, но у меня есть двоюродный брат, Альваро, владеющий бизнесом в Боготе. Это в Колумбии, несчастной стране, власть в которой делят между собой военные и кокаиновые бароны. Как-то Альваро рассказал мне о малолетних убийцах, которых тамошние кокаиновые бароны нанимают для разборок с конкурентами. Порой это совсем маленькие дети — лет восьми-девяти. От них не требуется никакой подготовки, никаких особенных умений, единственная их задача — нажимать на курок. Обычно им удается незамеченными приблизиться к своим жертвам, а в тех редких случаях, когда дело доходит до суда, они избегают сурового наказания как несовершеннолетние,
Я вспоминаю об этих маленьких киллерах, в очередной раз анализируя цепочку событий, завершившуюся гибелью Патрини и исчезновением «ящика Пандоры», Почему, спрашиваю я себя, метод, с успехом практикуемый в Колумбии, не может использоваться албанской мафией? В чем принципиальное отличие албанских детей от колумбийских? И что мешает Хаддару, осторожному, как горный лис, провести операцию с подстраховкой?
Предположим, что Патрини спрятал «ящик» где-то в укромном месте и передал информацию о его местонахождении эмиссару Хаддара. Передал, разумеется, не просто так, а после того, как эмиссар перевел на его счет некую заранее оговоренную сумму. Он, разумеется, понимал, чем рискует, — нравы албанских бандитов хорошо известны по ту сторону Адриатики — и мог принять какие-то меры предосторожности. Однако эмиссар и не думал убивать его. Это должен был осуществить совершенно другой человек, причем такой человек, которого Патрини никогда не стал бы опасаться. Например, подросток.
Хотя в тот вечер в «Касабланке» находилось несколько таких подростков, в непосредственной близости от места убийства итальянца их было всего двое — Леди и Ардиан. Я допрашивал обоих, но только как свидетелей. В тот момент я был слишком зациклен на зловещем эмиссаре, прибывшем в Албанию из Косова, чтобы представить на месте убийцы кого-то еще,
Мысль вполне здравая, жаль только, что она не пришла мне в голову раньше. Я немедленно вызываю Томаша и приказываю ему разыскать и без лишнего шума доставить к нам на базу Леди. Никаких проблем: Томаш наносит визит в «Касабланку» и берет парнишку тепленьким прямо в зале, где тот опять «кормит семью». А вот с Хачкаем так гладко не выходит.
В Тиране работает мой хороший приятель Эмил Димитров, офицер связи тамошнего комиссариата. Мы время от времени оказываем друг другу различные услуги, и я решаю, что не случится ничего страшного, если я попрошу его немного присмотреть за Ардианом — пока только просто присмотреть. Может быть, очень аккуратно установить круг его общения. Никакого силового воздействия. Кто бы из этих двоих ни исполнял роль слепого орудия убийства, тот, чья рука направляла удар, не должен насторожиться раньше времени.
О'кей, говорит Эмил, только мне сейчас ну совсем не до твоего парня, я поручу это нашему новенькому, он старательный до жути, того и гляди, задницу от усердия порвет. Как раз в это время Томаш привозит Леди, и я соглашаюсь, даже не расспросив, что это за усердный новичок. Это оказывается серьезной ошибкой.
С Леди я разбираюсь долго — за прошедшие дни он не сильно поумнел, и общаться с ним по-прежнему очень тяжело. А пока я пытаюсь его расколоть (без какого бы то ни было результата, кстати), в Тиране происходит вот что.
Новенький, чье усердие так расхваливал Эмил, действительно оказался расторопным парнем. Звали его Тарас, он был молодым полицейским откуда-то из Восточной Европы, кажется, из Украины. И расторопность его объяснялась очень просто — он изо всех сил стремился сделать карьеру. От поручения старшего офицера он, разумеется, отказываться не стал, напротив, поблагодарил за оказанное доверие. Конечно же, он не сказал Эмилу, что подобных поручений у него скопилось уже не меньше дюжины, все от разных начальников. Тут надо иметь в виду вот какое обстоятельство: то, что мы называем здесь «комиссариатами», на деле является лишь небольшими подразделениями военной полиции, действующими под эгидой международных миротворческих сил. Людей постоянно не хватает, так что молодым офицерам действительно очень часто приходится играть Роль слуги двух, а то и трех господ. Я это к тому, что особой вины Тараса в случившемся не вижу — сам таким был, знаю. Да, наверное, он мог бы честно предупредить Эмила, что не в состоянии проследить за Хачкаем просто из-за нехватки времени. И заработать себе кучу штрафных очков, если пользоваться спортивной терминологией. Но ничего подобного он делать не стал. Он позвонил в городское управление внутренних дел и перепоручил — в очередной раз — наблюдение за Хачкаем знакомому офицеру из местных.
Албанский офицер с напарником, совершенно не скрываясь (я подозреваю, что их просто никто не предупредил о необходимости действовать осторожно) подъехали к дому Хачкая и зашли к нему в квартиру, Самого парня им застать не удалось, но они побеседовали с его родителями и братом. Брат, как они доложили Тарасу, оказался мелким бандитом, высланным несколько лет назад из ЕС за воровство. Почему этих данных не было в файлах комиссара Шеве — ума не приложу. Гримасы доинформационного общества.
Несмотря на то что итоги визита в дом семьи Хачкай не слишком впечатляли, Тарас немедленно подал Эмилу докладную записку. Позже я прочел ее. «В результате оперативных бесед с информированными источниками удалось установить, что брат Ардиана Хачкая имел тесные связи в криминальной среде Тираны». Черт возьми, это же Албания! Тут каждый второй имеет такие связи, а все остальные этой самой криминальной средой и являются. На самом-то деле главный результат самодеятельности Тараса оказался совсем другим. Ардиан, которому, конечно же, очень скоро стало известно о непрошеных гостях из полиции, перепутался и ударился в бега.
Я узнаю об этом с некоторым опозданием, когда утром следующего дня мне звонит Эмил.
— Ну и подарочек ты мне подкинул! — не слишком дружелюбно рычит он в трубку. — Из-за твоего пацана здесь уже пол-Тираны на голове стоит!
— Что произошло, Эмил?
Он пытается что-то объяснить, но так темпераментно, что я понимаю только одно — мне нужно срочно выехать на место и разобраться во всем самому,
Ну, собственно, босс от меня именно этого и хотел. Другое дело, что фора, которую я, по его словам, могу получить, занимаясь расследованием в столице, с каждым днем превращается во что-то совсем уж мифическое — майор Фаулер не собирается ограничивать район своих поисков Дурресом, с невероятной быстротой перемещаясь между всеми городами страны. «Забавно будит, если мы пересечемся с ним в Тиране», — думаю я, садясь в машину.
Забегая вперед, скажу, что мои опасения оказались напрасными. Фаулер в это время сосредоточился на другом направлении расследования. Все-таки у этого парня мозги работали совсем не так, как у большинства из нас. Вместо того чтобы искать никому не известного эмиссара — фактически черную кошку в темной комнате, да еще и вслепую, — он взял в разработку людей в албанских спецслужбах, которые занимались связями местного криминала и косовских полевых командиров. И путь этот, как показали дальнейшие события, оказался на удивление эффективным.
Я, однако, ничего этого пока не знал. Я сидел в душном кабинете Эмила в Тиране и пытался разобраться в хитросплетениях истории с Ардианом Хачкаем.
По странному стечению обстоятельств вечером того же дня один из информаторов албанского офицера, посещавшего дом Хачкая, сообщил своему куратору, что Ардиан якобы устроил стрельбу в мастерской у некоего скользкого типа по кличке Горбун. Обошлось без трупов, но само по себе происшествие было, конечно, из ряда вон — тринадцатилетнему пацану удалось нагнать страху на двух взрослых бандюков и их малолетнего подручного, забрать пистолет и патроны и спокойно покинуть поле боя. И все равно офицер вряд ли придал бы звонку своего агента такое значение, если бы не знал, что Ардианом активно интересуются люди из комиссариата военной полиции. Вообще-то местные спецслужбы не очень охотно помогают миротворцам, но тут, как говорится, все зависит от человека. Вполне возможно, албанский офицер ходил у Тараса в должниках или, наоборот, собирался извлечь из их сотрудничества какую-то выгоду. Во всяком случае, он, взяв с собою напарника, немедленно отправился на поиски Ардиана, не поставив в известность свое непосредственное начальство.
Последний факт сыграл роковую роль во всем их предприятии. У заброшенного коллектора на берегу реки Лана полицейские подверглись нападению — кто-то, скрывавшийся в темноте, неожиданно открыл стрельбу из пистолета и ранил одного из них. Рана оказалась неопасной, но, поскольку полицейские действовали на свой страх и риск, от дальнейшего преследования им пришлось отказаться. Пуля, извлеченная из бедра офицера, смутила экспертов. Выяснилось, что в полицейского стреляли из беспламенного бесшумного пистолета русского производства, очень редко встречающегося в Албании. По словам информатора, именно такой пистолет похитил Хачкай у владельца мастерской, Сам Горбун, задержанный на следующее утро, отрицал все, в том числе и стрельбу у себя в подвале, поэтому официально объявлять Ардиана в розыск было вроде бы не за что. Однако всем, включая даже Тараса, стало ясно — парень оказался куда круче, чем они предполагали.
Албанский полицейский, которому нужно было как-то объяснить начальству свое ранение, не нашел ничего лучшего, как сослаться на конфиденциальное поручение офицера военной полиции миротворцев. Префект Тираны направил раздраженный запрос комиссару Полю, непосредственному начальнику Эмила Димитрова. В общем, шестеренки закрутились, и бюрократическая машина заработала.
Эмил, оказывается, страшно зол на меня за то, что я втравил его в эту историю. Хотя, говоря откровенно, злиться ему следует прежде всего на Тараса. Тот, кстати, попал в крайне неловкое положение — ведь ему пришлось признать, что лично он и палец о палец не ударил для того, чтобы найти Хачкая. Пытаясь оправдаться, он все больше запутывался в собственной лжи и к тому моменту, когда я прибываю в Тирану, запутывает в ней еще и Эмила.
— Кто этот парень, черт возьми? — кричит на меня Эмил, темпераменту которого могли бы позавидовать даже жители Андалусии. — Он что, агент МОССАДа под прикрытием? Объясни мне, тупому болгарину, как может ребенок уйти и от мафии, и от полиции?
— Погоди, — пытаюсь я его успокоить. — У тебя что, есть доказательства, что это именно он стрелял в полицейских? Сам же говорил, в темноте никто ничего не видел…
— Еще лучше! Значит, кто-то его подстраховывал! Вот я и хочу понять, что это за сукин сын, к которому нельзя приблизиться на расстояние выстрела!
Что я могу ему на это ответить? Только то, что и сам не прочь это узнать,
— Вот что, — решительно говорю я. — Пойдем, посидим где-нибудь в спокойном месте, я расскажу тебе все, что смогу.
Мы покидаем ужасный кабинет Эмила и отправляемся в расположенное неподалеку открытое кафе, известное отменным домашним вином и острыми сырами. На удивление расторопный для албанца официант ведет нас к столику, вырезанному из цельной дубовой колоды. Столик уютно спрятан в тени раскидистого дерева. Никакого намека на меню не наблюдается; Эмил неопределенно шевелит в воздухе пальцами, и через несколько минут на столе возникают плоские глиняные тарелки с исполинскими порциями салата и пузатая бутылка вина.
Пока Эмил расправляется с салатом, я рассказываю ему о происшествии в «Касабланке». Про «ящик Пандоры» я не упоминаю — в конце концов, в тот вечер, когда погиб Патрини, мне ничего не было известно о товаре, который он привез в Албанию. Впрочем, предосторожность эта, как выяснилось чуть позже, оказывается излишней.
— И ты его отпустил, — бурчит Димитров, деловито подбирая вилкой остатки брынзы. — Вручил ему свою визитку и отпустил…
— Хорошо быть таким проницательным задним числом, — огрызаюсь я. — Можно подумать, ты бы поступил иначе!
Эмил смотрит на меня странным взглядом, потом поднимает руку и снова лениво шевелит пальцами. Официант, наблюдающий за нами из-под парусинового козырька кафе, немедленно скрывается в недрах кухни,
— Не забывай, что я не оперативник, Луис. Я всего лишь офицер связи.
Нуда, «всего лишь». С этим можно поспорить, но тон, которым он это произносит, обнадеживает, По крайней мере, Эмил больше не собирается меня убивать,
— И ты решил, что я помогу тебе схватить малолетнего киллера. Не предупредив меня о том, с кем придется иметь дело.
— Минуточку, — протестую я. — О «схватить» речь не шла! Я просил тебя только установить наблюдение, не более.
— Все равно это непорядочно, — снова начинает заводиться Димитров. — Мог бы так не темнить, тебе же больше пользы было бы. А как теперь объяснить местным копам, зачем нужно было организовывать эту слежку?
Я вздыхаю. Разговор явно не клеится. К счастью, именно в этот момент официант приносит и ставит на стол пахнущий дымком шашлык из ягненка на ребрышках, и мы на некоторое время отвлекаемся от выяснения отношений.
— Кстати, — как бы невзначай спрашивает Эмил, обгладывая тонкую косточку, — а что это за слухи ходят, будто вы там в Дурресе атомную бомбу ищете?
Шашлык отменно мягкий и сочный, но я давлюсь и начинаю кашлять. Эмил дружески стучит меня по спине. Рука у него тяжелая.
— Атомную… что?
Эмил пожимает плечами.
— Ну, всякую чушь болтают, знаешь ли. Вроде бы есть информация, что в Албанию ввезли тактическое ядерное оружие, что-то вроде ранца с атомной бомбой. И что вроде бы старина Майк из-за этого ввел у вас усиление. А из Штатов вам прислали суперкрутого профессионала, который должен эту бомбу найти.
Он замолкает, сосредоточенно пережевывая мясо и давая мне возможность усмехнуться — вот, мол, какой только бред не приходится выслушивать. Я пытаюсь сделать вид, что мне весело.
— По-моему, у кого-то чересчур живое воображение.
— Ага, — кивает Эмил. — Я тоже так думаю. Рад, что хотя бы к атомной бомбе этот твой малолетний терминатор отношения не имеет.
Я мысленно поминаю дьявола. Что будет, если история с «ящиком» все-таки выплывет на свет? Если окажется, что Хачкай действительно убил курьера, доставившего в Албанию «ящик Пандоры»? Как мне тогда оправдываться?
— Видишь ли, — бормочу я, — профессионала и вправду прислали. Это некто майор Фаулер из Комитета по борьбе с терроризмом. Только атомная бомба здесь совершенно ни при чем,
— В чем же тогда дело? — Эмил доедает последний кусок шашлыка и лениво отодвигает тарелку. — Или это из разряда «знаю, но не имею права говорить»?
— Именно, — подтверждаю я, радуясь, что мне не придется врать старому приятелю. — Очень точная формулировка, дружище.
— Значит, что-то все-таки вы нащупали, — произносит он задумчиво. — И ты по-прежнему утверждаешь, что парень, которого ты ищешь, никак не связан с этим чем-то?
— Эмил, — проникновенно говорю я, — я понимаю, что подставил тебя с этим Ардианом, и ты вправе припоминать мне это еще десять лет, но ты же не станешь принуждать старину Луиса нарушать должностную инструкцию?
Он презрительно фыркает. Корпус миротворцев не то заведение, где привыкли слепо следовать инструкциям.
Я наливаю в грубую глиняную кружку терпкого, пахнущего солнцем вина и салютую Эмилу, словно собираясь произнести тост,
— Ладно, скажем так: я не знаю этого наверняка, Такой ответ тебя устроит?
— Если это не атомная бомба, тогда что же?
— Найдешь Хачкая — можешь спросить у него сам.
Димитров засовывает в зубы страшноватых размеров зубочистку (других в Албании не найти даже в самых дорогих ресторанах) и принимается сосредоточенно ее пережевывать. Шашлык с салатом явно не утолили его аппетитов.
— Этот маленький засранец испарился, Его довольно активно ищет местная полиция, но результат пока нулевой, Впрочем, может, оно и к лучшему,,.
— Думаешь, они его нам не отдадут?
— Не думаю, Луис. Уверен. В деле с велосипедной мастерской был замешан некто Лари Хоган, торговец оружием, который платит за прикрытие кому-то из муниципалов, К тому же все кругом уверены, что именно Хачкай ранил того офицера. А здесь такие штуки не прощают, сам знаешь.
— Знаю. В первые полгода службы в Албании мне приходилось читать лекции на курсах переподготовки местных полицейских, и я очень хорошо представляю себе их кодекс чести. Бусидо албанского полицейского содержит три заповеди:
1. Никогда не напрягайся.
2. Любое твое действие должно быть соответствующим образом оплачено.
3. Никому не позволено посягать на твою жизнь и имущество, а также на жизнь и имущество твоих родственников и друзей.
Исходя из этих принципов местные стражи закона и несут свою нелегкую службу. Главная задача курсов переподготовки заключалась в том, чтобы дать им какое-то представление о правовой основе полицейской работы, но, по-моему, результат оказался более чем скромным. Впрочем, что такое какие-то курсы по сравнению с многовековой традицией, истоки которой теряются где-то в темных веках турецкого владычества?
— Есть еще одна плохая новость. — Эмил зачем-то взбалтывает свое вино в кружке и выпивает залпом, не вынимая изо рта зубочистки. — Старшего брата этого парня, Раши Хачкая, убили сегодня ночью. Собственно, именно после этого я тебе и позвонил.
— Думаешь, с ним полицейские расправились?
— Непохоже. Скорее бандиты — ударили ножом под лопатку. Но ты же понимаешь, здешним копам ничего не стоит натравить мелких бандюков на того, кто посмел перейти им дорогу.
— Мне нужно поговорить с его родителями. Они-то по крайней мере живы?
— Насколько мне известно, да. — Эмил роется в бумажнике и вынимает квадратик розовой бумаги с нацарапанным на нем адресом. — Держи, это автограф самого Тараса.
— Какая честь! — бормочу я. — Черт побери, мне этот парень позарез нужен живым. Ты действительно не знаешь, куда он мог исчезнуть?
Димитров вынимает изо рта измусоленную зубочистку и важно декламирует:
— Знаю, но не имею права говорить.
— Мерзавец, — с чувством произношу я. Он пожимает плечами.
— Это была шутка, если ты еще не догадался. Мы, болгары, очень любим пошутить. На самом деле я не имею ни малейшего представления о том, где его можно найти. С другой стороны, это не моя работа, не так ли? Я ведь не столько полицейский, сколько PR-менеджер, и сейчас меня больше всего волнует вопрос, как успокоить господина префекта. Он возмущен тем, что мы заставляли его людей таскать каштаны из огня ради каких-то неясных целей. — Димитров демонстративно гладит себя по округлившемуся животу, — Что ж, мне пора возвращаться к своим печальным обязанностям, А у тебя какие планы?
— Не беспокойся, Эмил, — говорю я. — По счету я заплачу. В конце концов я же немного виноват перед тобой…
— Чего тебе еще от меня нужно? — сразу начинает беспокоиться он. — Ненавижу эти твои лисьи увертки!
— Ровным счетом ничего. Разве что… не мог бы ты сообщить префекту, что военная полиция корпуса уже задержала Хачкая?
— Чтобы он прекратил поиски? Да ведь с этого толстого хрена станется потребовать у нас выдачи задержанного. И кого мы ему предъявим?
— Не обязательно слать ему официальную бумагу, Эмил. Достаточно намекнуть. Можешь сослаться на меня: мол, Хачкая взяли MP генерала О'Ши, А потом пусть пишет запросы в Дуррес, наш босс знает, куда посылать таких деятелей.
Некоторое время Димитров обдумывает мое предложение, потом с явной неохотой отодвигает тяжелый табурет и встает.
— Что ж, Луис, может, это и не такая плохая мысль… Я подкину ее комиссару Полю, и, если старик будет не против, сообщу тебе. Идет?
В общем, мы расстаемся друзьями. Вот только в поисках Хачкая я не продвигаюсь вперед ни на дюйм.
Вы, разумеется, можете поинтересоваться, почему я так зациклился на этом пареньке? Отвечу: у меня на то две основные причины. Первая — у меня больше нет ни одной ниточки, которая помогла бы мне приблизиться к «ящику Пандоры» и таинственному эмиссару «мясника из Приштины», К тому же информация, полученная от Эмила, не оставляет сомнений в том, что Хачкай действительно замешан в серьезных криминальных делах. Вторая причина заключается в том, что он все еще мне симпатичен. Странно звучит, согласен. Даже после того, как я выстроил для себя четкую картину убийства Патрини (эмиссар получает от итальянца «ящик», уходит, появляется не вызывающий подозрений малолетка, расстреливает моряка, после чего имитирует соблазнение Сали Романо, обеспечивая себе алиби), Ардиан по-прежнему не вызывает у меня ни гнева, ни отвращения. Я упорно продолжаю думать о нем как о жертве неблагоприятно сложившихся обстоятельств, тем более что сейчас за ним действительно охотятся и полицейские, и бандиты. Может быть, именно подсознательное стремление доказать себе самому, что я не ошибаюсь, и заставляет меня нанести визит его родителям. Не то чтобы я всерьез надеюсь узнать у них, где скрывается их сын: что касается сотрудничества с полицией, местной или международной, албанцы упираются не хуже корсиканцев или сицилийцев. Вообще мне кажется, что обитатели этой части Средиземноморья впитывают недоверие и даже враждебность к официальным властям с молоком матери. Но шанс узнать что-то о самом Ардиане, об Ардиане как личности у меня все-таки есть. Поэтому я расплачиваюсь по счету и отправляюсь по адресу, который дал мне Эмил.
И совершаю одну из самых больших ошибок, которые только можно себе представить.
Разумеется, все мы здесь (ну или почти все, не считая таких зеленых новичков, как Тарас) профессионалы. У каждого отслужившего в корпусе больше года накапливается определенный опыт, добытый потом (чаще) или даже кровью (реже), который, как правило, служит хорошей гарантией от совершения новых ошибок. Как правило. Потому что по-настоящему от ошибок не застрахован никто. Даже профессионалы.
Существует инструкция, строго-настрого запрещающая офицеру военной полиции корпуса осуществлять оперативно-розыскные мероприятия в одиночку. Проще говоря, всюду следует ходить с напарником.
Отправившись в Тирану один, я ничего не нарушил, по крайней мере формально, — обед с Эмилом не подпадает под определение «оперативно-розыскной работы». А вот визит к родителям подозреваемого в убийстве именно этой самой работой и является. Всего-то и нужно — снова зайти в комиссариат и попросить у Поля любого свободного на данный момент полицейского себе в помощь. Но я этого не делаю. Во-первых, мне не хочется в очередной раз просить об одолжении тиранских коллег, особенно после прокола с Тарасом, о котором, разумеется, все уже знают. Во-вторых, я тороплюсь. Одно дело — искать кого-то, кто скрывается только от тебя, и совсем другое — идти по следу того, за кем гоняются еще десять человек. Поневоле просыпается охотничий азарт.
Называя вещи своими именами, я делаю большую глупость.
В бортовом компьютере моей машины имеется карта Тираны с оптимизатором поиска маршрута, так что рруга Курри, где проживает семья Хачкай, я нахожу быстро. Мрачноватое местечко, с частично разрушенными, частично укрепленными на манер средневековых крепостей домами, остовами сгоревших машин, глубоко ушедшими в зияющие в асфальте ямы, чахлыми скверами, в которых кучкуются тощие оборванные подростки, и, разумеется, растрескавшимися бетонными яйцами старинных дотов. Я специально проезжаю мимо нужного мне дома и останавливаю машину чуть дальше, там, где из земли торчат покореженные металлические столбы. Выхожу, активирую замок и электронного сторожа — теперь при попытках открыть машину злоумышленник будет получать удар током. По чести сказать, это мало кого останавливает — угонщики давно уже работают в резиновых перчатках, — но против мелкой шпаны помогает.
Я не торопясь иду по улице, как бы невзначай поглядывая по сторонам. Народу в этот час здесь немного: греется на солнышке старик с худым пятнистым лицом, шествует, переваливаясь с боку на бок, толстуха в бесформенном платье и грязном платке, сидит за раскладным столиком торговец сигаретами. К нему я подхожу; мне приходит в голову, что отец Ардиана наверняка курит — в этой стране курят почти все мужчины — и для налаживания контакта можно угостить его сигаретой. Ассортимент уличного торговца поражает воображение — на ободранном пластиковом покрытии выложены едва ли не все европейские и американские марки сигарет. Разумеется, то же самое можно встретить и по другую сторону Адриатики, в любом крупном итальянском магазине, вот только цена там будет раз в пять выше. Все это табачное изобилие попадает в Албанию контрабандой; мы с ней, разумеется, боремся, но спустя рукава. Мне даже иногда кажется, что для никотиновых королей Запада существование таких стран, как Албания, просто дар божий. Курильщиков в ЕС становится все меньше и меньше, так что поневоле будешь рад даже таким рынкам сбыта. Конечно, товар здесь по большей части ворованный, но я почти не сомневаюсь, что это воровство осуществляется с молчаливого согласия табачных корпораций.
Заплатив пятьдесят центов за пачку «Кэмела», я все той же ленивой походкой направляюсь к дому номер шесть — панельной пятиэтажке, такой же серой и безрадостной, как и прочие строения на рруга Курри. Дверь квартиры Хачкаев на третьем этаже распахнута настежь. Я на всякий случай стучу по косяку и вхожу. Зеркало в прихожей завешено черной тканью, из глубины квартиры доносятся монотонные завывания, пахнет какими-то приторно сладкими благовониями. Навстречу мне выбегает какая-то женщина, с ног до головы закутанная в черное, сквозь прорезь в платке блестят влажные глаза. Я предъявляю удостоверение и объясняю, что хотел бы поговорить с отцом и матерью Ардиана.
— Это невозможно сейчас, — отвечает женщина на довольно приличном английском. — У нас большое горе, умер брат Ардиана, Раши. Мать не может… не в состоянии…
— А отец? — спрашиваю я.
Она мотает головой.
— Его нет здесь. Извините, господин полицейский, но вам лучше прийти после похорон.
— Мне необходимо поговорить с ними сейчас, — повторяю я сухо. — Потом может быть слишком поздно. Вы родственница?
— Соседка. А вы, наверное, ищете Ардиана?
— Почему вы так решили?
— Потому что его все ищут. Так вот, если вы за этим пришли, то я вам скажу — не тревожьте людей понапрасну, они и сами не знают, куда их сыночек подевался. Ой, горе — одного сына убили, второй пропал… Господин полицейский, послушайте меня, не трогайте их сейчас, им ведь и так плохо… А где Ардиан — никто не знает, это я вам чистую правду говорю, он вообще парнишка скрытный был, никому ничего не…
— Почему «был»? — перебиваю я словоохотливую соседку. Она непонимающе смотрит на меня.
— Ну так ведь он же пропал, — неуверенно бормочет она. Звучит это неубедительно.
— Где я могу найти отца Ардиана? — спрашиваю я, воспользовавшись ее замешательством. — Вы сказали, что его здесь нет. Где же он?
— На работе, верно, где ж ему быть еще… — От волнения она слегка заикается. — Он на акведуке работает, это за городом, где водохранилище…
Рыдания за стенкой на мгновение стихают, затем возобновляются с новой силой. Женщина вздрагивает и укоризненно качает головой. «До чего же тупым нужно быть, чтобы прийти к людям, у которых такое горе!» — говорит ее взгляд. Что ж, возможно, это не такая уж хорошая идея — устраивать допрос на поминках. Я прощаюсь с надеждой поговорить с родителями Ардиана и коротко киваю женщине.
— Примите мои соболезнования, — говорю я, поворачиваясь к дверям. — Всего хорошего.
Выхожу на лестницу, чувствуя себя полным идиотом. В самом деле, имело ли смысл затевать этот визит в столь неподходящий момент? Безусловно, в любой европейской стране полицейского, пришедшего в дом, где произошло убийство, ожидал бы совсем другой прием, но ведь я нахожусь в Албании. Возможно, мне еще повезло, что меня так мягко отшила эта закутанная с ног до головы в черное соседка: будь на ее месте какие-нибудь крикливые тетки, могло бы дойти и до рукоприкладства…
Интересно, спрашиваю я себя, почему это она так разволновалась, когда я спросил, где отец Ардиана?
Если рассуждать логически, а полицейский только так и должен делать, волноваться ей в общем-то не из-за чего. Конечно, странно, что отец семейства идет на работу в тот день, когда убили его сына, но, может, у них на акведуке такие драконовские порядки. В любом случае это не повод, чтобы часто хлопать ресницами, заикаться и прятать глаза. Значит, причина здесь совершенно в другом, и заключается она, скорее всего, в том, что соседка сказала мне неправду.
Отец Ардиана отнюдь не на работе. Может, он лежит в соседней комнате, упившись вусмерть, может, разыскивает убийц своего сына с оружием в руках; во всяком случае, истинного положения вещей мне узнать не удастся. Если только…
Я круто разворачиваюсь и в два прыжка преодолеваю лестничный пролет, успев просунуть носок ботинка в щель уже закрывающейся двери.
Женщина отшатывается, глаза ее блестят влажно и испуганно. Я оттесняю ее на несколько шагов в глубь прихожей и, наклонившись к закутанному лицу, страшным шепотом спрашиваю по-албански:
— Где отец Ардиана? Говори правду!
Этот прием почти всегда срабатывает. Большинство албанцев владеют двумя-тремя языками; наиболее популярен, разумеется, итальянский, но немецкий и английский здесь тоже в почете. Однако сам албанский довольно труден для изучения; он не похож ни на один европейский язык, и местные жители полагают, что овладевших им иностранцев можно пересчитать по пальцам одной руки. Поэтому европеец, внезапно переходящий на их родной язык, производит на албанцев сильное впечатление. Соседка сразу же съеживается, опускает голову.
— Увезли его, господин полицейский, два часа уже как увезли…
— Кто? — продолжаю я развивать первый успех. — Куда?
— Да не знаю я! Бандиты какие-то. Велели не говорить никому…
Замечательно. Ей велели не говорить. А стоило находчивому Луису Монтойе использовать простенький психологический трюк — раскололась как малолетка на первом допросе.
— На чем увезли? Ты их видела?
Соседка уже в стену вжимается от страха. При этом она каким-то образом ухитряется перемещаться все ближе к двери, выходящей на лестницу, как будто собирается задать стрекача. Я неотвратимо следую за ней, придав своему лицу максимально зловещее выражение.
— Ну? Говори, что ты видела!
— Ничего! — пищит она. — Ничего я не видела, господин полицейский! И вообще — у вас ордер есть, чтобы меня допрашивать?
Глупый вопрос. Я ее не допрашивал, а чтобы зайти в частный дом, полицейскому в Албании ордер не нужен. Но героические усилия по внедрению в сознание албанцев демократических лозунгов, как видно, не так уж бесплодны, как мне иногда кажется.
Я удивленно поднимаю брови, собираясь объяснить ей всю глубину ее печального заблуждения, но не успеваю. Потому что в следующую секунду на затылок мне обрушивается страшный удар.
Если быть совсем точным, он приходится по касательной. В последний момент я все-таки чувствую движение за спиной и инстинктивно пытаюсь уклониться. Но даже и так мне достается вполне прилично.
На мгновение я слепну от вспышки неправдоподобно белого света. Потом правое плечо пронзает острая боль, и я валюсь вперед, прямо на закутанную в черное женщину.
Нападавший хорошо знает свое дело. Удар одновременно выключает мне зрение и парализует правую руку — ту самую, которая могла бы дотянуться до предусмотрительно расстегнутой кобуры. Грош цена такой предусмотрительности, скажу я вам.
Я впечатываюсь лбом в стену и начинаю медленно сползать вниз, цепляясь за одежды пугливой соседки. Она визжит, с силой отпихивая меня в сторону, и этим, надо отдать ей должное, спасает. Потому что второй удар, явно нацеленный мне в голову, поражает пустоту.
Перед глазами у меня все еще плывет, но боковым зрением я вижу размытую длинную тень, скользящую в нескольких сантиметрах от моего плеча. Почти наудачу выбрасываю в том направлении левую руку — она-то, слава господу, меня слушается. Пальцы обхватывают холодный металл — ствол пистолета? Нет, вроде бы непохоже… Вцепившись в металлический предмет мертвой хваткой, изо всех сил тяну его вниз и в сторону.
Нет ничего бессмысленнее описания такого рода схваток — все равно половину приходится домысливать. Каким-то чудом мне удается вырвать у нападавшего тот предмет, которым он меня ударил, — это гибкая дубинка, сплетенная из металлической проволоки С этого момента дела начинают идти на лад — он еще дважды достает меня кулаком и коленом, но по сравнению с дубинкой это даже несерьезно. Сложнее всего правильно сориентироваться — нападавший подкрался ко мне сзади, но не со стороны лестницы, а из глубины коридора, так что где-то передо мной и, вероятнее всего, немного сбоку, должна находиться незапертая входная дверь. Я изо всех сил стараюсь сместиться в том направлении — открытое пространство дает больше возможностей для маневра. Ноги у меня длинные, и некоторое время мне удается держать его на дистанции, просто пинаясь. В конце концов я изворачиваюсь угрем и вытаскиваю пистолет левой рукой.
Выстрел оглушает меня — все-таки прихожая очень маленькая и тесная. Моего противника отбрасывает назад, он тяжело валится на спину и вроде бы бьется головой об пол. Женщина внезапно прекращает визжать, и тут же становится ясно, какая мертвая тишина царит в доме — даже завывания за стеной оборвались. В этой кошмарной тишине я кое-как поднимаюсь на ноги и, держа перед собой пистолет, делаю шаг по направлению к поверженному врагу.
Как я и предполагал, пуля угодила ему в ногу, чуть повыше колена. Вообще-то это очень болезненная рана, и по всем правилам он должен сейчас стонать или на худой конец скрипеть зубами — но он не стонет и вообще не проявляет никаких признаков жизни. Это, разумеется, может оказаться и ловушкой, поэтому я не тороплюсь наклоняться к нему, чтобы проверить, дышит ли он. Мой противник — плотный, похожий на борца мужчина с длинными, как у обезьяны, руками. Лицо его, обрамленное короткой бородой, покрывают грубые шрамы. Черная куртка, порванная в нескольких местах, свободные, не стесняющие движений брюки, безнадежно испорченные моим выстрелом. Тяжеленные ботинки военного образца. Абсолютно стандартный для Албании типаж. Не двигается он, похоже, потому, что приложился при падении головой об пол — из-под коротко стриженных волос вытекает тонкая струйка крови.
— Это кто? — не оборачиваясь, спрашиваю я у соседки. Тоже, конечно, дрянь порядочная — наверняка ведь видела, как этот «борец» подкрадывается ко мне сзади, но вместо того, чтобы предупредить, отвлекала дурацкой своей болтовней. Ладно, в конце концов главная вина тут все же моя — пришел бы, как велит инструкция, с напарником, ничего бы этого не случилось.
— Н-не знаю, — заикаясь, бормочет женщина. — Он с теми бандитами был… которые Ибрагима забрали… остался тут, сказал, что за порядком последит…
— Один? Или там, — я машу пистолетом в сторону коридора, — еще кто-то есть?
— Нет, господин полицейский, только этот… На кухне сидел, мрачный такой, не разговаривал совсем, смотрел страшно… Господин полицейский, я же не думала, что он на вас кинется, я специально про ордер заговорила-то, думала, он поймет, что я вас хочу выпроводить, будет тихо сидеть, а он вот что учудил…
Может, и не врет. Я, по-прежнему не отрывая взгляда от распластанного на полу мужчины, отступаю в глубь прихожей, вытаскиваю из кармана телефон и звоню Эмилу.
К тому моменту, когда в квартиру врываются трое оперативников из комиссариата, подстреленный «борец» уже пришел в себя и даже пытается освободиться. Пока он валялся в отключке, я предусмотрительно связал ему руки, и теперь он тратит все оставшиеся силы на то, чтобы проверить прочность своего собственного ремня. На вопросы он не отвечает, если, конечно, не считать ответами поминутно изрыгаемую им грязную брань. Жаль, мне действительно не терпится узнать, почему он на меня набросился. Тирана при всем ее своеобразии — не то место, где среди бела дня можно безнаказанно напасть на полицейского, особенно из миротворческого корпуса, поэтому наиболее вероятной мне кажется версия, согласно которой «борец» просто принял меня за кого-то другого. Вот только за кого?
Пульсирующая боль в затылке мешает сосредоточиться. Эмил сказал, что Ардиана активно ищет местная полиция; брата Ардиана убили некие неустановленные личности; отца Ардиана, Ибрагима Хачкая, увезли в неизвестном направлении какие-то бандиты, причем один из бандитов остался дежурить в квартире… С какой целью? Поджидать кого-то в засаде? Охранять семью Хачкай от таинственных врагов? То ли от полицейских, то ли от других бандитов?
Оперативники, весело переругиваясь, тащат связанного бородача вниз по лестнице. Настроение у них отличное, и я прекрасно их понимаю: арест преступника, покушавшегося на жизнь офицера миротворческих сил, относится к категории дел, за которые легко заработать поощрение. То, что задержание de facto произвел я, никакого значения не имеет: я действовал на чужой территории, без напарника, стало быть, все лавры по праву должны достаться им. Мне же радоваться не приходится. Мало того, что я допустил грубое нарушение инструкции и получил за это по голове, так ведь еще не узнал абсолютно ничего нового о местонахождении Ардиана. И так и не поговорил ни с кем из его родителей.
Впрочем, это как раз поправимо.
Мать Ардиана оказывается маленькой худой женщиной с опухшими от слез глазами. Когда я все-таки прорываюсь к ней через кордон из трех свирепых, замотанных в платки фурий — то ли родственниц, то ли соседок, — она уже не плачет и даже успевает привести в относительный порядок свою прическу. Достаточно одного взгляда, чтобы понять — она не расположена откровенничать. Есть люди, которые перед лицом трагедии становятся податливыми и болтливыми, но мать Ардиана не из таких. В ней чувствуется внутренний стержень, сломить который не смогла ни смерть одного сына, ни исчезновение другого. Похожее ощущение возникло у меня несколько дней назад, когда я смотрел на Ардиана; теперь по крайней мере я знаю, от кого он перенял эту черту.
— Вы не обязаны отвечать, госпожа Хачкай, — говорю я по-албански, когда фурии наконец подчиняются моим настойчивым просьбам и выходят из комнаты. — Я хочу только, чтобы вы знали: я не враг вашему сыну. Я пытаюсь ему помочь.
Она равнодушно кивает. Разумеется, она не верит ни одному моему слову.
— Вашему сыну грозит опасность, — с безнадежным упорством продолжаю я. — Он ввязался в очень, очень неприятную историю. Вы, наверное, знаете…
Она качает головой. Молча, очень выразительно.
— Его разыскивает полиция, за ним по следу идут бандиты. Если его найдут — а его обязательно найдут, вы же понимаете! — ему придется очень тяжело. Единственный его шанс в том, чтобы первыми его нашли мы, миротворцы.
— Я не знаю, где он, — тихо отвечает она. Это первые слова, которые я от нее слышу.
— Верю, — быстро говорю я. — Но, чтобы найти его, мне нужно знать, с кем он был связан, каким именно бандитам перешел дорогу. Кто те люди, которые увезли вашего мужа? Кто тот человек, который напал на меня в прихожей?
Она смотрит на меня долгим, очень тяжелым взглядом, словно решая, стоит ли мне доверять.
— Я ничего не знаю, — повторяет она наконец и замолкает. Видимо, я не произвел на нее впечатление человека, заслуживающего доверия. Еще бы — с такой-то разукрашенной физиономией…
Я вздыхаю и поднимаюсь со стула.
— На случай, если вы все-таки что-нибудь вспомните, вот моя карточка.
Я протягиваю ей визитку. Холодные пальцы касаются моей руки. Конечно же, она не станет звонить, а карточку тут же выкинет,
— Стойте, — негромко говорит она, когда я уже подхожу к двери. Я немедленно останавливаюсь и оглядываюсь. Она не выкинула карточку, более того, очень внимательно ее рассматривает.
— Такая же карточка была у Ардиана, — произносит она с некоторым сомнением. — Я нашла ее у него в комнате… Вы тот самый полицейский из Дурреса?
Значит, Ардиан что-то про меня рассказывал? Понять бы еще что.
— Да, госпожа Хачкай, мы встречались с вашим сыном в Дурресе. А сюда я приехал, чтобы найти его и помочь избежать беды.
Она по-прежнему вертит мою карточку в руках.
— Я сказала вам правду, господин полицейский. Я действительно не знаю, где прячется Ардиан. И никто не знает. Но есть человек, который очень хотел бы это знать.
Она обрывает фразу на полуслове и долго молчит, глядя куда-то сквозь меня. Проходит минута, может быть, две. Я терпеливо жду — я понимаю, что мне наконец-то повезло, и теперь главное — не спугнуть удачу.
— Я ничего не говорила, господин полицейский, — тихо произносит она после минутной паузы. — Я не называла никаких имен. И имени Скандербег я не называла тоже.
