Мне предстоит снова отвечать перед судом, и я собираюсь с духом. Пенни предупредила меня, что она рассказала стороне обвинения историю про моего потерянного ребенка, Патрика, хотя я просила ее этого не делать.

– Это было необходимо, Вики. Нам нужно сделать все возможное, чтобы завоевать сочувствие присяжных.

Я могла бы высказать ей свое возмущение, но удержалась: возможно, она все же права.

Я также могла попросить сделать более длительный перерыв или даже провести повторное слушание дела, в связи с появлением Дэвида, но мне хотелось уже, чтобы все поскорее закончилось.

В результате я ответила сначала на вопросы своего адвоката, а затем слово вновь взяла барристер обвинения, ввиду новых обстоятельств, открывшихся благодаря свидетельству моего бывшего мужа.

– Соседка видела, как вы выходили из дома Тани в день ее убийства, – говорит она. – Кроме того, другая соседка, не назвавшая себя, позвонила в полицию из телефона-автомата. Вы признаете, что действительно были там?

Голова у меня начинает кружиться. В ушах раздается гудение – это плохой признак. О нет, только бы не случился приступ. Я должна во что бы то ни стало продержаться, пока не закончится этот суд.

– Я просто хотела спросить у нее – знает ли она, где находится Дэвид.

– Если бы она знала, почему бы она стала скрывать это от всех?

– Я подумала, что она может прикрывать его. Когда после разрыва с Дэвидом мы занимались разделом имущества, я обнаружила в его кабинете несколько документов, на которых стояла и подпись Тани: это были договоры на покупку недвижимости стоимостью в несколько миллионов – на подобное мой муж пытался уговорить меня незадолго до нашего расставания. На основании этого я пришла к выводу, что Таня тоже принимала участие в отмывании денег и ей было прекрасно известно, что Дэвид далеко не безупречен в ведении своего бизнеса. Однако когда я затронула эту тему в разговоре с ней, она набросилась на меня.

– Понятно. И как вы отреагировали?

– Полагаю, я включила свои навыки самозащиты.

– Полагаете?

Головокружение становится еще сильнее.

– Я не очень хорошо это помню. Как я вам уже говорила, мои лекарства могут сказываться на памяти.

– Какая удобная отговорка.

– Протестую, Ваша честь.

Судья наклоняет голову – очевидно, в знак согласия.

– Прошу вас воздерживаться от сарказма во время судебного заседания.

Барристер извиняется.

– Что именно вы имели в виду, когда сказали, что включили навыки самозащиты?

Я знаю, что это прозвучит невыгодно для меня. Однако такова правда.

– Нас обучали самообороне, когда я проходила обучение для работы надзирателем.

– Вы нанесли ей какие-либо травмы?

– Напрямую – нет.

– Пожалуйста, поясните.

– Ну… она ударилась головой о стол, когда я ее оттолкнула.

Я чувствую себя слишком виноватой, чтобы взглянуть на Пенни. Мне следовало рассказать ей об этом раньше. Но я надеялась, что удастся как-то избежать этих объяснений.

– Так же, как когда-то вы сломали одному заключенному ключицу, а другому повредили шею?

– Возможно, – шепчу я.

– Громче, пожалуйста.

– Возможно. Но я не думаю, что Таня получила тогда какую-то серьезную травму.

– Откуда вы можете это знать?

– Она вполне могла после этого разговаривать. Велела мне убираться. Именно так я и поступила.

– Вы помните, как душили ее цепочкой?

– Нет.

– Но, может, вы забыли об этом под действием вашего лекарства?

– Нет, я так не думаю.

– Однако вы недавно говорили, что вам случается забывать происходящее. Поэтому как вы можете быть уверены?

– Я не убийца.

– Полагаю, это должны решить присяжные. Что вы сделали с цепочкой?

– У меня не было никакой цепочки.

Барристер тяжело вздыхает.

– По словам соседки, она видела, как вы несли что-то в руке, а потом, убегая, спрятали это в сумку.

– Да. Это так.

Весь зал затаивает дыхание. Я чувствую, что попала в дурацкое положение. То, что я сделала, кажется мне теперь настоящей глупостью, хотя тогда я была уверена, что поступаю правильно.

– Оказавшись в доме Тани и Дэвида, я заметила кое-что, принадлежавшее мне. И я это забрала.

– Вы что-то украли?

– Нет. Я же сказала, что это принадлежало мне. Оно, видимо, затерялось среди вещей Дэвида, когда мы делили наше имущество после развода.

– Что это было?

– Деревянная резная ложка, принадлежавшая моей маме, которая умерла, когда я была ребенком. Это очень памятная и дорогая для меня вещь. Когда я пришла, Таня принялась вертеть ее в руках, и мне показалось, что она хотела меня ею ударить. Потом, уходя, я захватила ложку с собой. Мне не хотелось, чтобы она оставалась у этой женщины. Дэвид прекрасно знал, что значит для меня эта вещь. Он должен был вернуть ее мне.

– У «этой женщины»? – повторяет мои слова барристер. – Вам определенно она не нравилась.

– Разумеется, нет. Она украла моего мужа.

– А где сейчас эта так называемая резная ложка?

– Ее забрала у меня полиция, вместе с остальными вещами, когда я была задержана. Но потом, когда я рассказала об этом своему адвокату и она стала выяснять, в полиции заявили, что ложки у них нет.

– Вот как? В таком случае я могу утверждать, что вы все же несли в руках цепочку. Вроде той, которая была найдена у вас в подвале в коробке, вместе с вашей старой униформой, – когда полиция обыскала ваш дом вскоре после убийства Тани. Цепочка оказалась хорошо протертой, без каких-либо следов.

Присяжные изумленно выдыхают.

Я стараюсь как можно тщательнее подбирать слова.

– Я уже заявляла, что не имею ни малейшего понятия, как эта цепочка туда попала. Кроме того, полиция задержала меня прямо на станции, прежде чем я успела добраться до дома, – так что в любом случае это не может быть та самая цепочка.

– Вы могли попросить кого-нибудь другого отнести ее к вам домой. Например, какую-нибудь сотрудницу мистера Гаудмана, тоже имеющую с ним счеты.

– Я ничего такого не делала.

– Как вы можете быть в этом уверены, миссис Гаудман? Мы ведь уже выяснили, что при вашем заболевании и принимаемых таблетках память вполне может вас подводить.

Я думаю о том, в чем именно меня подводила память. Я могла забыть налить воду в чайник, прежде чем его включить. Мне обязательно нужно было записывать каждую назначенную встречу в журнал. Иногда я не помнила, куда положила ключи от входной двери.

– Я уверена, насколько это возможно в моей ситуации, – запинаясь, произношу я. Потом меня вдруг охватывает прилив гнева: – Но вообще, если вы так уверены в своей правоте, то где ваши доказательства? И зачем моя так называемая сообщница стала бы возвращать цепочку ко мне домой, вместо того чтобы просто избавиться от нее?

– Вы должны отвечать на вопросы, миссис Гаудман, а не задавать их.

Вмешивается судья:

– Мы возвращаемся к уже обсужденным вопросам. Вам и так было предоставлено достаточно времени, ввиду необычности сложившейся ситуации. Остались ли у вас еще какие-либо вопросы, основанные на свидетельстве мистера Гаудмана?

Вопросов больше нет.

Что ж, надеюсь, мне все же удалось заставить их задуматься.

Совещание присяжных длится недолго. Несмотря на мои последние гневные слова, я тоже вряд ли бы стала слишком сомневаться, если бы была одной из двенадцати.

– Считаете ли вы, что подсудимая виновна или невиновна?

– Виновна.

Зал суда взрывается криками одобрения, люди галдят и машут руками.

Я поднимаю взгляд на зрительскую галерею. Оттуда на меня грустно смотрит Джеки. Рядом с ней сидит Патрик.

Вновь раздается голос судьи. Мне выносится пожизненный приговор с минимальным сроком в двадцать лет.

Однако самое большое наказание для меня – то, что мне теперь с этим жить. Таня, конечно, украла моего мужа. Но она не заслуживала того, чтобы ее убили.

Тем более, чтобы ее убийцей была я.