Глава двенадцатая
— Нет, нет и ещё раз нет! — Алекс решительно отбивался от авторитетного мнения одного из старейшин труппы — Говарда Стерна, — ваше мнение ценное, но пьеса нетипичная, да и раньше следовало подходить! Кто мешал подойти неделю назад?
Говард, играющий благородных стариков, демонстративно обиделся, вскинув голову и резко развернувшись, на что Алексу плевать. Может, когда-то этот запойный алкаш и был настоящим актёром, но сейчас он держался скорее за счёт звучного голоса, львиной гривы седых волос с красивым серебряным оттенком и опыта. Впрочем, несмотря на весь опыт, роли у него по большей части эпизодические, ибо не следует алкоголь с кокаином мешать…
— Не просто так подходил, — материализовался рядом с портшезом Фред, — ничего конкретного сказать не могу, но знаешь, как это бывает. Вроде бы ничего особенного, но один слишком сильно улыбается, другой шепчется…
— Да ясно, — устало выдохнул попаданец, потирая отчаянно чешущийся, заживающий бок, — в заговорщиков играют. Могу сказать даже, ради чего. Хотят повернуть дело так, что либо моя пьеса прогорает, либо сверкает всеми гранями, но так, будто это они её вытянули.
Друг хохотнул нервно…
— То есть ты заранее знал?
— Догадывался.
— Мда… вот почему я роль втайне репетирую, в подвале у Мопси завываю.
— Театр, — выплюнул Алекс слово как ругательство, — труппа на кокаинистке Келли настояла, ещё пара мелочей… Вудфорт всё понимает, не дурак. Но тут дело такое, что он в любом случае в выигрыше.
— Как… а, ясно. Если ты справляешься сам, то у него появляется человек, на которого можно положиться. Заодно именно на тебе труппа будет пар выпускать, он в белом останется. Не выйдет, тогда на землю опустишься, начнёшь к мистеру Вудфорту не просто прислушиваться, а уроки брать, за учителя считать.
— Как-то так… Эй, на тросах! Небоскрёб плавней опускай!
Чистовой прогон спектакля дело нервное, Алекс впервые занимался им как режиссёр. В самодеятельности максимум как помощник выступал, исключительно потому, что должность эта одна из самых неблагодарных, желающих всегда мало. И Вудфорт, несмотря на формальное соавторство, ни хрена не помогает, интриган хренов.
* * *
Главный герой — немолодой священник, пытающийся нести в трущобы даже не столько Слово Божие, сколько утешение и помощь. Встречались среди протестантских проповедников и такие, причём немало. В оригинале это комиссар, но в САСШ несколько иные реалии…
Священник пытался наставлять свою грешную паству, но понимал, что в большинстве своём они не виноваты в совершаемых преступлениях.
— … пастор, — а ты пробовал прокормить детей, зарабатывая два цента в час? — Выплёвывает слова бывшая портниха, ставшая проституткой, — попробуй посмотреть в глаза голодным детям, а потом скажи мне о постыдной профессии.
Публика на галёрке улюлюкает одобрительно, формат пьесы позволяет этакое интерактивное участие, так что действие не страдает. Нищая галерка сама как будто становится соседями этой проститутки, невольно подслушавшими разговор и вмешавшимися в него.
— … жить честным трудом? — Оборванный мужчина смеётся, стоящие рядом оборванцы отпускают язвительные, но корректные замечания, — а ты пробовал?
— Да где ему!? — Визгливо комментирует пронзительный испитой голос с галёрки, — когда деньжата есть, можно и поумствовать о всяком. А когда ты работаешь так, что света белого не видишь, а всё едино кишки от голода сводит, и думаешь — самому поесть, потому как иначе работать не сможешь, аль детишек покормить, потому как они уже прозрачные от голода. А на всю семью не хватит. Вот тогда-то и призадумаешься о том, чтоб в переулке кого по лобешнику кастетом!
А это уже подготовленный актёр… пусть в театрах такое не принято, но идея из будущего оказалась как нельзя кстати. Всего-то двое актёришек ранга кушать подано на галёрке, а пьеса заиграла. Вон как встречают… да не только трущобники, но и публика побогаче сочувственно сморкается, особенно женщины — у половины глаза на мокром месте.
— … гражданин САСШ?! — Спустившийся с парохода эмигрант с немецким акцентом неверяще смотрит на таможенника, — вот так сразу? Марта, мы теперь граждане САСШ, самой великой страны мира! Как в солдаты?! Дети мои…
— Как гражданина, по призыву, — ехидно отвечает вербовщик, — пошли уже, трёхсотдолларовый человек!
Проповеднику попадались на глаза проститутки, воры, бродяги, опустившиеся алкоголики. Он говорил с ними, пытаясь вернуть На путь истинный, но… За каждым стояла грустная история, типичная для трущоб Нью-Йорка — крушение всех надежд, невозможность прокормить семью и детей, безнадёжность.
Апофеозом стала встреча с беспризорниками, обитавшими на пустыре. Проповедник уже не пытался наставить их на пусть истинный, просто приносил еду и подержанные вещи. И вот он, ссутулившись, уходит в закат…
Фред, играющий главаря беспризорников, набранных среди детей работников театра, поднимается и начинает петь чуть ломким, но красивым тенором англоязычную версию песни.
Я начал жизнь в трущобах городских,
И добрых слов я не слыхал.
Когда ласкали вы детей своих,
Я есть хотел, я замерзал.
Вы, увидав меня, не прячьте взгляд,
Ведь я ни в чем, ни в чем не виноват.
Стоящий рядом с Алексом за кулисами антрепренёр сказал раздражённо, жуя кончик сигары:
— Это что-то новенькое, в пьесе такого не было.
Попаданец пожал плечами…
— Часть труппы изначально саботировала пьесу, а Келли так скверно играла, что с самого начала ясно было — её нужно будет менять. Вот и заменил на Фреда.
— Это ясно, — отмахнулся мистер Вудфорт, — меня-то можно было в известность поставить?!
Бывший студент сделал виноватый вид, всячески показывая, что налажал исключительно от неопытности, и антрепренёр смягчился слегка. Ну не отвечать же ему, что Вудфорт с упоением поддерживал нездоровую атмосферу из-за каких-то своих целей? Это честно, но глупо…
За что вы бросили меня, за что?
Где мой очаг? Где мой ночлег?
Не признаете вы мое родство,
А я ваш брат, я человек.
Вы вечно молитесь своим богам
И ваши боги всё прощают вам
Вытянувшаяся в струнку фигура Фреда со сжатыми кулаками, подсвеченная снизу, прямо-таки эпична. Он сейчас не играл, а жил.
Край небоскребов и роскошных вилл,
Из окон бьет слепящий свет.
Ах, если б мне хоть раз набраться сил,
Вы б дали мне за все ответ.
Откройте двери, люди, я ваш брат,
Ведь я ни в чем, ни в чем не виноват
Вы знали ласки матерей родных,
А я не знал, и лишь во сне,
В моих виденьях детских, золотых
Мать иногда являлась мне.
Ах, мама, если б мне найти тебя,
Была б не так горька судьба моя.
Галерка и часть приличных зрителей встретили окончание пьесы овациями, но были и такие, кто пробирался к выходу с поджатыми губами.
* * *
— Омерзительная пьеса о трущобной жизни, подстрекающая к бунту, — Фред с нервным весельем процитировал либеральную Нью-Йорк таймс.
— Обо мне?
— Ни слова, — ответил англичанин пару минут спустя, дочитав статью, — грязью поливают, но больше театр и мистера Вудфорта.
Друг снова зашуршал газетами…
— Ага! Вот демократическая New York Herald, что тут… Пьеса, обнажившая чувства… бла-бла… глупые красивости.
Алекс подавил усмешку, Фред стеснялся красивостей, особенно словесных. Даже прочитать вслух трогательный стишок ему неловко. Хотя если учесть, что пару раз попаданец наблюдал, как брутальный выходец из трущоб шмыгает носом и вытирает выступившие слёзы в такие вот моменты…
— Хорошо пишут, — подытожил он наконец, — тебя не слишком хвалят, больше мистера Вудфорта. Дескать, смелое решение, обнажившее проблемы нашего общества.
— Пусть, — отмахнулся немного задетый Кузнецов, — чего-то в этом роде я ожидал. Да в общем-то, они правы — это смелое решение мистера Вудфорта. Не решись он поставить такую пьесу, ничего бы не было.
— И поострее бывало, — возразил Фред горячо, — у нас половина пьес про Благородных бандитов.
— Примитив. Беспризорники, швеи по два цента в час и трёхсотдолларовые люди куда страшней — это о социальной несправедливости. Не о некоем бандите, а о Системе, с которой нужно что-то делать.
Алекс замер…
— Вот же дерьмо, — выругался он поражённо, — это получается, я теперь чуть ли не революционер?!
Не то чтобы он боялся политики… хотя боялся, чего себе-то врать!? Бунты и стачки в Нью-Йорке считались обычным делом. После начала Гражданской, промышленность Севера начала бурный рост, одновременно стартовала инфляция. И без того невысокая оплата рабочих превратилась в нечто смехотворное, оскорбительное на фоне сверхприбылей промышленников.
Не будешь отстаивать свои права, с голоду помрёшь… Так что всевозможные профсоюзы полны решимости, а жизнь политизирована до крайности. К удивлению попаданца, в Нью-Йорке живут самые настоящие марксисты, пользующиеся большой популярностью. А ещё больше Алекс удивился, когда при поверхностном изучении этого явления понял — это какие-то другие марксисты… Кузнецов с почти своей пьесой с размаху вляпался в политику.
Первый выход из дома прошёл… неловко.
— Мааам! — Раздался истошный крик, — мистер Смит вышел, мистер Колон тоже!
Начался шум и галдёж, захлопали двери и окна, обитатели дома высыпали поддержать новоявленных кумиров. Вдобавок, молва почему-то приписала ранение Алекса неким наёмникам богачей, которым не понравилось, как Смит с Колоном рыскали по Нью-Йорку В поисках правды.
Услышав эту версию, парни переглянулись с диким видом, что по мнению жильцов, только подтверждало нелепую версию.
— А как тебе песня эта на ум пришла? — Шамкал древний старик у Фреда, держа его за рукав.
— Так вот, — неопределённо отвечал парень, мучительно краснея.
— … мистер Смит, а вы можете попросить за мою Аннабель, чтоб её в театру взяли?
— … да я завсегда, Фред, ты только скажи, — разорялся нетрезвый приказчик.
— Что б я ещё…, — только и смог произнести англичанин, когда они наконец оторвались от соседей. К их превеликому облегчению, таких сценок больше не было. Судя по всему, мега-звёздами парни стали исключительно для соседей, которых впечатлил сам факт, что добившиеся признания люди живут рядом.
На полпути к театру Бауэри Алекс смог разговорить друга.
— Ладно тебе, — неловко начал он. Фред глянул косо и промолчал, — если песня не моя, то какая разница, кто из нас станет автором? Настоящего автора нет в живых, имени его не помню, национальности тоже. Что её никто другой не слышал, гарантирую, а тебе надо хоть немного имя делать. Я вот пьесу, ты песню…
— Ты хоть пьесу сам, — пробурчал друг недовольно.
— Какое сам?! Компиляция обычная, просто начитан, потому легко получилось.
— Да почти все пьесы — компиляция, — отмахнулся Фред, немного поднатаскавшийся в театре специфических знаний, — всё равно ты писал. Хоть как-то… Не надо мне больше чужой славы, договорились?
— Договорились, — Кузнецов с облегчением пожал руку, — но если вдруг будет НАДО, ты обещаешь подумать. Ладно?
— Если ОЧЕНЬ, то обещаю, — скривился тот, — но вот… чтоб в известность меня поставить — ты автором стал… не надо больше.
Попаданец кивнул неловко, но о случившемся ничуть не жалел. Пусть и неудобно перед другом, но его нужно как-то… повышать в звании. Одно дело — актёр на эпизодических ролях, и совсем другое, если этот актёр ещё и сочиняет яркие песни. Честно это или не очень… но Фреда можно подтянуть на уровень повыше — туда, где другие гонорары и другие возможности.
На волне успеха пьесу Ваши боги ставили каждый день в течении почти двух недель. Публика в театре Бауэри ломилась, каждый раз аншлаг. Алекса и Фреда стали узнавать на улицах, а главное — гонорары выросли!
Фред отныне числился в основной, а не вспомогательной части труппы, получая за каждый выход в Богах по полтора доллара. Совсем немало за пусть и яркую, но всё-таки эпизодическую роль! Стало больше и других ролей, причём не кушать подано, а повыше.
Пусть у него не наблюдалось особого таланта, да и опыта маловато, но зато нет алкоголизма и пристрастия к кокаину, столь обычного в актёрской среде Нью-Йорка. Да и не только актёрской, кокаин на удивление дёшев и при этом хорошо вставлял, так что кокаинисты встречаются как среди богемы, так и среди нищих побирушек.
А талант… рядом попаданец, который и сам не великий актёром, но обладает квинтэссенцией актёрского опыта за полтора века вперёд. Так что справлялись потихонечку, и всё бы хорошо… Но спектакль, и без того далеко неоднозначный, начали откровенно политизировать как сторонники, так и противники.
Достаточно проходной спектакль, держащийся по большей части на непривычных режиссёрских находках из будущего и запоминающейся песне, стал неким символом. И… Алексу стало страшно — сейчас перед ним появилась ВОЗМОЖНОСТЬ.
Сейчас он мучительно думал: приглашение в Коммунистический клуб, подписанное его основателями — Фридрихом Зорге и Иосифом Вейдемейером… стоит ли туда идти? Засветившись там, получает репутацию однозначно левого, социалиста. Опасная репутация в САСШ… Отказавшись придти, попаданец сливает свою славу самым бездарным образом. А второго шанса может и не появиться…
