– ПОЧТА… ЕБАНАЯ ЯТЬ!

Хоррор был рогатый гремучник. Би-Боп-Э-Лула Аушвица. Грезы в одной руке. Говно в другой. Кровь и позор. Кап-Кап на никчемную земь. Шарахнуть еврея по голени и привкус его бритвы на ублюдской стороне Биркенаувилля.

– ПОЧТА!.. ПОЧТА!.. ЯТАЯ ЕБАНЬ!

Менг лежал в полусне на кровати, простыни опутали тварные его очертанья. За окном утреннее солнце висело жаровней кудесника. Порчфилд-сквер омывали лучи ирландского волшебства. Его машинное сердце пело.

– ПОЧТА!.. ДА ЁБ ВАШУ МАТЬ!

Под Тучку Скверной Поебки подполз хорошо-сомнительный доктор Менгеле. На поле люцерны люто качали музон жидбилли. Ему хотелось подойти поближе к их пришпоренному мясу… понюхать, протаять своей сталью семечки их плоти, впихнуть свой призовой хуй в кость. Пот в Любовном Снадобье № 9.

– РОМ-ТИТЬКО-ПОМ! ПОЧТА! ДОСТАВКА ИЗ Д… О… Х… Л… А!

Будущие мертвые направлялись к Мэнчестеру, вооруженные золотыми и серебряными Раблезианскими Круго-Центрифугами, ржавыми штыками «1907», вьетнамскими браковочными мечами, длинными изогнутыми вольтерьянскими ятаганами, зазубренными лезвиями стиляг Тедди, окровавленными Крысоёбами с решетчатыми рукоятями, скелетными перчатками пикаро с сияющими пильными кинжалами, еврейскими крестами, измазанными зараженной Кровью негритосов, свастиками «Все порвано», изготовленными из слоновой кости и черного оникса.

Триллер Эрик пропихнулся, сгорбившись, через Крематорий-2, в грязи там дремали жирные ящерицы. Кучевые облака «Ебать-Тя-Дослепа» воспрянули, как кобрин капюшон на опорожняющихся сосудах Биркенау. Кантюжник услышал «Песнь Земли» Малера. Он обрядил четыре-на-два в костюм «Особые действия» из синтетической резины Моновица.

– ПОЧТА!.. ОТКРЫВАЙ ДАВАЙ, УБОГАЯ СВОЛОТА!

Мини-фургоны, набитые наемными головорезами-самоубийцами, съезжались из окрестных городков Уигэна, Рочдейла, Хаддерзфилда и Хэлифэкса. Из городов-спутников Ливерпула, Уоррингтона, Стоука и Лэнкэстера собирались фрахтовые автобусы выходного дня. В свете зари этиолированные обдолбанные экскурсионные трамваи из Блэкпула, каникулярные товарняки из Саутпорта и Лидза ползли приступами ко второй столице. Менг чуял их подступающую смерть.

В Конечной зоне, совершенно обосрамшись, с мозгом в отказе, а похотливые мысли кулаком ебут его обезьянье тело, Менг ждал. Над головою парили златоебственные тучки, сбежавшие с Пассендале. Однокопытственный зверь засветил ему трещотку поболе Нэнитона; бобрика, что как разлатанная копченая селедка. С жирных уст его капала слюна.

– Почта!.. ЭЙ, ХЕНРИ, ОСТАВЬ БЛЯДЬ ЕПИСКОПА В ПОКОЕ!

Он приоткрыл недоуменный глаз. Голос доносился снаружи, и каждое заявленье его сопровождалось увесистым грохотом дверного молотка в виде латунного льва. Менг продолжал возлегать в полусне у себя на ложе под пологом на четырех столбиках, и ляжки его марало серое кондомное масло.

– ПОЧТА!.. СВОЛОЧИ! ПОЧТА!.. СВОЛОЧИ! ПОЧТА… СВОЛОЧИ…

Импортированный из Конечной зоны ВЖИК-ЖВАК, новейший компьютер из Аушвица, мог вышибить из зараженных организмов в Крематории-12 десять новых сортов Убийственной Поебки. Под черным сводом небес обширный семантический и иконографический резервуар истребленья созрел. Наконец через Чудо-Химмлера, а также оздоровляющие стигматы Высокой техни, в Ебачечную на разреженных блинских рысях вступил жидленыш.

Вот примерно теперь мразь человечья будет садиться в футбольный особый «Битву за Британию Щеголя Дэна», выез жать с Лондонского Юстона, тянуть их станут огромные дизели «Бульдог», а вагоны украшены трепетом шарфиков дюжины футбольных клубов, и небо над его скошенной серой крышей, воображал он, похоже на Уолт-Дизниеву версию Зари Творенья.

– ПОЧТА!.. ЕСЛИ Я ЧЕРЕЗ МИНУТУ НИКАКУЮ ПИЗДЕНКУ ТУТ НЕ УВИЖУ – НАСРУ В ПОЧТОВЫЙ ЯЩИК!

Это больше похоже на правду. Менг позволил своему радостному железному выхлопу пропердеть по покрывалу, но не приложил никаких усилий к тому, чтобы покинуть свою лунку. Его кроманьонская душа полуплыла в своей холливудской позиции. Он дал себе еще понежиться в той же восхитительной атомизованной дымке света и грез, в какой и проснулся. Воображал, будто лежит на нескольких недавноусопших трупах, вяло запихнутых в свою больную гнилостность тяготеньем его колоннообразной формы.

Доктор Ёб-то-Всяк, бог ВИЦА, совокуплялся с издыхающими евреями каждый долгий день напролет. Флаги Крови и Чести над его распростертыми руками. «Если не выебано здесь, сын мой, оно никогда не будет выебано». Упрямцы получали в задний люк.

Грохот в дверь рокотал через всего мысли, покуда, полупроснувшись, полу-в-грезе, он не поднялся с постели.

– Луд дерьновенный! – простонал он. – Моей башке пизда. Его гротескная голова, измазанная сальными остатками вчерашних румян и помады, болела. Полное брюхо эля, приобретенного в ночном клубе лорда Хо-Хо «Вывеска судьи-вешателя», повредило ему, как ничто.

Розовый бюстгальтер, туго запутавшийся под правой его подмышкой, обнажал созревающие силиконовые груди. С подозреньем принюхался он к собственной груди.

Он Нажрался, Как Выхухоль. До Зеленых Соплей. В Лягушкину Жопу. До Крысиных Ног и Шиндлеров в глазах. Он смутно припоминал, что домой из «Судьи-вешателя» шел, хорошенько поднабравшись, падал с сегмента ступенек в муниципальные туалеты на Алберт-сквер, после чего упокоился в мраморной речонке мочи, протекавшей из кабинок. Так он валялся в потоке ссак больше часа, разинув рот, без сознанья. Когда пришел в себя, в животе у него было полней, чем у свиньи в мочевом пузыре в день забоя.

– ЕБАЛЫ! ЕБАЛЫ! ЕБАЛЫ! Я БЛЯДЬ НЕ БУДУ ВЕСЬ ДЕНЬ ТУТ СТОЯТЬ!

Эльф Ёб в Доме Месива раздавал раны и сульфамидные лекарства. «Nutzlose Fresser». Он помахал хирургическими перчатками, два мелких жиденыша помирали у него на лезвии. «Ровно так же, как я удаляю воспалившийся аппендикс, чтобы пациент вновь стал здоров, я должен уничтожить и ЕВРЕЯ, чтобы выздоровело человечество; Produktive Vernichtung; Betehl ist Betehl. Из уважения к человеческой жизни. Я готов удалить гноящийся аппендикс из недужного тела. ЕВРЕИ – вот гнойный аппендикс в теле Европы».

Грохот, вызванный соприкосновеньем ноги почтальона с четырехслойной дверью, не был плодом воображенья. Менг недовольно выбрался из постели и вывалился вниз. По коридору его шатало неизящным наскоком, и за ним оставался след из посверкивающих лужиц ссак.

С затуманенным взором, он едва не сорвал дверь с петель. Его обезьянье тулово рябило чередою минорных аккордов. Он вперил жесткий взор в нечеткую и колеблющуюся форму, стоявшую пред ним в ярком утреннем свете. Вокруг его черепа сочились кольца боли.

Голова его прерывисто вздымалась. Он стер трепетную фальшивую ресницу тылом ладони. Та выкорчевалась и застряла в его телесных волосках. Маленькое ошарашенное око – оно ему нахально подмигивало. Пока бежал, он ощутил, что его черные кружевные трусики Кетуры Браун соскользнули и съехали к коленям.

– Самое блядь время! Бандероль, г-дам Менгу и Экеру, Квартира Один, Порчфилд-сквер, Центр Города, Мэнчестер, Англия. Это ты, Пиздошлеп? – Не дожидаясь ответа, фигура схватилась в единоборстве со своим почтовым мешком и со временем высвободила из него пакет, обернутый рождественской бумагой с оленями и перевязанный белой шелковой лентой. Он швырнул пакет к ногам Менга и извлек из кармана блокнот и ручку.

– Распишитесь тут, мисс.

Менг сердито поддернул трусики.

– Если без уваженья, я блядь нос тебе распишу! – Голос Менга рычал Воющим Волком, низко и угрожающе. Он подчеркнуто рявкнул, изогнув могучую руку. Вытянув ее, схватил почтальона за мундир и втянул его в дверной проем. От протухшей смеси мускуса и мочи того едва не вырвало.

– Христикнакрестике! – просипел он, пока перед ним проявлялись очертанья твари Менга. – Ей-мамина-жисть!

Человека стиснуло страхом. По веранде пропорхнул слив блесток.

– Не хотел обидеть, Ваш-Честь! Я на этом маршруте новенький. – Он перднул. – Всё эта клятая жара. Жена меня предупреждала, язык меня однажды далеко заведет. Господи!

Хватка Менга упрочилась. От солнца глаза его начали слезиться.

Человек заерзал.

– Милый Сусик и все святые на Небеси! Помилосердуйте! Я ж вкалываю на прав… – В отчаяньи он захлопал ресницами. – Как прелестно вы смотритесь!

Менг осклабился.

Вдруг он ослабил хватку.

– Теперь дело говоришь. – Что-то в этом человеке щекотало его сочувствие.

– Боже вас благослови, мисс! – благодарно выразился почтальон, отряхивая серебряные пуговицы у себя на сером мундире. Он протянул книжку квитанций. – Я б не стал вас беспокоить, но мне сказали, это срочно – дело государственное.

– От ебаной Королевы? – В голове у Менга прояснилось скорей, чем он полагал возможным. – Так чего же сразу не сказал, дрочерот? – Он добродушно принял протянутую книжку и прижал к ней свой черный большой палец, размазав оттиск по всей бумаге. – Только смотри автограф мой теперь никому не загони. – Менг постучал себя по носу. Повертев бедрами, втиснулся обратно в трусики. – А не то я те палец в мошонку запихну! Теперь уебывай – пока я не забыл, что я дама. – Он нагнулся и подобрал пакет. Затем выпрямился и решительный росчерком захлопнул дверь.

Он перднул.

– Лови-ка и выкраси в зеленый, – простонал он.

Долгие секунды спустя, когда Время связалось с молчаньем молчаний, бандероль из Страны Дохлых загудела, тихонько, почти неслышно.

Из «Чаеварки» повалил пар.

Наливая чашечку крепкого «Брук Бонд» в фаянсовую миску, Менг осознал: что-то очень хорошо не так.

Рука его застыла.

Как могло оно не отпечататься?

Он оперся о кухонную стену укрепить себя на ногах. Закрыл глаза и с натугой сосредоточился на лице почтальона.

Как же не увидел он голову черного таракана?

Из середины хрупкого черного панциря пялились два огромных мартышечьих глаза. Рот был зияющей красной дырой, из которой змеился длинный раздвоенный тутовый шелкопряд языка. Оттуда же дуло атональным воем. На него опадали чешуйки аммиачной серы.

Из бока черного панциря отрастал ритмичный паралич крохотных черных лапок. Они непрерывно ползали по тараканьему лицу, охорашивая и оглаживая его.

Он торопливо открыл глаза и содрогнулся. Очевидно, бодун еще не закончился. Бандероль он небрежно швырнул на кухонный стол. Широко раскрыв глаза и дошаркав до холодильника, он вытянул оттуда контейнер культивированного земляничного йогурта с мясными тефтелями. Дернув руку вверх, опустошил его содержимое себе в глотку.

– Экер, шызик, ты дома? – Его рассерженный лай отозвался в пустой квартире.

Срать-Христ! Должно быть, Экер по-прежнему в Лондоне.

Паршивый ять.

Паршивая ебучка.

Ну сколько времени нужно, чтоб открыть новое, блядь, отделение «Чайной»?

Разместиться на Кензингтон-Хай-стрит по меньшей мере на две недели, переустроить бывшую пиццерию в новое отделение закусочного эмпория Менга и Экера – плевое дело: неудивительно, что у них с братом никогда не водилось, блядь, денег, – а также ошиваться с этими ребятками из танцевальной группы «Новый порядок» в Звукозаписывающей студии «Британский ряд»; несмотря на их перспективное название и судя по нехватке налички, подразделение британское. Ну почему Экер не мог закорешиться с бандой нормальных краутов?

Винить Экера во всем он все-таки не мог. Сегодня уж лучше сам бы оказался в Лондоне, а не тут – тратить еще одну субботу в Мэнчестере с кучеряшками-пьяняшками.

Кишки его от этой мысли взбрыкнули. Гораздо лучше разгуливать по Сохо, выбирать манго и личи с тележек рынка на Беруик-стрит – это фрукты классом повыше для начинки их бутербродов на ржаном хлебе, совершенно то, что надо для новой торговли здоровьем, обещанной новыми высококачественными чуваками, заселившимися в Кензингтон. Братцу надо отдать должное. Экер знает, как лучше отсасывать деньгу у изобилья зеленых, рассчитывающих жить вечно.

Он почесал в промежности. Его пробило эротической дрожью. Даже в такой ранний час, столь скоро после ночного опустошенья, он был вполне готов к быстрому массажу Сохо… хоть и не жаловался на добрую поживу у Хо-Хо. Как ту девку из Боудена-то звали, она говорила?.. Мизз Айва Желе? Очевидно, боб-другой у нее водился, и она была отнюдь не прочь, хоть на его требовательный аппетит и слегка неопытна. Он едва не ослеп, стараясь угодить ей, и хорошенько разозлился, когда она стала сильно возражать против сочлененья по-собачьи над переполненными мусорками на задворках Китайгорода.

Дело-то он сделал… в итоге.

Изнасилование на свидании – больше ни на что этим повернутым не ебле девчонкам надеяться нынче не стоит.

– Чья-то дочка, чей-то сын. – Одобрительный лик Менга размазался злобной ухмылкою, и он выдохнул жутким шепотком:

Солнце вталкивало осколки лазера сквозь плексигласовые жалюзи. Он поднял одну босую ногу на крепкий карниз света. Тело его изогнулось, и он рухнул на деревянный стул. Подтянувшись к столу, осмотрел бандероль. Та, казалось, светилась в фотонных потоках.

Быть может, старушка Королева прислала ему раскрашенную вручную дохлую жопку принца Филипа. Он пустил слюнки. Нет ничего жарче на сей земле, чем анус этого греческого выблядка. Менг провел волосатой лапой по своему вспотевшему челу.

– Просто потому, что мой Джек Дэнни в кучеряшках. Просто потому, что мой елдырь проворен, ять… не зови меня, блядина, «Глянцем». – От одной лишь потуги запеть Менг застонал.

Даже для обычно любящего солнце получеловека такая нескончаемая жара оказывалась перебором. Он себя чувствовал огромной ванной огненного бульона. В его изувеченном теле вскипала кровь, грозя вырваться сквозь кожу развертывающейся красной орхидеей. Он мог придумать множество жарких мест, в каких предпочел бы сейчас оказаться. Мэнчестер в разгар лета – отнюдь не Торремолинос. Предчуя удушающую дневную жару впереди, по его бурой шерсти на спине прошлась колючая тепловая волна.

Он причмокнул.

И пустился в бессмысленное мычанье. Сейчас шестой день недели, и он договорился о встрече с бригадой «Смерть и слава». Его косматая нога приступила к бойкому топоту. Он глянул на стенные часы. Те гласили 10:30. Крепко, подумал он. Губы его отогнулись, позволив пройти злобному дыханью.

Сбросив кружевные трусики, он натянул пару штанишек из «Вулуорта» – такие он видел на Мадонне в выпуске «Топ Попа» на прошлой неделе. Быстро проведя рукой по загривку спутанной своей гривы, он напучил толстые губы и чмокнул своему отраженью в кухонном зеркале. Как он представлял себе, его сходство с Мелким Ричардом или Майклом Джексоном становилось все разительней.

– Красота… – произнес он, чмокая губами, – не сошла с ебального поста. – Придерживая волосы скрученными в начес, он посолил себе большой палец и слизнул быстрым жирным язычком. – Сахар срально-сладкий, – шмыгнул носом он.

Без грима даже розовые очки перегретого получеловечьего воображенья не могли возвысить лицо, что в ответ мрачно глядело на него. Секунду он не мог себя узнать. Ему помстилось, что видит он нечеловеческое факсимиле Мэй Уэст.

Он потряс головой.

В ответ ему подмигнул Кинг-Конг.

Недовольно он отвернулся от себя, и взгляд его присел на бандероль.

– Ладно, – фыркнул он, позволив сальным своим локонам крысиными хвостами обрушиться снова на голые плечи. – Я попался.

Онемелый свет сучьей лампы обвился вокруг расслабленного шаркуна. Менг вообще происходил из расы шаркунов. Его толстая гусацкая шея извернулась. Настороженно глядел он на посылку.

– Больше, блядь, ни слова. – Вперед вытянулись его тяжкомышечные руки. – Чтобы поумнела жопа, мудрость в муди накачай. – Вокруг стола он перемещался, как пьяный балетоман. – Так… – Он схватил пакет. – Что у нас тут?

Взял его в руки – и пошатнулся от веса бандероли.

– Кровь божья! Тяжелей, чем амазонский дилдо.

Посылка выскользнула у него из рук на стол. От удара в упаковке образовалась дыра.

Изнутри понесся безумный йодль. Менг заподозрил, что здесь дело в микросхемах.

– Ползучий Исусе! – чуть не подскочил он.

Йоделы смолкли почти так же быстро, как зазвучали, и повалил охряной дым. Из тучки дернулась насекомая голова размером с человечью и осклабилась ему. Получеловек замахнулся на нее кулаком, но голова увернулась и быстро скрылась в дыму.

Вот из него же затанцевало несколько глаз на длинных стебельках, и голова возникла опять. Глаза втянулись и сели гроздью над сине-зеленым клювом. Голова походила на кошмарную карикатуру Фрэнка Рэндла, старого собутыльника Хоррора еще в их мюзик-холльные деньки. Сам Король Твист!

Не успел Менг собраться, как туман рассеялся, явив пузатую фигуру. Фигура эта примостилась торчком на теле в форме граната, расшитом осколками серебра. Он видел, что это, очевидно, автоматон, и впечатленье его усугубилось, когда фигура задвигалась. Она медленно пошевелила членами, и от ее дерганых симулякрамированных движений обрела вид роскошный и дурацкий.

Менг дернулся и вздрогнул. Автоматон во много раз превышал размеры посылки. Как же мог один человек доставить это к его дверям?

– Гори тампон! – Он стер со лба дорожку холодного пота. Несмотря на палившее снаружи солнце, температура в кухне, казалось, падала. Он никогда не слыхал о машине, которая могла бы увеличивать собственные габариты и вес тела. Кто-то, подумал он, обдувает Порчфилд-сквер скверным ветром. Какого хуя подобное всегда происходит с ним, когда этой Пизды Экера нет дома?

Из насекомой головы вытянулся единственный зловещий глаз и завис подле него. В основанье вздутого пуза фигуры возник раскол. Трещина расширилась, обнажив кончик белой раковины, и та начала оседать. Наружу выскользнуло яйцо с тараканом, прицепившимся к одному его боку, и разбилось на кухонном столе. Воспарило еще одного облако аммиачного пара.

– Ебать Понтифика! – подавился Менг. – Что за ятая вонь! – заорал он, поспешно ретируясь. – Да у тебя в ебаной жопе, должно быть, сдохла больная крыса-спидоносица!

Из разбитого яйца волной засочился желто-зеленый клей, и кухня быстро заполнилась новыми сернистыми парами. Когда же марево рассеялось, и Менг протер слезившиеся глаза, фигура исчезла. От нее осталась лишь густеющая лужица.

Его обволокло тою же блескучей пылью, что покрывала и почтальона.

Едва получеловек поднял власатый свой кулак, дабы изучить эту жуткую флокуляцию, взор его привлекло какое-то движенье в клею. Несмотря на вонь (а может, и из-за нее), он сунулся главою поближе к тошнотворной луже. От ее колеблющейся поверхности отлетели куски нефрита и меди, а затем на свободу пробилась крохотная рука – не больше пупсовой. Ручонка помесила воздух, ощупывая его текстуру. Вильчато зашевелила она перстами и медленно завращалась по кругу.

– Адские бубенцы! – Большие глаза Менга распахнулись еще шире, и рука едва не впорхнула ему в радужку. – Бить-гнобить!

Миниатюрный член был человеч и жив. Кожу его оспою усеивали открытые язвочки. Сквозь тонкий шпон истощенной белой плоти ясно просматривались кости. Менг незамедлительно распознал симптомы рака. Волосня у него на спине шевельнулась волной, а пальцы на ногах съежились. Хоть ноздри его полнились запахом эфира, в него втекла вонь склепа.

Из клея плутовато выдернулся крохотный человек – не крупнее ебаной минутки. На нем был зеленый камзол с серебряными бубенцами на обшлагах. Ярко-золотые панталоны, украшенные фестонами кислицы и сладкого укропа, были заправлены в пару кожаных сапог по колено. На голове набекрень сидел черный берет. Лицо было бледно и все истатуировано патиной язв. Только пылкие яркие глаза человечка, мгновенно узнаваемые, являли признаки здоровья.

– Zwillinge.

То был голос, который он научился любить, которому доверял в черные дни ВИЦА.

– Ползучья богоматерь! – Получеловек сделал шаг назад. – Великий Волшебник ОЗвенцима, – пролепетал он. – Набоб Хромовой Смерти. – В кои-то веки он едва не лишился дара речи. – Еть-мою-клеть!

Голос Менга, похоже, исторгался из отдаленной каверны.

– Это ж Его-Блядь-Величие!

Пред взором его проплыло миниатюрное личико доктора Менгеле, и он рухнул на кухонный пол в полуобмороке.

Он лежал навзничь полупарализованный, а голую кожу ему холодили плитки пола, и пялился на огромный лунный диск солнца. Жаркие тучи тумана Аушвица вскипали на Порчфилд-сквер. Кухонное окно начало запотевать, а с высоты стола резкий голос провозгласил:

– Ach bein mein safoführer hemmel das einermann!

При помощи первосортной пуповины, которую он, как влажных угрей, вытянул у себя изо рта, крохотный человечек опустился с кухонного стола на пол и медленно направился к простертому телу Менга. Вот минутмен взобрался Менгу на левую ногу и стал пробираться по его телу наверх.

– Иной народец, – всхлипнул Менг словно бы во сне. – Мартин Эймис. – Он ощущал, как в грудь его вдавливаются крохотные пятки. – Их же только, блядь, любить, нет?

– Я никогда не держу обид, – продолжал жидкий электронный голос человечка, уже по-английски. – Я делю их с другими, и чем больше – тем лучше.

Не шевеля головою, Менг глянул ниже – и как раз успел заметить, что человечек возник из-под его щетинистого подбородка.

– Забияка, тебе привет от Лорда Подмозгопрометья. – Ползучий человечек подобрался и уселся ему на переносицу.

Менг сощурился ему. Имя не значило ничего. Может, кто-то из халявных контактеров Экера?

– Ты не спишь, дорогой мой Менг? Ай-я-яй, как ты изменился после… э-э… старых добрых деньков! Да ты ль это вообще. Wir nichts wissen können, и ты ничего не ведаешь ни о Маунтджое, ни о Мейзе?

Теперь уж Менг усомнился в том, кто этот странный гость. Мелкий человечек разговаривал на непостижимой смеси выговоров, нереальной и небесной, иногда напоминая Менгу лорда Хоррора, либо Хорророва брата Джеймза, либо Уильяма Джойса, либо ирландского болотохода, либо самого Диавола. А в иные разы в нем раздавались знакомые отзвуки Ангела Смерти.

– Die Juden sind unser Unglück.

Фигурка склонила набок голову, дожидаясь ответа. Уста Менга оставались запечатаны.

– В исправительную тюрьму Маунтджой. В узилище Маунтджой! Сажай и возрадуешься. Вот, значит, как оно теперь, а? Per speculum in aenigmate. Нет? Как ты мог… – Он стащил с головы берет и жестко хлестнул им Менга по носу. – …ты, чьи наслажденья мелки, а помыслы еще мельче?

Получеловек глотал слезы.

– Вот, блядь, то-то и оно, мой дивный гусенок. – Из фигурки исторгся жидкий смешок. – Вечно молчком, когда удобно, еще бы.

Голову Менга потрясла еще одна волна тошноты, и он ощутил, будто проваливается в глубокую яму.

Три дня назад, ровно в четыре часа утра он пробудился от унылого сна. Освещенная лучом слабого рассветного солнца, поверхность кожи его приобрела оттенок поблескивающей мертвой лужи. Зловещего покалыванья в загривке хватило предупредить его, и он оперативно вышвырнулся из теплых простыней.

– Негритосов чую, негритосов чую! – Он подскочил на кровати и запел во весь голос. – Их тут, блядь, целое гнездо, тяжким маслом, густо, как Варавв.

Он вспомнил, что стоял голым у своей кровати, шатко покачиваясь, широкая грудь его пульсировала, а он ощущал тошноту от «горячих собак» и пытался прозреть что-то сквозь паутину дымки тающего сна.

Харкнув в ладонь и растерев теплую мокроту по глазам, чтобы в них прояснилось, он заметил, что в постели лежит серожопая Рыжая Луни, съежившись и сложившись.

Рыжая была существенным шаром сала – как минимум в половину собственного веса Менга, – и лежала в компактной для сна форме. С уст получеловека сорвался рык. В кои-то веки он знал, что накануне ложился в постель один.

Он утопил кулак в сале – на ощупь оно было плотным, словно громадный ком хорошо пожеванной резинки, – затем выпростал руку на волю. Движенье извлекло тихий чвак. Он раскрыл руку. На его ладони покоилась дюжина фуксиновых совиных катышков.

Рыжая, не поколебленная ударом, была недвижна и тиха, ее кожу покрывала стайка крапчатых кровавых волдырей. Пара черных легких, плоских и шести дюймов в диаметре, почти неощутимо сокращалась, свисая из центра каждого волдыря сдувшимися воздушными шарами. Легкие медленно расширялись, танцуя вместе с рыбками. Они втягивали зловонный воздух его спальни, после чего без единого звука извергали его обратно.

Он вспомнил, как подумал, будто ком сала напомнил ему на какое-то грязевое оригами Билли Батлера – только ожившее и оказавшееся у него на кровати. На самом деле, чем дольше смотрел он на сало, тем аппетитней оно выглядело, а от вида его сжимались эротические волоски внизу его ляжек.

Из Могучей Луни испустился быстрый пук сладкого парфюма, словно сало подспудно ощутило перемену в его эмоциях.

– Эсте Лаудер, – попробовал угадать Менг, сосредоточенно нюхая воздух. – «Черная вдова».

Он уселся в углу собственной кровати, размышляя, и указательный его палец упокоился на жире его нижней губы.

– Так.

Все придумав, он скользнул всею своею тушей в постель и накинул одеяло с Паровозиком Томасом на них обоих – себя и сальную оноплазму.

– Мой маленький гомункул, – прошепелявил он, как мог, изображая Нодди. – Если ты из меня, то ты, блядь, моя, и я намерен дать тебе кусочек чатни, который в спешке не позабудешь.

Жирною луковицей хер его встал по стойке смирно.

– Кермит пришел! – проворковал он.

– Паадъ-ём! – издалека донесся до него полузнакомый глас.

– Спокойной ночи вам, детишки, где-блядь-вы-б-ни-были. – На него вдруг навалилась неостановимая усталость. – Яти мелкие, пейте свой «Овалтин».

У него чуть сердце не надорвалось.

– Мамуля, – всхлипнул он.

Глаза его уже закрылись, и он соскользнул, почти что без сознания, в сало, и хуй его зарылся на целый фут в эту дрянь. У него было такое чувство, точно тело его хлещут кожаными крылами. Он был уверен – хитрая кровь оставила его.

– Падъ-ём, кому грят! Перед глазами у Менга все поплыло. Его будто перегнули, взмахнули им и швырнули на огромное расстояние. От дыханья холодного зверя, охотника на мясо, хуй его вздулся, и по трубе заколобродил магнум сливочной спермы. Засим последовал плотный жалобный взвой, тоненький, как призрак Хенри Джеймза. И тоже затем растаял, и странное приятственное ощущенье у него во чреслах сменилось болью, затмившей собою солнце.

– Ём, грю!

– Uno джин, per favore, – заказал Менг, сплетая ноги и раскрывая глаза.

В ответ на него пялился Менгеле. Крохотные ручки доктора щипали его за щеки. Не переводя дух, он твердил свою кретинскую панихиду:

– Ём… ём… ём…

Менг похлопал глазами – показать Менгеле, что и впрямь его услышал.

– А, ты снова в деле! – Похоже, Менгеле стало от этого легче, и он протопал по лицу Менга, покуда его крохотная фигурка опять не облокотилась на широкую переносицу.

С трудом получеловек скосил глаза. Он по-прежнему лежал у себя в кухне. Из окон, ныне свободных от тумана, солнечный свет бил в его неподвижную фигуру. Он понял, что без сознания провел, должно быть, некоторое время.

– Лехче тельцем, ближе к дельцу! – Выпрямившись, Менгеле дотянулся до одной длинной пряди волос Менга и схватился за нее. На ней он с размаху пролетел у Менга над щекою к уху и устроился там на мочке. – Сладенький мой, я расскажу тебе кое-что до крайности важное, а чтоб у тебя не было хлопот с запоминаньем – оно поступит тебе прямо в подсознание. То место с бесконечною окружностью. Я слыхал, объем памяти у тебя еще меньше, чем раньше. Штука в том, что когда я закончу тебе все излагать, ты совершенно это забудешь. Через полчаса проснешься и не вспомнишь, что я говорил. Есть, конечно, и ключевое слово, и когда ты его услышишь – наверняка вспомнишь мое сообщение. Не могу сказать, что мне это было в радость. Ты готов?

Губы Менга искривились. Лишь слегка повернуть голову – и я перекушу эту мелкую ебучку напополам!

Доктор схватился за края его ушной раковины и заглядывал в глубины. Говорил он нечеловечески быстро, как цифровой магнитофон на перегрузке, его резкий голос был высок и скрипуч.

– Дорогой мой Менг. – Острые зубки доктора покусывали ухо получеловека. – Существует два вида близнецов – однояйцевые и двуяйцевые. Близнецы, рождающиеся из одного яйца, всегда идентичны, как во внутренних своих проявленьях, так и во внешних, и обычно бывают одного пола. Их называют полными, однояйцовыми или монозиготными. Близнецы, рождающиеся из разных яиц, напоминают друг друга во внутренних и внешних своих характеристиках, скорее как братья и сестры. Они не совершенно идентичны и примерно в половине случаев принадлежат к различным полам. Известны они как двуяйцовые, разнояйцовые или дизиготные близнецы. Менг и Экер принадлежат к последней разновидности, но их пришлось разъединить хирургическим путем…

Менгеле тарахтел. Мягкие интонации доктора усыпляли – как бывало в те давно ушедшие дни в лагерях Аушвиц и Биркенау. Как и тогда, Менг не мог сдержаться, чтоб не заиметь себе еще один полный и гордый стояк. Красный Дебоширский туман тогда про-Клайв-Баркерил у него перед глазами, и он, впадая в бессознание, умелся в Сон Затрансованных.

А когда пробудился, вокруг не оставалось ни следа ни посылки, ни ее обитателя.

– Мейз… Мейз… Мейз… – Дальней кодой отзвучивали слова.

Он не уверен был, не приснилось ли ему все это. Случай отнюдь не необычайный, как он обнаружил, если всю ночь наливаешься ссаками.

Но вот в чем он был уверен – что бы Менгеле ему только что ни сказал, оно тотчас станет бессмысленным и незапоминающимся, какими были слова его в болотах Освенцима. Доктор был человеком действия – если иголочки его не прокалывали плоть, можно было на что угодно спорить: он бесцельно тратит время (ровно так же, как много лет он это делал в Южной Америке).

Взглядом Менг отвлеченно пробежался по одежной вешалке с трико от Иссэя Миякэ, еще влажными после излишеств ночных ссачных небесей.

Падучая вода в итоге погубила много хороших людей.

Он снова посмотрел на кухонные часы. Теперь на них было 11:00 утра. Суббота, и он уже определенно опаздывал. Он выпил шесть «Особых Заварок» одну за другой, затем час провел, пристроившись перед своим гримерным зеркалом.

– Выплывай, любовь моя.

И медленно, но нелепая дива, столь любимая менгетками, начала проступать.