5

Ноле семь лет.

Она была наблюдательной девочкой. Даже в этом юном возрасте Нола замечала, как ее мама Барб Лапойнт разглядывает свое отражение в блестящем смесителе всякий раз, когда моет посуду, а папа Уолтер при чтении газеты сосредоточенно шевелит губами.

Но сегодня Нола не заметила ничего особенного. Она слишком увлеклась любимой едой – бургером «Космический джем» с сыром, шоколадным молоком и печеньками «Орео» – разумеется, в двойной порции.

– А как насчет этого, лапочка? – спросил Уолтер.

Она проворонила первый намек. Ее прежде не называли лапочкой. Такое обращение заслуживали лишь родные дети Лапойнтов.

Отставив в сторону тарелку с печеньем, Уолтер пододвинул слоеный торт с ванильной глазурью. Нола на всю оставшуюся жизнь запомнит зеленые буквы: Мы будем скучать!

Нола в смущении подняла голову. Приемные родители избегали смотреть ей в глаза.

– Ты ночуешь у нас в последний раз, – буднично объявил папа Уолтер.

– Что вы с-собираетесь делать? Почему?

В душе Нола знала почему.

Полтора года назад ее и брата-близнеца Родди забрали из убогого интерната в Арканзасе. Барб Лапойнт увидела фото детей на факсе и лично приехала за ними, ожидая встретить миленьких трехлетних карапузов. Однако Нола и ее брат – оба с одинаковыми стрижками «под горшок», чтобы хищники не узнали в ней девочку, – были на три года старше указанного интернатом возраста. Их дурное поведение интернат тоже не потрудился упомянуть.

Первую ночь в Техасе Нола просидела в кладовке рядом со спальней, прижимая к себе единственную вещь, вывезенную из интерната, – плюшевую розовую слониху по имени Элли.

Брата Родди природа наградила такими же черными глазами с золотыми искорками и кожей цвета густого меда. Однако в отличие от угрюмой Нолы у брата была обезоруживающая улыбка, которая придавала ему обаяние и привлекательность. За улыбкой скрывался вредный характер.

В первую же неделю после переезда к Лапойнтам кто-то разбил выходящее во двор окно. Родители подумали на соседских детей. Потом начали пропадать игрушки. Когда их находили, они воняли мочой. Вскоре Лапойнты стали тревожиться за безопасность собственных детей, особенно после того, как был подожжен ковер в гостиной.

Родители вызвали психотерапевтов, на время наступил покой. Но тут Нола вернулась из школы с подбитым глазом (и счетом за медпомощь), ее побил пятиклассник, которому она вышибла передние зубы стальным термосом за то, что он ее дразнил.

– Мисс Нола, – спокойно произнес Уолтер, отчего девочке окончательно стало не по себе, – тебе пора.

– Н-не надо. – Слезы хлынули у нее из глаз. – Нет… пожалуйста, я не хочу.

Уолтер схватил ее за руку.

– Прошу вас, не надо! – крикнула она, пытаясь освободиться от хватки.

На верхней лестничной площадке остальные дети сгрудились в кучку и смотрели с виноватым видом, словно подглядывали за Санта-Клаусом. Дальше всех стоял ее братец Родди. Он наклонил голову, чтобы никто не увидел ухмылку в его черных глазах.

Нола хотела крикнуть «Это все он, Родди!», это он разбил окно и обоссал игрушки. Он первый затеял драку с парнем, получившим по зубам термосом. Тот кинулся на него с кулаками, когда Родди сказал, что наспускал в его портфель, Нола попросту бросилась выручать брата.

Признаться, ковер подожгла Нола – это была опрометчивая, непродуманная попытка выгнать всех из дому на улицу, чтобы спасти собаку, за которой гонялся Родди с зажженной свечой, но кто ей теперь поверит?

Они поверили бы. По правде говоря, Лапойнты все это знали. Неприятности доставляли оба близнеца, но внимания специалистов требовал один Родди. Денег не хватало. Имея трех собственных детей, Лапойнты могли помочь только одному из близнецов. Барб Лапойнт провела в молитве целую неделю. Решение было принято – найти новый дом для Нолы. Из двоих близнецов она гораздо крепче. Конечно, ей придется несладко, но она выдержит. Ничего с ней не станется.

– Я буду хорошей. Мы оба будем хорошими! – умоляла Нола. Ее зубы почернели от печенья «Орео», с губ разлетались крошки. – Мы будем хорошими!

«Дон-дон-динь-динь-дилинь», – зазвонил дверной звонок. В первые дни после приезда Ноле нравилась мелодия звонка. Она имитировала «Желтую розу Техаса», хотя девочка никогда не слышала эту песню.

– Ну, пожалуйста… – клянчила Нола.

Уолтер сгреб ее в охапку и отнес из кухни в гостиную. Нола хваталась за стулья, телефонный шнур – все, что попадалось под руку. Барб, хлюпая носом, шла за следом, помогая отдирать руки Нолы от порога.

– Мама, прошу тебя, не отдавай меня в интернат! Не отдавай!

Нола выкрикивала эти слова снова и снова. Не отдавайте меня в интернат.

Но ее отдали не в интернат.

Ее отдали ему.

Через три недели Нола стояла в холодной крохотной кухне в Оклахоме. Подбородок постоянно опущен, словно пришпилен к груди скобками. Иногда поза выражала застенчивость, иногда – страх. Сегодня она выражала в равной мере и то, и другое.

Делая вид, что моет посуду, Нола косилась на хозяина дома, ожидая, как он отреагирует на приготовленный ею стейк.

Новый папа, Ройол Баркер, католик с изрытым оспинами лицом, хищным взглядом и длиннейшими в мире ресницами, ничего не скажет – Нола это уже усвоила. Он вообще редко открывал рот. Однако Ройол ревностно относился к качеству стейков и еще ревностнее – к любимому завтраку, стейку с яйцом.

– Готовить стейк нужно так, как готовишься к свиданию в выпускной вечер, – в первую же неделю заявил он. – Позаботишься о стейке, я тоже о тебе позабочусь.

Фраза Ройола, как и сам Ройол, показалась Ноле нелепой. Зачем он вообще согласился взять ее к себе?

– Мне говорили, ты умеешь готовить. Правда умеешь? – спросил Ройол в тот вечер, когда они покинули дом Лапойнтов.

Это был первый вопрос, который он задал, как только они сели в машину. Нет, пожалуй, второй. Сначала он спросил: «Ты что, наполовину негра?»

Нола в смущении промолчала.

– Ну, ниггеры у тебя в роду были? Черные? – ткнул он пальцем в медового цвета кожу девочки.

Нола отрицательно покачала головой. Она так не считала, хотя жизнь до интерната помнила смутно. Что случилось с ее настоящей матерью? Умерла? Когда Ноле исполнилось шесть лет, соцработник сказал, что ее мать убили, однако Нола ему не поверила. Чутье подсказывало: ее мать жива.

– А жаль. Я слышал, ниггеры лучше готовят, – сказал Ройол и быстро добавил: – Пристегнулась?

Дорога до дома Ройола в Оклахоме заняла три часа. Сначала он показал ей кухню, а уж потом спальню с голыми стенами, накрытый голубыми простынями матрац и облепленный наклейками бейсбольной лиги комод из узловатых сосновых досок. На светло-коричневом ковре были разбросаны игрушки – солдатики, заскорузлый мяч для американского футбола из поролона, даже полуодетая кукла Барби. Похоже, тут когда-то жили дети, но никаких других признаков их присутствия не наблюдалось.

Нола была слишком мала, чтобы думать о том, как связаться с социальными работниками. В дом никогда никто не приходил. Так выглядел ее «перевод в другую семью».

Чтобы усыновить ребенка, требуется потратить тысячи долларов, заполнить целую кучу бумаг и мириться с бесконечными визитами социальной службы. Если что-то идет не так и ребенок семью не устраивает, извиняйте: дети – это вам не подержанные машины, гарантии на них не выдаются, их нельзя сдать обратно. Если семья осмелится вернуть ребенка в агентство по усыновлению, государство навесит ярлык ненадежных родителей и заставит платить алименты до совершеннолетия приемыша. Лапойнтам такое было не по карману.

А если попросту сбагрить ребенка кому-нибудь еще? Всего лишь потребуется письмо с подписью о временной передаче опекунства. Такое случалось сплошь и рядом. Когда у людей возникали финансовые трудности или семейный кризис, государство шло навстречу и не чинило препятствий передаче ребенка родственникам либо другому ответственному лицу на то время, пока положение не выправится.

Переезд в новую семью, однако, не всегда был временным, что предоставляло людям вроде Ройола Баркера идеальную возможность заполучить ребенка в обход процесса усыновления. Лапойнты поместили объявление на опекунском веб-сайте «Brand New Chance». Ройол забрал Нолу в тот же вечер, как только увидел ее фото.

– Может, ты испашка? Испашки тоже умеют готовить, – сказал он, когда Нола спустилась вниз по лестнице в первое утро.

Ройол вынул из холодильника завернутый в бумагу сырой стейк. Рибай. С косточкой.

– Я люблю слабо прожаренный, – пояснил он. – Никак иначе. Слабо прожаренный. Поняла?

Нола поняла.

Когда она сожгла свой первый стейк, Ройол треснул кулаком по кухонной столешнице, однако постарался не выходить из себя. Посоветовал только быть внимательнее в следующий раз. Второй стейк Нола недожарила. Ройол пихнул девочку под дых, отчего она чуть не задохнулась, и сам дожарил стейк.

Шла третья неделя жизни Нолы в новом доме. Радость новизны при появлении приемыша проходит быстро. Особенно когда органы опеки понятия не имеют, что происходит с ребенком. Утренний завтрак – стейк с яйцом – Нола готовила с великим тщанием.

– Ну вот. На этот раз пахнет как надо, – заявил Ройол, принюхавшись к поставленному девочкой на стол блюду.

Он зажал в одном кулаке нож, в другом – вилку, как голодный муж в старых комиксах.

Ройол держал в кулаке не только столовые приборы, Нола заметила, что он разговаривал со сжатыми кулаками независимо от настроения.

– Кстати, твой учитель звонил. Жаловался, что ты опять дерешься. – Ройол вспорол стейк ножом, сок смешался с яйцом, окрасив все на блюде в кроваво-красный цвет. – Это правда? Ты дралась?

Да, это была правда. Новеньким всегда нелегко, особенно когда мальчишка-шестиклассник, узнав, что ты приемная, плюет тебе на волосы и обзывает «брошенкой».

Однако сейчас Нола стояла у раковины, делая вид, что моет посуду, совершенно не думая о стычке на школьном дворе и возможном наказании. Когда Ройол поднес стейк к губам, ее тревожило только одно – дожарила ли она мясо до устраивающей приемного отца кондиции.

Ройол отправил в рот первый дымящийся кусок.

В заднем кармане джинсов лежала свернутая пополам открытка, которую Лапойнты незаметно сунули в багаж Нолы в вечер отъезда. Надпись от руки гласила: «Это сделает тебя сильнее». Девочка повсюду носила с собой эту открытку как заклинание, вспоминая о пожелании всякий раз, когда не хватало сил. Как сейчас.

Ройол держал кусочек стейка на языке, не глотая. Он посасывал его, смакуя его сочность. Потом начал медленно жевать… жевать… жевать.

«Ну как?» – не терпелось спросить Ноле, однако она сдержалась.

В позе хозяина дома обозначилась перемена. Плечи расправились. Локти отодвинулись со стола.

Ройол отрезал еще кусок, потом еще один. Он начал слегка раскачиваться, словно кивал всем телом.

– Ммм. Ммммм.

Нола быстро улыбнулась – реальной улыбкой – и сделала глубокий вдох, чувствуя себя счастливой. На самом деле она попросту была рада облегчению от стресса.

«Молодец, у тебя получилось», – мысленно поздравила она себя.

Ройол зачерпнул яичницы.

Раздался тихий хруст.

Приемный папа прекратил жевать, захлопал ресницами. Челюсть ходила туда-сюда, пока он нащупывал языком…

Тьфу!

Он выплюнул на ладонь крохотный, не больше подсолнечного зернышка, зазубренный кусочек яичной скорлупы. Без единого слова Ройол обтер ладонь об угол кухонного стола. Рука сжалась в кулак, он весь напрягся. Нож по-прежнему торчал из кулака.

Нола сделала полшага назад, наткнувшись на край раковины.

Ройол еще крепче сжал нож, метнул через плечо угрюмый, свирепый взгляд.

Время остановилось, и в этот момент на кухне, пахнущей горелым жиром и сырым мясом, глазастая девочка Нола кое-что заметила, чего не замечала раньше.

– Я могу п-пожарить новую яичницу, – предложила она.

Ройол, не ответив, снова занялся стейком.

Несколько недель новый «папа» казался ей сильным, напористым. Теперь же она заметила, как тот разволновался, не находил себе места, и все из-за чего? Из-за кусочка яичной скорлупы? Все вдруг стало на свои места. Нола все поняла.

Манера говорить, сжав кулаки, хвататься за нож, чтобы напугать девчонку, – это не признаки силы. Это признаки слабости.

Нола умела видеть то, чего не замечали другие. Она вспомнила Барбару Лапойнт, любующуюся своим отражением в смесителе, шевелящего губами при чтении газеты Уолтера. Нола научилась различать слабые места каждого.

Настанет день, и этот навык спасет ей жизнь, однако будет стоить жизни семи другим людям.