Глава 15

Общественный шок от известия о появлении вблизи от линии соприкосновении британских войск и буров несметных орд неизвестных существ, «гориллоидов», вооруженных огнестрельным оружием, был велик. Во времена всяческих смут, эпидемий и военных конфликтов люди вообще склонны к иррациональности. Активизируются фундаменталистские течения в традиционных религиях, расцветают ранее пребывавшие в ничтожестве секты, слухи становятся более авторитетными источниками информации, чем официальная пресса. Все это давно известно.

А уж если эти естественные тенденции умело направлять…

Лондонские журналисты из «золотого пула», допущенные к освещению жизни высшего общества, словно бы собственным умом поняли, что сообщения о постоянных поражениях на далеком фронте читающей публике надоели. Следовало бы написать что-нибудь повеселее. Тема о русском князе и английском профессоре, предсказывающих скорую встречу с новым цивилизационным вызовом, вторжение из «затерянных миров» неких армад и орд, не уступающих численностью, силой и беспощадностью гуннам, монголам, зулусам Чаки, заняла первые полосы газет. Одни писали об этой теории вроде бы в шутку, другие – вроде бы всерьез. Но на два дня шума хватило.

«Высоколобым ученым», вздумавшим на третий день заявить, что никакого профессора Челленджера на свете не существует, как и учреждений, в которых он якобы трудится, во всех редакциях указали на дверь. Вежливо, и не очень.

– О чем вы, почтеннейший профессор Саммерли? – Редактор «Дейли мейл» протянул особенно агрессивному оппоненту, колотившему тростью по столу, великолепного качества фотографию. – Вот русский князь Берестин, вот Челленджер, видите – с бородой, а позади них калмыки и верблюды! О чем еще спорить?

О том, где находится целая тысяча фунтов стерлингов, полученная от публикатора, редактор обсуждать тем более не собирался. Есть Челленджер, нет Челленджера – кому какое дело?

На следующий день и сдержанно-официозные, и скандально-бульварные публикации перепечатали провинциальные газеты. «Народу нужны здоровые сенсации…»

Сутками позже короткие телеграммы из Кейптауна легли на столы персон, на сенсации реагировать не склонных.

В любом обществе, во все времена, даже библейские, обязательно существовали люди скептические и здравомыслящие. Что следует из самого текста «Книги».

– Что вы на это скажете? – спросил у срочно собранного совещания премьер-министр Солсбери. Отнюдь не у членов кабинета, совсем у других людей. Чьей волей он был поставлен на свой пост и вместе с которыми проводил политику, никакого отношения к воле «избирателей» не имевшую.

– Провокации исключены? – спросил один из «сильных мира», выдернутый с какого-то раута и не успевший сменить фрак на визитку.

– Да, исключены. За источник я ручаюсь. Тем более, в наличии имеются трупы этих «существ», любезно переданные нам участниками боя. И наши офицеры и солдаты, отпущенные из плена без всяких условий.

– Бурами?

– Я бы так не сказал. Буры бурами, но люди, сыгравшие в этом деле главную роль и настоявшие на передаче пленных, были русскими. Безусловно. Лейтенант Алджернон не лингвист, но сотни две слов услышанного им языка он знает. И это совсем не голландский…

– Вывод, сэр? У нас нет времени на теоретизирование.

– Это – правильно. Что может быть проще? Там – русские волонтеры. Здесь русский князь. Здесь говорят о нашествии монстров. Там оно происходит.

– Из этого следует, любезный сэр, вы поверили всему? – спросил с совсем не любезной улыбкой господин, имеющий отношение к нескольким банкам, ведущим свою историю с тех времен, когда в Европе вошли в обращение деньги в их условном выражении.

– «Всему» я никогда не верю, – с достоинством ответил премьер, спинным мозгом чувствующий, что на этом посту ему оставаться недолго, если не сумеет придумать чего-то эффектного и экстраординарного. А сохранить кресло хотелось до чрезвычайности. Отчего и острота мышления обострилась.

– Как же толковать ваши слова о русском князе и русских волонтерах? Уж не в том ли смысле, что они это все и устроили? Я не питаю к русским никаких симпатий, но даже они на такое не способны. Не по моральным, по чисто техническим причинам, – спросил банкир.

– Простейшее ведь решение, – взяв из рук лакея сигару, ответил премьер. – Если взять и пригласить прямо на наше совещание русского князя? Со всеми необходимыми фигурами изъявить ему глубочайшее уважение и прямо спросить обо всем, что нас волнует. Как?

Присутствующие господа задумались. Никто из них никогда не действовал «в лоб». Не британский это стиль. Немцы в тридцать девятом уже раздолбали за месяц союзную Польшу, проехали в сороковом слабенькими гусеницами Францию и окрестности, а «гордые альбионцы» все думали, «а вдруг удастся даже от Дюнкерка вермахт в сторону ненавистной России повернуть».

– А почему бы и не позвать? – после долгого пыханья сигарой сказал лорд с длинными, свисающими до воротника усами, через пять лет тоже ставший премьер-министром.

– Если он захочет прийти… – саркастически усмехнулся джентльмен лет сорока, бритый, как актер. – Леди Спенсер и леди Макрай вы во внимание не принимаете? Они ведь могут и не позволить!

– Эфроим, не приумножайте сущностей, – премьеру все происходящее ужасно надоело. Он сожалел, что не решил вопрос единолично. Но что вышло, то вышло.

Вопреки всем сомнениям, после трех сделанных в разные адреса звонков князь Берестин нашелся и немедленно согласился на встречу. Правда, словно бы мельком, заметил, что у него в России слова значат только то, что значат. Если в гости и поговорить – одно. Если иначе – не обессудьте. Через полчаса буду.

Предпоследние слова были сказаны по-русски, и премьер, повесив трубку, немедленно потребовал у секретаря найти специалиста, который может перевести эту фразу, переполненную мягкими гласными звуками, однако прозвучавшую как-то неприятно. Он ее записал на листе бювара, как услышал, и довольно правильно.

Специалист нашелся, несколько раз уточнял фонетические оттенки, после чего подтвердил интуитивную лингвистическую тревогу маркиза Роберта Артура Толбота Солсбери. Данная фраза может означать многое, в том числе и обещание снять с себя любые нравственные ограничения, с возложением последствий на партнера.

Как-то эта консультация премьера расстроила. Нравственные ограничения с себя могла снимать Британская империя в его лице, но никак не кто-нибудь другой!

Князь явился, как обещал, через полчаса, с боем часов. В одежде, подходящей для загородной прогулки. Мол, извините, не ждал, не готовился, не собирался…

Раскланялся, сел в предложенное кресло и изобразил, что он весь – внимание.

– Я правильно воспроизвожу ваше выражение – «не обессудьте»? – спросил маркиз, когда слуги разнесли стаканы, бокалы, сигары.

– Очень похоже. Однако мой английский лучше вашего «русского». – Берестин мог позволить себе шутки такого рода. Тем более, половина из присутствующих в гостиной была ему знакома по «Хантер-клубу». Просто если они вида не подали, так ему зачем же?

– Князь, Алексей Петролович, – с усилием выговорил премьер, – можете ли вы объяснить нам, здесь присутствующим людям, от которых, не скрою, зависят судьбы не только Империи, а и всего мира, что на самом деле происходит?

Берестин не стал брать предложенную сигару (черт знает, что они в нее могут подсунуть, мы сами такие), медленно, старательно набил прямую трубку «Капитанским» табаком российского производства.

Зато бокал шампанского взял, потому что заметил: из одной и той же бутылки ему налили третьему. И далее соблюдал подобного рода простейшие предосторожности.

– Объяснить могу. Только не знаю, что именно вас интересует.

– Все. Вы понимаете, мы понимаем…

– Господа, представьте, хоть на минуту, что я не понимаю ничего из того, что непонятным мне образом волнует вас…

…В это же примерно время Басманов, после разгрома первой волны вторгшихся монстров чувствующий себя довольно неуверенно, решил действовать без оглядки. Ему теперь, как генералу Корнилову под Екатеринодаром, терять было нечего.

Отбитые здесь дуггуры немедленно совершили нападение на самый глубокий из тылов «Братства», базовую планету Валгалла, для отражения которого ему пришлось передать туда свою самую боеспособную и испытанную роту во главе с лучшими офицерами. «Отцы-командиры» обещали, что немедленно вернут ее обратно, сразу по миновании надобности. Но любой фронтовик знает, что отдать часть своих сил на усиление соседа легко, а вот – вернуть…

На буров надежды стало еще меньше. Если несколько дней назад они не стремились к активным наступательным действиям против англичан просто в силу характера, то теперь у них появились куда более веские основания. К месту побоища ежедневно направлялись целые делегации, тщательно рассматривали горы быстро портящихся трупов, после чего, с пением псалмов, формировали сильно охраняемые обозы и отправлялись по домам. Совершенно как в России призывники старших возрастов разбегались с фронтов в семнадцатом году. Никак не реагируя на слова командиров о том, что в армии, все вместе они – сила, а поодиночке их кто хочешь к ногтю прижмет.

– А винтарь на что? – потрясали трехлинейками сорокалетние бородачи, пока еще чувствующие себя частицей той самой «силы», тысячными толпами бушующей на вокзалах.

И такие же, сорокалетние и старше, мужики-буры, в рядах своих коммандо вздымающие к небу винтовки и ружья, искренне верили, что, вернувшись на свои фермы, смогут вернее защитить свои семьи и имущество, чем оставаясь в армии.

– Одно и то же! Всегда и везде одно и то же, – сокрушенно качал головой Сугорин. – Древние римляне в четвертом веке дезертировали из легионов, надеясь выжить поодиночке, русские удельные князья не сумели поступиться принципами, встретившись с монголами на Калке, наши мужики слишком поздно поняли, что от комиссаров обрезом не отобьешься, теперь вот эти…

– Но мы же не станем повторять чужие ошибки? – спросил Басманов.

– Есть идея?

– Проще некуда.

…Собрав в один кулак свою бригаду, не вступая в дискуссии и переговоры с Крюгером и его генералами, просто поставив их в известность, Михаил с Сугориным нанесли внезапный, деморализующий англичан удар на юг вдоль линии железной дороги. Именно так, как мечталось – по-махновски!

За сутки они сформировали «группу прорыва», противопоставить которой англичанам было нечего. Прежде всего в моральном смысле, поскольку стотысячная регулярная армия, безусловно, смогла бы успешно парировать отчаянный бросок двухтысячного отряда.

Старая военная истина – «нельзя быть сильным везде», сэру Рэдверсу Буллеру и генералам, составившим его штаб: Уоррену, Коку, Келли-Кенни, Ноксу и Таккеру, одновременно командовавшим дивизиями и бригадами, стягивающимися для обороны Кейптауна, очевидно, в память не запала.

Так и воевать по-настоящему ни одному из них не приходилось. Вообразить бы этих элегантных господ, всюду возящих с собой резиновые походные ванны, в сражениях под Плевной и Шипкой, как русских, или при Седане, как немцев! В боях, где за несколько дней сгорает больше отважных солдат, чем насчитывает вся кадровая армия Империи.

Растянув свои силы на четырехсоткилометровом фронте, эти стратеги продолжали верить в возможность его удержать.

…Передовой отряд составили две мотодрезины с керосиновыми двигателями, к ним прицеплены обычные двухосные платформы, по двадцать рейнджеров на каждой. Они выехали из Блюмфонтейна около полуночи.

Через час за ними пошли два бронепоезда, один трофейный английский, второй импровизированный, из угольных полувагонов, обложенных изнутри мешками с песком и тем же кардифским углем (защита и запас топлива для паровозов одновременно). Они были вооружены, даже несколько избыточно, скорострельными пушками, пулеметами Максима, картечницами Гатлинга и Норденфельда.

Басманов, помня опыт Гражданской войны, приказал оснастить поезда надежными, длинными и прочными деревянными трапами, по которым почти в любом месте можно скатить пушки на землю. Иногда такой маневр оказывался чрезвычайно эффективным. Для огневого налета в спину противнику, например как на станции Кавказская летом девятнадцатого года.

И уже потом двинулись эшелоны открытых платформ, идущие один за другим на дистанции прямой видимости. Невзирая на пример старших и национальный менталитет, к русским и европейским волонтерам присоединились почти шестьсот отчаянных бурских парней, решивших порвать с традициями отцов. Бравые, умеющие воевать немыслимым образом, и при этом выживающие в любых переделках русские офицеры, в большинстве – почти ровесники, показались местным ребятам достойным образцом для подражания.

Особенно когда на привалах заводились разговоры о будущем, после победы, государственном устройстве единой Южноафриканской республики. ЮАР – ЮР – очень близко по звучанию, и как модель весьма привлекательно.

Однако война еще длилась, и нужно было сражаться, всего лишь надеясь, что именно тебя пуля или осколок не зацепят. Шанс быть убитым на самом деле не так уж велик. Умные люди посчитали – в подобного рода вооруженных конфликтах погибает в среднем от пяти до десяти процентов личного состава. В масштабах всей войны, конечно.

Платформы неторопливо гремели колесами по стыкам, теплая африканская ночь очень похожа на кубанскую, только запахи, накидываемые ветром, совсем другие. Если бы не это, отчего не вообразить капитану Мальцеву, что едет он со своей ротой от Ростова к станции Торговая или от Армавира к Невинномысской?

Та же платформа, те же товарищи вокруг, та же смерть, порхающая, порхающая вокруг, да все не решающаяся присесть на старый затертый погон без путеводных звездочек.

– Колек, подай-ка мне гитару, – попросил он хранителя ротных традиций и ротного имущества.

Раньше гитары, передаваемой из рук в руки, до него дошла голландская баклага, внутри которой плескалось черт знает что.

– Ладно, господа офицеры, а также и господа сочувствующие, – сказал он, имея в виду буров, – последний раз или, лучше, крайний, спою-ка я вам одну вещичку, услышанную от такого, как мы, поручика Константинова, столетием позже служащего той же самой России. Мы преходящи, господа, а Россия – вечна!

Чужеземная самогонка слегка достала его бесшабашную голову, каким-то чудом все еще держащуюся на плечах восемь лет непрерывных войн.

Под ритм колесного перестука…

… Оставив Сугорина руководить операцией, Басманов лично повел передовой отряд. Офицеры были одеты в полное боевое снаряжение – бронежилеты, каски-сферы с ноктовизорами, кроме автоматов имеются, на особый случай, пистолеты с глушителями. Вообще Михаил приказал стрелять только в самом крайнем случае. Убивать людей в то время, когда в любой момент может начаться очередное вторжение нелюдей, – глупо, если не сказать резче.

– Только для самозащиты, господа. Вы ведь умеете…

– Не извольте беспокоиться, господин полковник.

Английский патруль обнаружил первую дрезину в пяти километрах севернее городка Тоусрифир. Бабахнул предупредительный выстрел из винтовки, потом ярко вспыхнул прожектор. Перед станцией уже были выстроены каменные блокгаузы и, похоже, натянуты заграждения из колючей проволоки. Солдаты не открыли сразу огонь на поражение, потому что имелись сведения об оставшихся за линией фронта своих частях. Да и тихо движущаяся дрезина очевидной опасности не представляла.

Один из офицеров, сидевших в кабинке механика, выскочил наружу, выпрямился в луче света и начал, размахивая руками, кричать сорванным, что очень подходило к обстановке, голосом, будто он капитан второго батальона Линкольнширского полка, они прорываются от Виктория-Уэст, и за ними гонится бронепоезд буров.

Единственного, что могло его демаскировать – круглого, ни на что не похожего шлема, на рейнджере не было, а разобрать, какая на нем форма, за сотню метров невозможно.

Пока дрезина тормозила, сорок человек, оставаясь в неосвещенной зоне, легко поспрыгивали вправо и влево, насыпь дороги едва ли на фут возвышалась над вельдом.

Убивать никого не пришлось: офицеры стремительными перебежками окружили пост, просто выхватывая винтовки из рук ничего не понимающих солдат, добродушными толчками прикладов согнали к стене блокгауза.

– Вот так всем и стоять, – приказал Басманов. – Главное – не дергаться. Любая проблема может быть решена без крови при взаимном непротивлении сторон. – Эти слова были адресованы начальнику поста, худому лейтенанту в ботинках с обмотками. В русской армии обмотки тоже носили в конце мировой войны, но только рядовые, да и то из запасных и ратников второй очереди. Если каких-никаких сапог не имеешь, какой же ты офицер?

– Назовите себя, – предложил он лейтенанту, ногой подвигая к себе дубовый табурет в пустом отсеке блокгауза. Кроме грубо сколоченного стола и ящиков с патронами возле бойниц там ничего не было.

– Сначала – вы, – с вызовом ответил англичанин, принимая при этом из рук Басманова папиросу.

– Далеко зайдем, – меланхолично ответил Михаил, осматривая помещение и проскальзывая взглядом мимо военнопленного. – Я хоть Карабасом-Барабасом назовусь, вам это никак не поможет. А вы просто обязаны сообщить свое воинское звание, имя и фамилию, назвать часть, к которой принадлежите. Неужели я должен вам объяснять элементарные вещи?

После этого разговор постепенно начал приобретать конструктивный характер. Особенно когда полковник намекнул, что при следующем нападении монстров русские волонтеры не собираются становиться живым щитом «меж двух враждебных рас, монголов и Европы».

– Это один наш поэт так писал по поводу событий тринадцатого века, – счел нужным пояснить Басманов.

В итоге англичанин согласился с доводами полковника, что им сейчас делить нечего и лучше сотрудничать, поскольку так называемую «Англо-бурскую войну» можно считать законченной ввиду вмешательства форс-мажорных обстоятельств.

– Вы же убедились, что ни один из ваших людей не пострадал, в условиях, когда могли быть убиты все? А сейчас подойдут еще несколько эшелонов, и мы, оставив вас на своей позиции, двинемся дальше. Если требуется какая-то помощь – скажите. Сделаем. Знаете, пожалуй, я подкреплю вас взводом моих людей. Они и оборону организуют, и послужат гарантией от опрометчивых поступков. Мало ли что в расстроенных чувствах вашим в голову прийти может…

Бригада Басманова без задержки проследовала через Тоусрифир и утром, сбив слабые британские заслоны вдоль железнодорожной линии, заняла городок Вустер с последней узловой станцией перед Кейптауном. До него оставалось всего сто миль.

Вустер теоретически обороняла 11-я пехотная бригада полковника Вудгарда в составе пяти батальонов, бессмысленно надерганных из разных по уровню подготовки и даже национальной принадлежности полков. Боевого сколачивания они не проходили, да это в тогдашней армии отнюдь не считалось обязательным.

Кроме всего прочего, английская армия, как, впрочем, и любая ей современная, понятия не имела о боевых действиях ночью, малыми группами, работающими по заранее согласованному плану, не требующему непосредственного руководства в ходе операции.

Поэтому, когда десяток взводов рассыпался по окрестностям вокзала и трем радиально расходящимся от него улицам, не успевшие толком проснуться англичане начали массово сдаваться в плен. А что остается делать, когда часовые и дневальные сняты без звука, в казарму, прерывая самый сладкий предутренний сон, вламываются несколько человек, громко кричащих на непонятном языке, с потолка сыплется штукатурка от автоматных выстрелов (для непосвященных звучащих как пулеметные)? Попытки немногочисленных старослужащих и унтеров выхватить из кобур револьверы или прорваться к стоявшим вдоль стен пирамидам с винтовками пресекались беззлобно, но жестко. Ударами прикладов и просто кулаков. По чему придется.

– Куда ты, мать твою, лезешь, дурак? Куда? Жить надоело? Сиди, где сидишь, я сказал! – И хлесткая пощечина открытой ладонью, от которой непослушный навзничь летит на грязный земляной пол.

Едва ли «просвещенные бритты» были способны на подобный гуманизм. Они обычно предпочитали стрелять в любого сопротивляющегося, пусть даже словом или косым взглядом.

И не в русской кавалерии придумали мерзкую забаву под названием «подколем свинью», в которой десятки улан с гоготом и свистом пиками гоняли по полю пленных буров до тех пор, пока последний не будет пронзен стальным острием. После чего победители дружно отправлялись в походный бар отмечать «славную игру».

Если бы хоть один-единственный русский офицер до такого додумался, навек бы опозорил свой полк. Да прежде всего рядовые подобный приказ не стали бы выполнять. Бой окончен – значит, все!

Почти тысячу испуганных, слегка побитых, босых и в одних подштанниках солдат и офицеров согнали на площадь и кое-как построили. Но своему коллеге, полковнику Вудгарду, Басманов позволил одеться, побриться, почистить сапоги. Из уважения и для контраста. По периметру редкой цепочкой стояли рейнджеры с автоматами на изготовку. Из окон ближних домов выглядывали перепуганные и одновременно изнывающие от любопытства местные жители.

Фактически столица Капской колонии и прилегающие к ней территории оказались в плотной блокаде, потому что и море стало недоступным. Даже первое и второе сражения в Атлантике Гранд-флита с одиноким рейдером не произвели такого шокирующего впечатления, как бесследное исчезновение крейсерской эскадры Балфура и бомбейского конвоя. Кое-кто в штабе Буллера вдруг вспомнил, что не так уж были и не правы адмиралы Нахимов и Корнилов, решившие затопить свой флот для блокирования подходов к Севастополю. Лучше использовать моряков и артиллерию на сухопутном фронте, чем бессмысленно их потерять в боях с абсолютно превосходящим противником.

Сравнивать, конечно, не совсем корректно, однако осажденные Одесса сорок первого года и Порт-Артур четвертого находились в куда более трудном положении, с военной точки зрения, чем Кейптаун, зато – понятном. Да и моральный дух защитников русских приморских крепостей был не в пример выше. Англичане «стоять насмерть» отнюдь не собирались, да и надежд на то, что оборона имеет какой-либо высший смысл, ни у кого почти не было.

Михаил вызвал по радио Кирсанова и доложил о своем успехе.

– Если у тебя есть возможность, передай самому главному, кто там у них сейчас в состоянии принимать ответственные решения, что мы заняли Вустер без боя, гарнизон всего лишь временно разоружен. Для предотвращения возможных инцидентов. Масштабное наступление на Кейптаун не планируется, бурская армия остается на ранее занятых позициях. О том, что она сейчас практически небоеспособна, говорить необязательно. Скажи, что для сохранения статус-кво британские войска тоже не должны совершать никаких передислокаций.

– Молодцы! На таких условиях есть о чем договариваться, – восхитился Кирсанов. – У меня как раз имеются подходящие кандидатуры. Здравомыслящие. Думаю, часа через два смогу дать тебе предварительный ответ. А ты пока составь от имени господина Вудгарда достаточно паническое, но и вразумительное сообщение и допусти его к прямому проводу с главкомом. Чтобы мне было о чем предметно беседовать.

Время было раннее, солнце только-только поднялось над дальними холмами, но Кирсанов немедленно разбудил Ларису. Собиралась она ненамного дольше, чем десантник по тревоге, благо при ее внешности не было необходимости заниматься макияжем.

Павел едва успел позвонить по телефону Роулзу, предупредив, что минут через двадцать к нему заедет и надеется застать сэра Саймона в полной боевой готовности.

– К чему?

– Пока – к посещению одного высокопоставленного лица. Возникли интересные обстоятельства. Но это – не для телефона.

Затем он уведомил дворецкого адмирала Хилларда, что неотложное дело требует немедленной встречи с хозяином, так что очень желательно, чтобы сэр Мэнсон проснулся и привел себя в порядок.

– Сэр Мэнсон давно проснулся и работает в своем кабинете, – холодно ответил дворецкий. – Как прикажете доложить?

– Доложите, что звонил мистер Сэйпир. Он и миледи Отэм просят их принять через полчаса…

– Подождите, я доложу.

– Доложите, только ждать я не буду. Уже выезжаю.

– Вот и я, – вошла в комнату Лариса, элегантно, но просто одетая и полностью экипированная в своем обычном стиле, то есть в бронекорсете и с пистолетами. Кирсанов это сразу заметил наметанным глазом, хотя никто другой не обратил бы внимания на некоторую скованность движений изящной дамы.

– Вряд ли нам сегодня предстоит воевать, – мельком заметил он, целуя ручку.

– Ничего, я привыкла. Я знаю, что ты редко ошибаешься, но если вдруг… Предпочитаю быть готовой ко всему.

– Дело хозяйское. Поехали.

– Что-то случилось? – спросил Роулз, садясь в карету. После того, как миледи его завербовала, а Сэйпир раскрыл карты, в знак полного доверия поделившись тайной поразившей комиссара амнезии, он все время ждал каких-то неприятностей, хотя Кирсанов заверил комиссара в абсолютной невозможности провала и дал очень веские гарантии пожизненной безопасности и блестящих перспектив карьерного роста.

Вот и сейчас, разбуженный ранним звонком, он чувствовал неприятный холодок в животе и медный привкус во рту.

Копыта вороной пары цокали по булыжнику, мягко шуршали резиновые шины колес, лорд Генри на облучке от нечего делать пощелкивал кнутом, не задевая лошадей.

Вдоль улиц тянул легкий утренний бриз.

Кирсанов с долей грусти в глазах смотрел поверх опущенного стекла на просыпающийся город.

– Ничего чрезвычайного, – ответил он после долгой паузы. – По крайней мере, монстры нигде больше не объявлялись. Зато отряд волонтеров недавно занял Вустер, его гарнизон капитулировал, и, как вы должны понимать, в случае неблагоприятного развития событий в городе через несколько часов могут начаться уличные бои. Укреплений со стороны суши Кейптаун не имеет, полевые части разбросаны на достаточно большой территории и вовремя подойти просто не успеют. Расквартированные в черте города силы значительно уступают ударной группировке буров качественно. Так что сами понимаете…

– Вы не забыли о флоте? – заботливо спросил Роулз. – На берег могут сойти до трех тысяч моряков, а корабельная артиллерия способна обеспечить мощное огневое прикрытие…

– Да, – согласился Кирсанов, – даже после исчезновения эскадры Балфура флот остается силой. Вот я и говорю – начнутся уличные бои, и от всей этой прелести мало что останется. Знаем, приходилось видеть.

– Где же это?

– Земля большая, все время где-то стреляют, – неопределенно ответил Павел. Задумавшись, он невольно проговорился. В этом мире в цивилизованных странах войн не было уже двадцать лет. – На Филиппинах, например, – уточнил он, имея в виду испано-американский конфликт. – Поэтому мы и подумали, что правильнее всего ничего подобного не допустить. Вы согласны?

– Смотря какой ценой…

– Сейчас и обсудим эту цену. Ваша задача на первом этапе переговоров – молчать, лишь обозначая свое присутствие. Дальше – видно будет. Я скажу, если потребуется ваше веское слово.

Только вчера вечером адмирал Хиллард получил из Адмиралтейства долгожданную телеграмму, где сообщалось о его производстве в чин вице-адмирала и утверждении в должности командующего южноафриканской эскадрой, а также старшего морского начальника на театре военных действий.

До этого он не до конца верил обещаниям и намекам миледи Отэм. Теперь его сомнения рассеялись. Если кто-то в Лондоне решил сделать ставку именно на него – отчего бы и нет? Там наверняка виднее.

Он проснулся очень рано, с желанием немедленно приступить к деятельности. Пока вестовые пришивали к кителям и мундирам новые знаки различия, сэр Мэнсон в форменных брюках и белой шелковой рубашке сидел перед открытым окном и набрасывал проект приказа о своем вступлении в должность и задачах флота в свете этого события.

Он собирался огласить приказ на шканцах только что вышедшей из сухого дока «Диадемы», на которой решил поднять свой новый брейд-вымпел, красный крест на белом поле с красным же кругом в левом верхнем квадранте. И только после этого ехать с представлением к губернатору и главнокомандующему сухопутными силами.

От мысли – как вытянутся у них лица, он радостно потер руки и выпил первую порцию виски. За успех, и чтобы мысль лучше работала.

Тут и явился дворецкий с известием о визите миледи и мистера Сэйпира.

– Этому-то что здесь делать? – поморщился адмирал. Он с гораздо большим удовольствием принял бы поздравления только от нее одной. Но, очевидно, без участия этого пронырливого типа здесь не обошлось. И неизвестно, личные связи миледи или деньги негоцианта оказались весомее.

Хиллард облачился в мундир с новыми нашивками, полюбовался собой в зеркале, приказал накрыть в гостиной стол. Едва ли его гости успели позавтракать.

Еще большее раздражение, чем присутствие Сэйпира, вызвал у адмирала второй сопровождающий дамы, комиссар Роулз. Вот уж кто совершенно неуместен в его доме. Никакого конфиденциального разговора теперь не получится, это ясно. Но ведь и просто так этот господин здесь появиться не мог. Значит, интрига закручивается еще туже.

– … Таким образом, адмирал, – говорил Кирсанов, помешивая ложечкой кофе в тонкой китайской чашке, – выбор у нас с вами крайне ограничен. Или штурм города со всеми вытекающими последствиями, или – перемирие. Как я уже поставил вас в известность, в наших возможностях убедить буров остаться на достигнутых рубежах и даже несколько отступить. После этого переговоры могут продолжаться неограниченное время. Вы прекрасно знаете, что Оранжевая и Трансвааль не в состоянии поддерживать нынешнюю боеготовность дольше нескольких месяцев. Но и ваша армия, в свою очередь, лишенная снабжения по морю, очень скоро начнет терпеть неприемлемые лишения. Не говорю о мирном населении. Вы не сможете ни прокормить его, ни эвакуировать. Это понятно?

– Очень понятно, – согласился Хиллард. После исчезновения эскадры Балфура каких-либо надежд на возможность не то чтобы овладения морем, но и обычной проводки конвоев с войсками и снаряжением не существовало даже в перспективе. Прорывы отдельных быстроходных кораблей под прикрытием ночи и плохой погоды еще возможны, но проблемы это не решало.

– Вы думаете, что буры будут препятствовать отправке в Метрополию невооруженных судов с мирным населением?

– Топить их они, безусловно, не станут, а вот воспретить выход в море – вполне. Под каким угодно предлогом. Вы представляете, что станет твориться в колонии, если тысячи людей сначала будут посажены на пароходы, а потом, убедившись, что собственный флот не в состоянии обеспечить их безопасность, вынужденно вернутся в уже покинутые дома? Лишившись последней веры и надежды.

– Картина очень печальная, даже – душераздирающая, – с болью в голосе промолвила Лариса. Только что кружевной платочек к глазам не поднесла.

– Хорошо, господа, – ответил адмирал, укрепляя душевное равновесие еще одним солидным глотком виски. – Нарисованная вами картина действительно печальна. Только я не совсем понимаю, почему вы сочли нужным обратиться именно ко мне? Не к главнокомандующему, не к губернатору?

– К ним мы обратимся сразу после того, как закончим беседу с вами, – сказала миледи Отэм. – Дело в том, что если названные персоны проявят меньше благоразумия, чем требуется в их положении, ваша новая должность и имеющиеся в распоряжении силы смогут повлиять на развитие событий в нужном направлении…

Хиллард снова покосился на Роулза. Черт возьми, он до сих пор не понимает, в каком качестве присутствует здесь этот господин. Британская разведка что, тоже на стороне заговорщиков? В существовании заговора он больше не сомневался, только его цель и движущие силы оставались скрыты «туманом войны».

– Мятеж? Вы предлагаете мятеж флота против правительства колонии и армии?

– Не пугайте сами себя словами, не имеющими смысла. Вы же не мальчик, адмирал, – улыбнулась Лариса. – Неужели вы столь наивны, чтобы думать, будто приказ о вашем назначении родился сам собой? Что те, кто его готовил, подписывал и отправлял, не знали, зачем они это делают? Хотите маленький эксперимент? Мы сейчас расстанемся, ни о чем не договорившись, а уже вечером вы и губернатор тоже получите телеграммы, дезавуирующие предыдущую, за номером… – она назвала общий номер и другой, внутренний, многое говорящий посвященным.

– Ошибка, так сказать, вышла, и указанное лицо на самом деле отправлено в отставку с формулировкой «без объяснения причин», – поддержал Ларису Кирсанов.

Безусловно, это был удар ниже пояса. Хиллард почувствовал, что у него задергалось нижнее веко. Шантаж, самый настоящий шантаж.

– Да вы успокойтесь, – понял его состояние Кирсанов. И не такое приходилось видеть в богатой жандармской практике. – Это ведь – исключительно гипотетически. Мало ли ошибок совершается в канцеляриях при прохождении бумаг. Но пока все сложилось исключительно хорошо? Весьма влиятельные персоны в высших кругах Империи видят вас на нынешнем посту, и крайне опрометчиво их разочаровывать. Грядут большие, очень большие перемены, сэр Мэнсон, и не стоит упускать шансы, которые имеют обыкновение не повторяться.

Адмирал подошел к окну, посмотрел на бухту, где теснились у пирсов и бочек вверенные ему корабли. Несколько крейсеров и миноносцев слабо дымили, поддерживая двухчасовую готовность, остальные стояли с погашенными топками.

Что ж, придется внести кое-какие изменения в приказ, добавить пункт о срочном формировании отрядов морской пехоты из строевого состава для обороны города и подготовке к перевозке на берег нескольких батарей скорострельной противоминной артиллерии и пулеметов.

– А отчего это ваш брат, миледи, не оказал мне честь своим посещением, а остался при карете, как простой кучер? – спросил адмирал, переведя взгляд на площадку перед домом.

– Ох, сэр Мэнсон, он у нас такой оригинал, – всплеснула руками Лариса. – Его совершенно не интересует политика, а скучать с утра за графином вашего превосходного виски считает вредным для здоровья. Знаете, чем он сейчас занят? Он сочиняет венок сонетов, посвященный одной особе…

– Наверное, он умнее нас всех, – проворчал Хиллард.

– А вот мы не отказались бы от стаканчика, – продолжила миледи, – поскольку мы ведь обо всем договорились?

Адмирал кашлянул, но не возразил. Что тут возразить? Лондон далеко. Задавать по телеграфу вопросы, которые прозвучат как минимум дурацки? Или бежать к губернатору за советом? Еще более глупо. Они с Буллером его разжуют и не подавятся, а потом в случае чего еще и свалят на него все свои ошибки и неудачи.

Лежит в сейфе предыдущая телеграмма, в которой рекомендовано прислушиваться к мнению доставившей ее особы, ну и достаточно. А вчерашняя предоставляет неограниченные полномочия в зоне его ответственности. Является Кейптаун военно-морской базой? Безусловно. Значит, можно смело считать, что в пределах городской черты, более того, вплоть до рубежей, с которых вражеская артиллерия способна обстреливать рейд и порт, он является безусловным единоначальником. До тех пор, пока Редверс Буллер не предъявит ему другого документа, прямо подчиняющего флот армии. Такого в истории Британии еще не было и, даст бог, не будет.

– Договорились, договорились, – после паузы сказал он, жестом приглашая комиссара Роулза присоединиться и поднять бокал. Не зря ведь его сюда привели.

– Скажите мне только одно, миледи и джентльмены, кого вы на самом деле представляете? Мы ведь с вами окончательно в одной лодке…

– Вы на самом деле хотите это знать? – изумилась Лариса. – Да к чему вам это, господи! Какие странные люди, – повернулась она почему-то не к Кирсанову, а к Роулзу. – Две тысячи лет назад сказано – «умножая знания, умножаешь скорби». Что, казалось бы, еще нужно? Ваше непосредственное руководство простило вам прегрешения, пусть и мнимые. Вас возвели в очередной высокий чин, чем причислили к элите заслуживающих доверия. Вы должны догадываться, что такие решения невозможны без санкции с уровней, какие упоминать всуе неосторожно. Но вы действительно хотите знать больше, чем следует? «В одной лодке» – хороший образ. Но в лодках не только плавают, в них, бывает, и тонут…

Кирсанов смотрел на Ларису и настоящим образом восхищался. Умеют же люди! Что значит более чем полувековая разница в возрасте и недоступный пониманию опыт! Общался он с членами «Братства» больше пяти лет, и мир их будущий посещал, книги читал, фильмы смотрел. А вот если не родился там, так очень многое все равно не доходит…

Молодая девушка, Лариса Юрьевна, ничуть не старше, чем те большевички, анархистки и эсерки, с которыми приходилось работать еще до Переворота. В тех хватало фанатизма, натасканности в текстах Маркса, Бакунина, Кропоткина, готовности пойти на каторгу и даже на виселицу, а вот ума – не наблюдалось. Эта – совсем другая. Если бы пришлось встретиться в качестве противников, в равных условиях, Павел честно себе признавался – за свою победу он не ручался. Слишком много насчитывалось моментов, где она обходила его просто за счет способности не принимать во внимание вещи, ну – самоочевидные.

У Кирсанова и его врагов-революционеров были собственные убеждения, принципы, не всегда безукоризненные, но были. Их границы переходить считалось неприличным. С той и с другой стороны. Убить губернатора или даже царя – можно. Но при этом не бежать, не затевать игру со следствием, признать все, выкрикнуть несколько лозунгов и пойти на виселицу. В качестве компенсации и доказательства чистоты помыслов.

А Лариса исповедовала чистый прагматизм. Используя свой ум, характер, знание психологии и то, что философы XIX века называли «имморализмом», она легко переигрывала противников, такими качествами не обладающих.

Это же самое Павел отмечал и в натурах Новикова, Шульгина и других товарищей.

Как говорил один из персонажей «Хождения по мукам»: «Все виновные будут расстреляны, но без генеральского издевательства».

– Но если вы настаиваете, сэр Мэнсон, я вам отвечу. Мы представляем организацию, озабоченную тем, чтобы человеческая цивилизация сохранилась. Пусть и в ее нынешнем, несовершенном виде. Нам не нужны истребительные войны между людьми. Тем более – мы не хотим отдать Землю пришельцам извне. Вам не довелось лично видеть вторжение монстров? Ваше счастье. Зато можете посмотреть на трупы. Их, наверное, уже привезли. Я распоряжусь, чтобы вам продемонстрировали.

– Я бы не хотел… Верю на слово.

– Воля ваша. Тогда мы встретимся в десять часов в приемной губернатора? Он будет достаточно подготовлен.

– Да, – пересиливая себя, кивнул адмирал.

– Очень хорошо. Надеюсь, там вы не станете задумываться о посторонних вещах…

Отдав Роулзу необходимые инструкции в свете всего сказанного и им услышанного, Кирсанов захлопнул дверцу кареты.

– Куда поедем? – спросил он Ларису. – У нас еще почти два часа.

– Можно – на берег моря. Можно – в отель. Расскажем Алексею и Сильвии, что у нас тут. Попросим совета. А ты как думаешь?

– Я думаю – к чему все это? Разве нельзя жить по-другому?

– Милый, – положила она руку в длинной перчатке ему на колено. – И жить – умереть, и не жить – умереть. Каждый выбирает по себе. Разве ты не выбрал? Как мне кажется, сюда, в Кейптаун, ты отправился добровольно. Значит, видел какой-то смысл в своей личной войне с англичанами?

– Видеть-то видел. Только с той поры кое-что поменялось. И вокруг, и во мне самом…

– С момента появления монстров?

– Наверное, да. После этого я живу и действую, словно по инерции.

– Они так тебя напугали?

– Не то слово. Напугать меня чем-нибудь достаточно трудно. И ты, и все остальные имели время убедиться. Но теперь все перешло в какую-то другую плоскость. Я настраивался на классическую войну с известными целями. Мы их почти достигли. Судя по действиям Басманова на фронте и наших здесь, Кейптаун действительно может быть взят в ближайшие дни… Вместо этого начались очередные дипломатические игры. Кто-то где-то взял курс на перемирие. Зачем? Мне это напоминает остановку наступления немцев на Дюнкерк. Что за выгода – позволить англичанам сохранить колонию и армию? В расчете использовать их в качестве ударной силы в случае нового нападения монстров и их хозяев?

– И это тоже. Если здесь появятся десятки или сотни тысяч гораздо лучше подготовленных к войне существ, нам выгоднее противопоставить им современную армию и флот, нежели разрозненные отряды буров, против таких чудовищ практически бессильных. Они разбегутся и будут переловлены поодиночке… Лучше сохранить здесь человеческий плацдарм, пусть он по-прежнему будет называться Капской колонией, нежели отдать всю Африку дуггурам.

Кирсанов покривился:

– Очень может быть, что в твоих словах есть логика. Только я не готов ее принять… Людям не нужно больше связываться с дуггурами и всякой другой нечистью. Нам лучше уйти.

– Это очень плохо, – не глядя на Павла, сказала Лариса. – Это сейчас творится почти со всеми. Все вдруг теряют интерес к жизни и к своему делу. Вот и тебя коснулось. Ты разочарован, без всяких объективных причин. Так бывает в отношениях женщин и мужчин. Вчера все было великолепно, а сегодня смотришь – и что я в нем находила? Скучный, неприятный тип, каждое слово и каждый жест раздражает… Похоже?

Кирсанов молча кивнул.

– И что же это такое? Тотальная психическая атака? Артподготовка перед новым наступлением? Было, приходилось видеть последствия, – она усмехнулась. – Сейчас немного по-другому, но что мы знаем об их возможностях? А результат налицо. Буры разбегаются, английские солдаты сдаются в плен, адмирал уж очень легко купился на нашу игру. Ему бы открыто радоваться своему новому положению или послать нас ко всем чертям, как офицеру полагается, а он – ни рыба ни мясо. Теперь вот и ты!

– На тебя почему-то не подействовало, – с сомнением ответил Кирсанов. – На Басманова и его офицеров – тоже.

– У меня – иммунитет. Уж как возле пещеры ломали, а не получилось. А у тебя, наверное, слишком тонкая душевная организация. Как и у наших ребят. Психика в целом держится, с эмоциональной сферой хуже. Я за всеми наблюдала, симптомы одинаковые. Словно в игрушке завод кончается. Еще подпрыгивает, но нет былой прыткости…

– И что же дальше будет?

– Увидим. А сегодня надо жить и исполнять свои обязанности.