13

–Мне очень хочется покинуть Белый дом, – зло сказал Ричард Конгросян энпэшникам, охранявшим его.

Он все более раздражался, им все более завладевали опасения. Он старался держаться как можно дальше от комиссара Пэмброука. Это ведь Пэмброук заправлял здесь всем…

– Мистер Джадд, психохимиотерапевт из «АГ Хеми», должен появиться с минуты на минуту, – сказал Уайлдер Пэмброук, – так что, пожалуйста, потерпите еще немного, мистер Конгросян.

Голос его был спокоен, но совсем не успокаивал. Присутствовала в нем некоторая жесткость, все больше и больше действовавшая Конгросяну на нервы.

– Это же невыносимо! – воскликнул Конгросян. – Вы ни на секунду не спускаете с меня глаз. Я терпеть не могу, когда за мною следят. Неужели вы никак не можете понять, что у меня самая настоящая paranoia sensitiva?

В дверь постучались.

– Мистер Джадд желает видеть мистера Конгросяна, – объявил служитель Белого дома.

Пэмброук открыл дверь и пропустил Меррилла Джадда, который деловито вошел в комнату, держа в руке кейс, украшенный фирменными наклейками.

– Мистер Конгросян? Рад встретиться наконец-то с вами лично.

– Привет, Джадд! – Конгросян особой радости от происходящего не испытывал.

– Я принес с собой кое-какие новые экспериментальные препараты для вас. – Джадд открыл портфель. – Имипрамин-гидрохлорат – два раза в день, пятьдесят миллиграммов. Таблетка оранжевого цвета. А коричневые таблетки – это еще одно новое средство, метабиретинат-оксид, сто миллиграммов в…

– Это яд! – перебил его Конгросян.

– Простите? – Джадд насторожился и приложил согнутую рупором кисть к уху.

– Я не стану ничего принимать. Это часть тщательно разработанного плана, цель которого – убить меня.

В этом у Конгросяна не было ни малейших сомнений. Он это понял, как только увидел в руках Джадда фирменный кейс «АГ Хеми».

– Да нет же! – Джадд бросил пронзительный взгляд на Пэмброука. – Уверяю вас! Мы пытаемся помочь вам, сэр. Это наша работа.

– А почему вы меня похитили?

– Я вас не похищал, – осторожно сказал Джадд. – А теперь, что касается…

– Все вы заодно! – объявил Конгросян.

Призвав на помощь все свои психокинетические способности, он поднял обе руки и направил свое внимание на психохимиотерапевта Меррилла Джадда.

Тот поднялся над полом, завис, болтая ногами и все еще крепко сжимая в руках свой фирменный кейс. Разинув рот и выпучив глаза, он обалдело глядел на Конгросяна и Пэмброука. Потом попытался что-то сказать, но тут Конгросян швырнул его в закрытую дверь комнаты. Дверь раскололась, Джадд пролетел сквозь нее и исчез из виду. В комнате вместе с Конгросяном остались только Пэмброук и его энпэшники.

Прокашлявшись, Уайлдер Пэмброук сказал:

– Нам, пожалуй, следует проверить, насколько серьезные травмы он получил. – И, уже шагая к двери, добавил через плечо: – Полагаю, «АГ Хеми» будет немало огорчена этим инцидентом. Мягко выражаясь.

– К дьяволу «АГ Хеми»! – крикнул Конгросян. – Мне нужен мой личный врач. Я не доверяю никому из тех, кого вы сюда приводите. Откуда мне знать, что он в самом деле из «АГ Хеми»? Он вполне может быть самозванцем.

– В любом случае, – сказал Пэмброук, – вам вряд ли теперь стоит из-за него беспокоиться.

Он осторожно открыл останки двери.

– Так он в самом деле из «АГ Хеми»? – спросил Конгросян, выходя вслед за ним в коридор.

– Вы же сами говорили с ним по видеофону. Именно вы и впутали его в эту историю. – Пэмброук искал взглядом Джадда и был теперь сердитым и даже взволнованным. – Где он? – требовательным тоном спросил он. – Ради бога, Конгросян, что вы с ним сделали?

– Я закинул его в подвал, в прачечную, – неохотно ответил Конгросян. – И ничего с ним не случилось.

– Вам известно, что такое принцип фон Лессингера? – глядя на него в упор, спросил Пэмброук.

– Разумеется.

– Как один из высших руководителей НП, я имею доступ к аппарату фон Лессингера. Вам не хочется узнать, кто станет следующей жертвой вашего злоупотребления своими психокинетическими способностями?

– Нет, – сказал Конгросян.

– Знание этого в ваших интересах. Поскольку вы бы могли сдержаться, чтобы потом не сожалеть.

– И кто же это будет? – спросил Конгросян.

– Николь, – ответил Пэмброук. – А теперь, если не возражаете, ответьте мне вот на какой вопрос… Почему вы до сего момента воздерживались от использования своего таланта в политических целях?

– В политических целях? – эхом отозвался Конгросян.

Он не мог сообразить, как можно пользоваться психокинетикой в политических целях.

– Позвольте вам напомнить, – отметил Пэмброук, – что политика есть искусство принуждать других людей делать то, что вам хочется, даже с применением силы, если необходимо. Применение вами психокинеза только что было необычно в своей направленности… но тем не менее это самый настоящий политический акт.

– Я всегда чувствовал, что было бы неправильно использовать психокинез на людях, – сказал Конгросян.

– Но теперь…

– Теперь ситуация изменилась. Я пленник, все против меня. Вы тоже, например. Не исключено, что мне придется использовать свои способности против вас.

– Пожалуйста, не делайте этого, – сказал Пэмброук, принужденно улыбнувшись. – Я всего-навсего наемный работник правительственного учреждения, выполняющий свои служебные обязанности.

– Вы несколько больше, чем наемный работник, – возразил Конгросян. – Мне все-таки интересно узнать, каким образом я использую свои способности против Николь.

Он никак не мог себе представить, что способен на подобное, – такой ужас она в нем вызывала. И такую почтительность…

– Поживем – увидим, – сказал Пэмброук.

– Меня поражает, – сказал Конгросян, – что вам приходится применять аппарат фон Лессингера только для того, чтобы выяснить что-то обо мне. В конце концов, я – жалкий изгой, неспособный жить среди других людей! Уродец, которому лучше бы и не появляться на свет.

– Это за вас говорит сейчас ваша болезнь. И где-то в глубине своего сознания вы это прекрасно понимаете…

– Но вы должны признать, – упорствовал Конгросян, – что весьма странно пользоваться детищем фон Лессингера так, как это делаете вы. Какова ваша цель?

«Ваша истинная цель», – добавил он про себя.

– Моя задача – защитить Николь. Поскольку вы очень скоро предпримете откровенные враждебные действия по отношению к ней…

– Я думаю, вы лжете, – перебил Конгросян. – Я бы никогда не совершил ничего подобного. Только не по отношению к Николь.

Уайлдер Пэмброук поднял бровь. А затем отвернулся и нажал кнопку вызова лифта – психохимиотерапевта из «АГ Хеми» надо было все-таки найти.

– Что вы собираетесь делать? – спросил Конгросян.

Он всегда подозрительно относился к сотрудникам НП, и эта его подозрительность еще больше усилилась после того, как полиция ворвалась в «Пристанище драндулетов» и схватила его. И вот этот человек вызывал у него особенную подозрительность, хотя Конгросян и не понимал почему.

– Я всего лишь выполняю свои служебные обязанности, – повторил Пэмброук.

Однако Конгросян ему не верил.

– Как вы теперь будете себя чувствовать? – спросил Пэмброук, когда открылась дверь лифта. – После того, как убили сотрудника «АГ Хеми»…

Он вошел в кабину и жестом пригласил Конгросяна последовать за ним.

– Мой доктор Эгон Сьюпеб. Он может меня вылечить.

– Вы хотели бы с ним встретиться? Это можно устроить.

– Да! – вскричал Конгросян. – И как можно скорее. Он – единственный во всей Вселенной, кто не против меня.

– Я мог бы доставить вас к нему, – сказал Пэмброук, и выражение его плоского, сурового лица стало задумчивым. – Если это покажется мне хорошей идеей.

– Если это не покажется вам хорошей идеей, я с помощью своих способностей зашвырну вас в Потомак.

Пэмброук пожал плечами:

– Не сомневаюсь, что вы способны это сделать. Но по данным, полученным с помощью аппарата фон Лессингера, вы этого, по всей вероятности, не сделаете. Так что я рискну.

– Не думаю, что принцип фон Лессингера безупречен, когда дело приходится иметь с нами, психокинетиками, – раздраженно сказал Конгросян и тоже шагнул в кабину. – По крайней мере, я слышал, что так говорят. Мы действуем как вероятностные факторы, что вносит неопределенность в результаты, получаемые с помощью аппарата фон Лессингера.

Пэмброук снова пожал плечами и нажал кнопку на пульте.

С этим невозмутимым человеком было трудно иметь дело. И он активно не нравился Конгросяну.

«Может, виной тому всего лишь полицейский менталитет, – подумал пианист. – А может, и нечто более серьезное».

Кабина пошла вниз.

«Николь! – мысленно воскликнул Конгросян. – Вы же прекрасно понимаете, что я бы никогда и пальцем вас не тронул. Об этом даже речи быть не может – тогда рухнет весь мой мир. Это все равно что причинить вред собственной матери или сестре, тому, кто является священным. Я должен держать мой талант под контролем, — понял он. – Боже милостивый, пожалуйста, помоги мне контролировать свои способности всякий раз, когда мне доведется быть рядом с Николь. Хорошо?»

И он стал дожидаться ответа пылко, фанатично, нетерпеливо.

– Между прочим, – прервал его размышления Пэмброук, – о вашем запахе. Мне кажется, он исчез.

– Исчез?! – Конгросяна будто током ударило. – Вы хотите сказать, что не ощущаете его? Но это невозможно! Этого не может быть… – Он неожиданно осекся, смутившись. – И вы говорите, что запах исчез. – Он ничего не понимал.

Пэмброук внимательно поглядел на него:

– Я бы уж точно учуял этот запах здесь, в кабине лифта. Конечно, он может вернуться. Я дам вам знать, если это случится.

– Спасибо, – произнес Конгросян.

И подумал: «Почему-то этот человек так или иначе берет верх надо мною. Постоянно. Он – мастер психологии… Или, по его собственному определению, мастер политической стратегии».

– Сигарету? – Пэмброук протянул ему пачку.

– Нет-нет! – Конгросян в ужасе отшатнулся. – Это вне закона и слишком опасно. Я бы ни за что не отважился закурить.

– Жить вообще опасно, – заметил Пэмброук, закуривая. – Верно? Наш мир опасен двадцать четыре часа в сутки. Нужно быть всегда предельно осторожным. Знаете, в чем вы нуждаетесь, Конгросян? В телохранителе. В команде отборных, тщательно подготовленных сотрудников НП, которые всегда бы находились рядом с вами. Иначе…

– Иначе, как вы полагаете, у меня практически нет шансов…

Пэмброук кивнул:

– Очень немного, Конгросян. И это говорю я на основе собственного опыта работы с аппаратом фон Лессингера.

Дальше они спускались в тишине.

Наконец лифт остановился. Раздвинулись створки дверей. Конгросян и Пэмброук оказались в подвале Белого дома. Они вышли в коридор.

Там их уже ждал мужчина, которого они сразу узнали.

– Я хочу, чтобы вы меня послушали, Конгросян, – сказал Бертольд Гольц.

Комиссар НП стремительно выхватил пистолет, прицелился и выстрелил.

Но Гольц уже исчез.

На полу, там, где он только что стоял, валялся сложенный вчетверо листок бумаги. Его выронил Гольц. Конгросян нагнулся и потянулся к нему.

– Не трогайте! – крикнул Пэмброук.

Однако было уже поздно. Конгросян успел поднять и развернуть листок. Там было написано: «ПЭМБРОУК ВЕДЕТ ВАС НА СМЕРТЬ».

– Интересно, – сказал Конгросян и передал бумажку энпэшнику.

Пэмброук спрятал пистолет и взял листок, быстро изучил, лицо его перекосилось от злости.

Из-за спины у них снова раздался голос Гольца:

– Пэмброук уже несколько месяцев ждет, когда можно будет вас арестовать прямо здесь, в Белом доме. И времени у вас уже не осталось.

Резко развернувшись, Пэмброук снова выхватил пистолет и выстрелил. И снова Гольц, горько и презрительно улыбаясь, исчез.

«Тебе никогда не пристрелить его, – подумал Конгросян. – Во всяком случае, пока в его распоряжении имеется аппарат фон Лессингера».

Энпэшник спрятал пистолет.

«Не осталось времени – для чего? – подумал Конгросян. – Что сейчас должно произойти? Гольцу, похоже, это известно, да и Пэмброуку, видимо, тоже. Каждый из них имеет в своем распоряжении идентичное оборудование. Но при чем здесь я? Я и мои способности, которые я поклялся держать под контролем… Неужели это означает, что уже в самом скором времени мне придется использовать их?»

Не было у него никаких интуитивных предчувствий. Да и вряд ли он был способен сейчас что-то предпринять.

Нат Флайджер услышал, что где-то снаружи играют дети.

Они нараспев издавали тоскливые ритмические звуки, совершенно непривычные для его уха. А он занимался музыкальным бизнесом всю свою жизнь. Но как он ни старался различить отдельные слова, это ему не удавалось: звуки были какие-то странно слитые друг с другом.

– Можно посмотреть? – спросил он, вставая со скрипучего плетеного стула.

– Я бы предпочла, чтобы вы этого не делали, – сказала Бет Конгросян, бледнея. – Пожалуйста, не смотрите на этих детей. Пожалуйста!

– Мы ведь из компании звукозаписи, миссис Конгросян, – мягко объяснил Нат. – Все, что касается мира музыки, – наш бизнес.

Он никак не мог удержаться, чтобы не подойти к окну и не выглянуть наружу: деловой инстинкт взял в нем верх над воспитанностью или милосердием.

Выглянув из окна, он сразу увидел их. Они сидели кружком. И все были горбатиками. Ему стало интересно, кто из них Плот Конгросян. Но все они были для него на одно лицо. Возможно, вон тот маленький мальчик в желтых шортах и выбившейся из-под них тенниске… Нат подал знак Молли и Джиму, и они присоединились к нему.

«Пятеро детей-неандертальцев, – подумал Нат. – Пятеро детенышей, как бы выдернутых из давних веков. Тупиковая ветвь, отрезанная в прошлом от основного эволюционного ствола и привитая здесь, в настоящем, чтобы мы, представители ЭМЭ, могли послушать и записать песни давно ушедших племен. Интересно, какой конверт для альбома подберет отдел оформления…»

Он закрыл глаза, не в силах смотреть на импровизированную «сцену».

И в то же время он прекрасно понимал, что им все равно придется заняться происходящим на этой «сцене». Потому что они приехали сюда не прогуляться по лесочку, потому что они не могут и не хотят возвращаться с пустыми руками. И это важнее всего.

Кстати, запись нужно сделать очень профессионально. Это важнее, чем при записи Ричарда Конгросяна, какой бы потрясающей ни была его игра. И еще они не могут позволить себе роскоши нянчиться с собственной брезгливостью.

– Джим, доставай «Ампек Ф-а2», – распорядился он. – Тащи прямо сюда. Пока они не замолкли.

– Я не позволю вам их записывать, – сказала Бет Конгросян.

– Мы это сделаем, – ответил Нат. – Для нас это привычное дело – писать народную музыку на месте. Такие записи многократно оспаривались в судах СШЕА, но фирма звукозаписи всегда выигрывала предъявляемые ей иски.

Он последовал за Джимом Планком, чтобы помочь ему смонтировать звукозаписывающую аппаратуру.

– Мистер Флайджер, вы понимаете, кто перед вами? – крикнула ему вслед миссис Конгросян.

– Да, – ответил он, не останавливаясь.

Вскоре «Ампек Ф-а2» был смонтирован; инопланетная протоплазма сонно пульсировала, время от времени производя псевдоподиями волнообразные движения, как будто голодная. Влажная погода все-таки влияла на нее.

Рядом появилась Бет Конгросян, сжатая, как пружина, с непреклонным выражением лица.

– Послушайте меня, пожалуйста, – сказала она негромко. – Сегодня ночью у них состоится нечто вроде фестиваля. У взрослых. Это будет в подобии дансинг-холла, расположенном в лесу, совсем недалеко отсюда, там, где красные скалы. Холл принадлежит им всем, их общине, они часто там собираются. Будет очень много танцев и песен. Именно того, что вам надо. Гораздо больше, чем у этих маленьких детей. Пожалуйста, подождите и записывайте там сколько душе угодно. Но не здесь!

– Мы сделаем записи и тут и там, – сказал Нат и дал сигнал Джиму поднести «Ампек Ф-а2» к образованному детьми кружку.

– Вы подождете в доме, и я проведу вас туда, – взмолилась Бет Конгросян, поспешив вслед за ним. – Это будет очень поздно, около двух ночи. Они поют просто чудесно. Слова разобрать трудно, но… – Она схватила Ната за руку. – Мы с Ричардом стараемся воспитывать нашего ребенка подальше от всего этого. У детей в таком юном возрасте почти отсутствуют те особенности, что характерны для взрослых, и потому от них вы не услышите ничего по-настоящему стоящего. А вот когда вы увидите взрослых… – Она осеклась и закончила совсем бесцветным голосом: – Вот тогда-то и поймете, что я имею в виду.

– Давай и в самом деле подождем, – сказала Молли, обращаясь к Нату.

Тот заколебался, глянул на Джима Планка. Джим кивнул.

– О’кей, – согласился Нат. – Но вы обязательно проведете нас на этот их фестиваль. И сделаете так, чтобы нас туда пропустили.

– Хорошо, – сказала Бет Конгросян. – Обязательно сделаю. Спасибо, мистер Флайджер.

«Я чувствую себя во всем виноватым», – подумал Нат. Однако вслух сказал:

– О’кей. И вы… – Но тут чувство вины поднялось в его душе гигантской волной. – Черт, вам не нужно водить нас туда. Мы заночуем в Дженнере.

– Я бы сама хотела, – призналась Бет Конгросян. – Я ужасно одинока. Мне нужна компания, когда Ричард далеко. Вы и представить себе не можете, что для нас означает, когда люди… из внешнего мира заглядывают сюда, хотя бы ненадолго.

Дети, наконец заметив взрослых, перестали петь и теперь застенчиво глядели на Ната, Молли и Джима.

«Вряд ли их удастся уговорить спеть снова», – подумал Нат.

Так что его начальная идея не выгорела.

– Вы не боитесь? – спросила Бет Конгросян.

Он только пожал плечами:

– Нет. Абсолютно.

– Правительство знает о них, – сказала она. – Здесь побывало великое множество этнографов и бог знает каких еще ученых. Их посылали сюда для исследований. Все они утверждают, что в доисторические времена, перед тем как появился кроманьонский человек… – Бет Конгросян беспомощно замолчала.

– Они скрещивались, – закончил за нее Нат. – На что указывают и скелеты, найденные в израильских пещерах.

– Да, – кивнула она. – Наверное, это можно сказать обо всех так называемых подрасах. Тех самых, которые якобы вымерли в процессе борьбы за существование. А они просто были поглощены видом homo sapiens.

– Я бы высказал и совершенно иное предположение, – заметил Нат. – Мне, например, более правдоподобным кажется, что так называемые подрасы были мутациями, которые существовали очень короткий срок, а затем вырождались из-за недостаточной приспособляемости. Наверное, в те времена также бывали периоды повышенной радиации.

– Я с этим не согласна, – возразила Бет Конгросян. – И исследования, проведенные с использованием аппаратов фон Лессингера, только подтверждают мои предположения. Согласно вашей гипотезе, все они что-то вроде зигзага эволюции. Но я уверена в том, что это полноценные расы… Я думаю, они развивались, каждая своим путем, от некоего первоначального примата, от проконсула. И в конце концов сошлись вместе, когда человеку разумному стало тесно и он мигрировал в их места обитания.

– Можно еще чашечку кофе? – попросила Молли. – Мне так холодно. – Она уже не могла сдержать дрожь. – Эта сырость просто невыносима.

– Давайте вернемся в дом, – предложила Бет Конгросян. – Да, вам трудно привыкнуть к здешней погоде. Я это прекрасно понимаю. Я не забыла, каково было нам самим, когда мы сюда перебрались.

– Плот родился не здесь? – спросил Нат.

– Нет. Из-за него мы и вынуждены были сюда переехать.

– Разве правительство не взяло бы его под опеку? Оно же открыло специальные школы для жертв радиации.

Нат решил не употреблять точный термин, который звучал как «радиационные мутанты».

– Мы решили, что здесь он будет более счастлив, – сказала Бет Конгросян. – Большинство их – горбатиков, как они сами себя называют, – живет здесь. Они собрались здесь за последние два десятилетия практически со всех частей света.

Бет Конгросян распахнула дверь, и все четверо окунулись в сухое тепло старинного дома.

– Он в самом деле прелестный малыш, – заметила Молли. – Такой милый, такой восприимчивый, несмотря на… – Она запнулась.

– Несмотря на челюсть и неуклюжую походку, – закончила миссис Конгросян, – которые еще полностью не сформировались. Это начинается в тринадцать лет.

Она пошла на кухню и поставила воду для кофе.

«Странно, – подумал Нат Флайджер, – что же это мы собираемся привезти из этой поездки? Совсем не то, что мы с Лео намечали. И весь вопрос: хорошо ли это будет раскупаться?»

Милый голосок Аманды Коннерс, неожиданно раздавшийся в интеркоме, привел доктора Эгона Сьюпеба в состояние растерянности. Он в это время как раз изучал расписание приема пациентов на завтра.

– Вас кое-кто хочет видеть, доктор. Мистер Уайлдер Пэмброук.

Уайлдер Пэмброук! Доктор Сьюпеб тут же напряженно выпрямился, не поднимаясь со стула, и непроизвольно отложил в сторону журнал регистрации. Что нужно в такое позднее время этому высокопоставленному полицейскому? Доктор инстинктивно насторожился и произнес в интерком:

– Одну минутку, пожалуйста.

«Неужели он заявился сюда, чтобы наконец закрыть мой кабинет? – подумал Эгон Сьюпеб. – Тогда я, должно быть, уже принял, сам не догадываясь, того, особого пациента. Того пациента, ради обслуживания которого я существую. Вернее, для необслуживания. Человека, с которым я должен потерпеть неудачу…»

От таких мыслей пот выступил у доктора на лбу.

«Значит, заканчивается моя карьера, – подумал он. – И меня ждет судьба всех остальных психоаналитиков СШЕА. И что мне делать дальше?»

Некоторые из его коллег сбежали в коммунистические страны, но в материальном смысле, конечно, они там ничего не нашли. Некоторые эмигрировали на Луну и на Марс. А немногие – хотя таких «немногих» на самом деле оказалось удивительно много – попросились на работу в «АГ Хеми», организацию, которая в первую очередь была виновата во всех их бедах.

«Я слишком молод, чтобы уходить на пенсию, и слишком стар, чтобы учиться новой профессии, – с горечью подумал Сьюпеб. – Так что фактически мне ничего не остается. Я не могу продолжать свою деятельность, но не в состоянии и прекратить ее. Вот где настоящее раздвоение, то состояние, которое так свойственно большинству моих пациентов».

Теперь он ощущал куда более сильное сострадание к ним и понимал, какой сложной становилась их жизнь.

– Попросите комиссара Пэмброука, – сказал он Аманде.

В кабинет медленно вошел высокопоставленный энпэшник с тяжелым взглядом и сел напротив доктора Сьюпеба.

– Эта прекрасная девушка, что сидит у вас в приемной… – Пэмброук облизал губы. – Мне бы хотелось знать, что с нею будет. Возможно, мы…

– Что вам нужно? – спросил Сьюпеб.

– Ответ. На вопрос.

Пэмброук откинулся на спинку стула, достал золотой портсигар – антикварную вещицу прошлого столетия, – щелкнул зажигалкой, тоже антикварной. Затянувшись, уселся поудобнее, закинул ногу на ногу. И продолжил:

– Ваш пациент, Ричард Конгросян, обнаружил, что способен дать сдачи.

– Кому?

– Своим угнетателям. Нам, разумеется. И любому другому, кто появится в той же роли. Вот это мне и хотелось бы выяснить. Я хочу работать с Ричардом Конгросяном, но должен защитить себя от него. Честно говоря, я его боюсь, причем боюсь больше, чем кого бы то ни было на свете. И я знаю почему – я воспользовался аппаратом фон Лессингера и прекрасно себе представляю, о чем говорю. Что является ключом к его мозгу? Какие мне принять меры, чтобы Конгросян был… – Пэмброук, жестикулируя, нашел нужное слово, – надежнее, более предсказуемым? Вы понимаете. Мне, естественно, совсем не хочется, чтобы в одно прекрасное утро, когда мы слегка повздорим, он схватил меня и загнал на шесть футов под землю.

Лицо его было бледным, сидел он теперь напрягшись всем телом.

– Теперь я знаю, кто тот пациент, которого я дожидаюсь, – сказал после паузы доктор Сьюпеб. – Вы лгали о неудаче, которая должна меня постигнуть. Фактически я вам жизненно необходим. А пациент душевно здоров.

Пэмброук пристально на него поглядел, но ничего не сказал.

– Пациент этот – вы сами.

Через некоторое время Пэмброук кивнул.

– Это совсем не дело государственной важности, – сказал Сьюпеб. – Все было организовано по вашей собственной инициативе. И не имеет отношения к Николь.

«По крайней мере, впрямую», – подумал он.

– Будьте поосторожнее. – Пэмброук достал свой служебный пистолет и небрежно положил его себе на колени, однако рука его оставалась рядом с оружием.

– Я не могу объяснить вам, как управлять Конгросяном. Я и сам не могу его контролировать, вы могли в этом убедиться.

– Но вы должны знать, как это сделать, – сказал Пэмброук, – именно вы должны знать, смогу ли я работать с ним. Ведь вы знаете о нем столько, сколько не знает никто другой.

Он смотрел на Сьюпеба в упор, взгляд его немигающих глаз был ясен, и в них жило ожидание.

– Вам стоило бы рассказать мне, какую работу вы ему хотите предложить.

Пэмброук поднял пистолет и направил его ствол прямо на доктора:

– Скажите мне, какие чувства он питает к Николь?

– Она ему представляется чем-то вроде фигуры Великой Матери. Как и всем нам.

– Великая Мать? – Пэмброук энергично перегнулся через стол. – Что это такое?

– Великая изначальная мать всего сущего.

– То есть, иными словами, он боготворит ее. Она для него не простая смертная. Как же он среагирует… – Пэмброук замолк в нерешительности. – Предположим, Конгросян внезапно станет гехтом, настоящим, приобщенным к одной из наиболее охраняемых правительственных тайн. И он узнает, что подлинная Николь умерла много лет назад, а так называемая Николь – всего лишь актриса. Девушка по имени Кейт Руперт.

В ушах Сьюпеба загудело. Он неплохо изучил Пэмброука и теперь был абсолютно уверен, что, когда разговор закончится, Пэмброук выстрелит.

– А это истинная правда, – сказал Пэмброук. И затолкал пистолет назад в кобуру. – Потеряет он свой страх перед нею тогда? Будет ли он способен… сотрудничать?

Сьюпеб задумался. И ответил:

– Да. Будет. Без сомнения.

Пэмброуку явно стало легче. Он перестал дрожать, слабый румянец вернулся на его худое лицо.

– Вот и отлично. И я надеюсь, что вы сказали мне правду, доктор. В противном случае я вернусь сюда и, что бы ни случилось, уничтожу вас. – Он поднялся. – Прощайте.

– У меня больше нет бизнеса? – спросил Сьюпеб.

– Разумеется. А как же иначе? – Пэмброук сдержанно улыбнулся. – Кому вы нужны? И вы прекрасно понимаете это, доктор. Ваше время прошло. Самое забавное…

– А если я расскажу кому-нибудь о том, что вы мне сейчас поведали?

– Да ради бога! Вы лишь облегчите мне работу. Видите ли, доктор, я намерен обнародовать самую главную тайну гехтов. А «Карп унд Зоннен Верке» одновременно откроют другую.

– Какую другую?

– Придется вам подождать, – сказал Пэмброук, – пока Антон и Феликс Карпы не решат, что готовы это сделать. – Он открыл дверь. – Мы вскоре снова встретимся, доктор. Спасибо за помощь!

Дверь за ним закрылась.

«Ну вот я и узнал самую главную государственную тайну, – подумал доктор Сьюпеб. – И теперь я принадлежу к верхушке общества, к гехтам. Но это не имеет никакого значения. Ибо нет у меня возможности использовать эту информацию для продолжения врачебной карьеры. А это и есть самое главное. Поскольку касается лично меня. Моя карьера – это все, что меня волнует».

Он вдруг ощутил жуткую ненависть к Пэмброуку.

«Если бы я мог убить его, я бы сделал это не задумываясь, – подумал он. – Прямо сейчас. Догнал бы его и…»

– Доктор, – раздался в интеркоме голос Аманды, – мистер Пэмброук говорит, что мы должны закрываться… – Голос ее дрогнул. – Это правда? Я думала, они разрешили вам поработать еще некоторое время.

– Это правда, – признался Сьюпеб. – Все кончено. Позвоните, пожалуйста, всем моим пациентам, всем, кому я назначил прием, и расскажите о случившемся.

– Хорошо, доктор. – Аманда всхлипнула и отключилась.

«Черт бы его побрал! – мысленно выругался Сьюпеб. – Самое неприятное то, что я ничего не могу изменить. Абсолютно ничего!»

Интерком снова включился.

– Он сказал еще кое-что, – произнесла нерешительно Аманда. – Я не хотела говорить об этом – это касается лично меня. Мне показалось, что вы рассердитесь.

– Что же он сказал?

– Он сказал, что, возможно, я ему понадоблюсь. Он не сказал зачем, но что бы это ни было, я чувствую… – Она помолчала несколько секунд. – Я чувствую себя очень плохо, доктор, – закончила она. – Так плохо мне еще никогда не было. Как бы на меня ни смотрели и что бы ни говорили… Другие и смотрели, и говорили не так!

Встав из-за стола, Сьюпеб подошел к двери и открыл ее. Пэмброука, разумеется, уже и след простыл. В приемной сидела только Аманда Коннерс, она прикладывала к глазам носовой платок.

Сьюпеб вышел из здания и спустился по ступенькам. Отпер багажник своей машины, достал ручку от домкрата и пошел по тротуару. Стальная ручка была скользкой и холодной.

Вдали он увидел комиссара Пэмброука. Фигура его показалась доктору совсем небольшой.

«Эффект перспективы, – сообразил Сьюпеб. – Расстояние делает его меньше, чем на самом деле. Но это очередной обман».

И он кинулся вдогонку за энпэшником.

Фигура Пэмброука сразу стала расти.

Пэмброук не обращал на доктора никакого внимания. Он просто его не видел – стоя в группе прохожих, Пэмброук не сводил глаз с заголовков, которые показывал странствующий робот-информатор.

Заголовки были огромны, зловещи и черны. Приблизившись, доктор Сьюпеб смог разобрать отдельные слова. Он опустил ручку и остановился рядом с другими прохожими.

– Карп раскрывает важную правительственную тайну!

Все, кто слышал информатора, тут же останавливались.

– Дер Альте – симулякр! Уже началось создание нового!

Робот-информатор покатил дальше в поисках новых клиентов. Здесь у него никто ничего не приобрел. Все стояли как завороженные. Сьюпебу происходящее казалось сном, он даже зажмурил глаза. Очень уж трудно было поверить услышанному. Ужасно трудно!

– Один из служащих Карпа выкрал техническую документацию по созданию симулякра, который станет новым Дер Альте! – Информатор находился теперь в полуквартале отсюда.

По улице гуляло эхо.

– Эта документация стала достоянием общественности!

«Выходит, все эти годы мы поклонялись кукле, – подумал доктор Сьюпеб. – Существу без сердца и души…»

Открыв глаза, он увидел Уайлдера Пэмброука. Тот, казалось, впитывал звуки, издаваемые удалявшимся информатором. Энпэшник даже пошел следом за ним. Как загипнотизированный…

И снова стал уменьшаться в размерах.

«Я не должен отставать от него, – подумал доктор Сьюпеб. – Нужно, чтобы его размеры снова стали нормальными, реальными. Только тогда я смогу сделать то, что должен».

Ручка домкрата стала совсем скользкой, он едва держал ее в руке.

– Пэмброук! – позвал он.

Энпэшник остановился и холодно улыбнулся.

– Вот теперь вам известны обе тайны, Сьюпеб. Вы теперь – уникально информированный человек. – Пэмброук пошел навстречу, быстро вырастая в размерах. – У меня есть для вас один совет. Подзовите к себе информатора и сообщите ему ту тайну, что узнали от меня. Не боитесь?

Сьюпеб с трудом разлепил губы:

– Слишком… много сразу, слишком неожиданно… Мне надо подумать.

Явно смущенный, он прислушался к воплям информатора.

– Но вы сообщите об этом, – сказал Пэмброук. – Рано или поздно. – Продолжая улыбаться, он вытащил служебный пистолет и прицелился в висок доктору Сьюпебу. – Я приказываю вам, доктор! – Он продолжал увеличиваться в размерах. – Времени уже не осталось, поскольку «Карп унд Зоннен» сделали свой ход. Это самый подходящий момент, доктор… Augenblick, как говорят наши немецкие друзья. Вы не согласны?

– Я… я вызову робота-репортера, – сказал Сьюпеб.

– Только не вздумайте выдать источник информации, доктор. Я пойду вместе с вами. – Пэмброук заставил Сьюпеба повернуть к зданию, где размещался его кабинет. – Скажите просто, что секрет в приступе откровенности выдал один из ваших пациентов, гехтов. Но вы чувствуете, что информация слишком важна, чтобы держать ее при себе.

– Хорошо, – кивнул Сьюпеб.

– И пусть вас не беспокоит психологический эффект, который произведет это сообщение на народ, – продолжал Пэмброук. – На массы бефтов. Я думаю, они выдержат этот удар. Нужно только отойти от первоначального потрясения. Реакция, разумеется, будет. Думаю, существующая система власти будет уничтожена. Вы со мной согласны? Я имею в виду, что не будет больше никаких Дер Альте и так называемых Николь. И не будет разделения общества на гехтов и бефтов. Потому что все мы теперь станем гехтами. Верно?

– Да, – согласился Сьюпеб, проходя в кабинет мимо Аманды Коннерс, которая ошеломленно глядела на них.

– Единственное, что меня тревожит, – это реакция Бертольда Гольца, – пробормотал Пэмброук, обращаясь скорее к себе, чем к Сьюпебу. – Все остальное как будто не вызывает опасений, но вот этот фактор я, похоже, учесть не в состоянии.

Сьюпеб остановился в дверях, повернулся к Аманде:

– Свяжитесь, пожалуйста, с редакцией «Нью-Йорк таймс». Мне нужен робот-репортер.

По-прежнему ничего не понимая, Аманда взялась за трубку видеофона.

Лицо у Фрауэнциммера было серым как пепел. Мори шумно сглотнул слюну, опустил газету и промямлил:

– Знаешь, от кого произошла утечка информации?

Он ощущал себя так, словно на него неумолимо надвигалась смерть.

– Я… – начал Чик.

– Это все твой братец Винс, – перебил Мори. – Которого ты притащил сюда от Карпа. Так вот, нам крышка. Винс работал на Карпов, они и не думали его увольнять. Они просто подослали его к нам. – Мори обеими руками принялся комкать газету. – Боже, ну почему ты не эмигрировал? Если бы ты сделал это, ему бы ни за что не удалось сюда проникнуть. Я бы не взял его на работу, не будь твоих уговоров. – Он поднял полные отчаяния глаза и пристально посмотрел на Чика. – Ну зачем я позвал тебя назад?

С улицы снова донесся металлический голос робота-информатора:

– Важная правительственная тайна! Дер Альте – симулякр! И уже создается новый!

Информатор объявлял это через каждые несколько минут, выполняя заложенную в него программу.

– Прикончи ее, – проскрипел Мори. – Эту чертову машину. Заставь ее убраться, ради бога!

– Она не слушается, – ответил Чик. – Я уже пытался. Когда она только приперлась сюда.

Они молча смотрели друг на друга, никто из них не был в состоянии вымолвить хоть слово. Да и говорить, впрочем, было не о чем. Это был крах всего их бизнеса.

А возможно, и жизни.

Наконец Мори сказал:

– Эти распродажи Чокнутого Луки… «Пристанища драндулетов»… Правительство позакрывало их, не так ли?

– Зачем они тебе? – удивился Чик.

– Затем, что я хочу эмигрировать. Я должен удрать отсюда. Да и ты тоже.

– Их и в самом деле прикрыли.

– Ты хотя бы понимаешь, что происходит? – спросил Мори. – Это же переворот. Заговор против правительства СШЕА, предпринятый группой лиц. И лица эти находятся внутри государственного аппарата, не посторонние вроде Гольца. К тому же они заодно с картелями. «Карп» – самый крупный среди других. У них огромная власть. Это тебе не уличные марши. И не просто небольшой конфликт. – Он промокнул платком раскрасневшееся, вспотевшее лицо. – Хреново мне… Черт возьми, нас с тобой втянули в большую заваруху. Энпэшники могут заявиться сюда в любую минуту.

– Но ведь они должны понимать, что не в наших интересах…

– Они не будут разбираться. Они начнут хватать всех подряд. И правых, и виноватых.

Где-то вдали завыла сирена. Мори тревожно прислушался.