Леонардо

Лето

Они неспешно прогуливались по площади Синьории, и Лиза взяла Леонардо под локоть. Через кружевную перчатку Лизы и тонкий шелк своей туники он ощущал тепло ее кожи, и это кружило Леонардо голову. От исходящего от нее аромата, на сей раз смеси примулы и цитруса, он чувствовал себя опьяневшим, хотя с утра не выпил еще ни глотка вина.

— Но вы же ее видели, — сказала Лиза, изящно переступая через кучку конского навоза. Сегодня площадь была запружена повозками и экипажами, по ней деловито сновали рабочие и пешеходы.

Леонардо замотал головой.

— Я видел статую, когда он только-только начерно изваял ее, даже не фигуру, а лишь контуры. Ничего конкретного. Правда, однажды мне ее пробовал описать Макиавелли — он видел Давида перед окончательной полировкой, — но что взять с него, политика? Его описание звучало на редкость бестолково. Так что я не имею ни малейшего представления о том, как она выглядит. И увижу результат тогда же, когда и остальная публика.

Они прогуливались около входа во дворец, как раз перед Давидом, все еще скрытым за высокими глухими стенками сарайчика. Этот осмотр статуи, пусть и спрятанной, — последний из тех предлогов, которые регулярно измышлял Леонардо, чтобы повидаться с Лизой без назойливого присутствия ее почтенного супруга. Организовать еще одну встречу наедине, как ту, в баптистерии, им больше не удавалось, зато они уже несколько раз выходили вместе на прогулку.

— Но если статуя полностью готова и уже установлена на положенном месте, почему они тянут и откладывают ее торжественное открытие до сентября?

— Просто Содерини желает на весь мир заявить о независимости, богатстве и могуществе Флоренции. О, он сумеет извлечь из этого события все, что только возможно. Он пригласил на праздничную церемонию высшую знать со всего полуострова. Даже папе послал приглашение.

— Думаете, папа приедет?

Леонардо хмыкнул.

— Если Содерини надеется на то, что папа рискнет предпринять путешествие во Флоренцию, он должен дать понтифику время подготовиться. Кроме того, долгое ожидание, как ничто другое, интригует и разжигает интерес публики.

— Уж не по этой ли причине вы отказываетесь показать мне мой портрет? Пытаетесь еще больше заинтриговать меня?

Подол длинного платья Лизы колыхался на ветру, задевая ногу Леонардо.

— Я никогда не позволил бы себе дразнить ваше любопытство, моя донна. Я просто еще не окончил его. А модели не полагается видеть портрет, пока он полностью не завершен.

— Но если вы его еще не окончили, отчего больше не приходите писать с меня эскизы?

Они слева обошли дворец Синьории и, зайдя в крытую Лоджию Ланци, оказались среди целого леса белеющих в полумраке мраморных изваяний. Некоторые напоминали очертаниями старые кряжистые дубы.

— В этом нет нужды. Я тысячу раз зарисовывал ваши черты и уже сумел в наилучшем виде отобразить их на портрете.

— Так отчего вы не заканчиваете картину? Вам нужно что-то еще?

— Я должен запечатлеть вашу душу.

Лиза замолкла и остановилась перед древнеримской статуей сидящей женщины — ее голова и рука были давно отломаны и утрачены.

— Но ведь душу увидеть нельзя. Как же вы ее запечатлеете?

О, этот вопрос открывал беспредельные горизонты. Леонардо приготовился обстоятельно ответить Лизе.

— Синьор Леонардо, — чей-то голос грубо вторгся в его мысли.

Лиза мгновенно выдернула свою руку из-под его локтя и отошла в сторону.

Леонардо оглянулся. Их разговор прервал молодой мужчина, одетый в добротный старого покроя коричневый камзол и такого же цвета широкополую шляпу. Нижняя челюсть у него была крепкой и широкой, как у Леонардо, а глаза отливали тусклой сталью. Леонардо сразу же узнал его, только имени припомнить не мог. Артуро? Или Антонио? Да, Антонио. Ну конечно, как же он запамятовал? Молодой человек отвесил ему почтительный поклон, но Леонардо не торопился с ответом.

— Я искал вас. Хотел сообщить одно известие.

Леонардо слегка приподнял бровь и больше ничем не проявил своей заинтересованности.

— Это о моем отце, — продолжал Антонио.

— Вы ведь знаете, что мне нет дела до этого чертова нотариуса. Andiamo, мадонна Джокондо, я хотел бы показать вам здесь кое-что еще. — Он взял Лизу под локоток и повел ее вглубь лоджии.

— Кто это? — шепотом спросила она.

Но прежде чем он успел ответить, Антонио громко сказал им вслед:

— Сегодня в седьмом часу утра мой отец отошел в лучший мир.

Леонардо остановился, но головы не повернул. Вместо этого он сделал глубокий вдох. В лоджии стоял застарелый запах мочи и плесени. Что это ему вздумалось привести даму в такое зловонное место?

— Я подумал, что вам следует об этом знать, — пояснил Антонио. Леонардо, так и не обернувшись, слушал, как молодой человек уходил; его шаги удалялись, пока не стихли совсем.

— Кто этот синьор? И кто умер? — спросила Лиза.

— Так, никто. — Леонардо смотрел куда-то вдаль.

— Не никто. Я же вижу, как вы опечалены. Прошу вас, вам лучше присесть. Вы так бледны.

Она погладила его по руке, но он увернулся от ее ласки. Он не желал, чтобы кто-то касался его.

Он опустил взгляд на переливающуюся птичку в перстне, украша­ющем его левую руку, — в том самом, что подарил ему король Франции в знак поддержки его экспериментов с полетами. Проведай старый хрыч нотариус об этих замыслах Леонардо, он точно объявил бы его угрозой всему человечеству.

— Прошу передать вашему супругу мои извинения за то, что не смог проводить вас до дома.

Леонардо коротко и сухо кивнул и быстро пошел от Лизы прочь по площади.

Возможно ли? Неужели этот дьявол с холодными стальными глазами и правда подох? Леонардо приблизился к четырехэтажному особняку из светло-коричневого камня. Над выкрашенной пурпурной краской дверью из окон свисали полотнища черной шерсти в знак того, что в этом доме поселилась скорбь. Его никогда сюда не приглашали. Не собирались приглашать и сейчас. Все, что ему оставалось, — устроиться на другой стороне виа деи Рустичи, у перил чьей-то веранды, и наблюдать издалека.

Здесь он простоял много часов подряд, пока солнце, совершив свой дневной круг по небосводу, не начало клониться к горизонту.

Уже на закате к особняку сошлись плакальщики и все те, кто хотел проводить усопшего в последний путь. Все были одеты в коричневое. Мужчины в знак скорби разрывали на себе одежды, женщины громко причитали и вырывали у себя клоки волос. И почему это смертные вечно предаются такому всепоглощающему горю из-за чьей-либо кончины, если смерть — неотъемлемая часть их жизни? И почему больше всего почитания, уважения и любви человеку достается только тогда, когда все это ему уже не нужно? Как ни стенай, как ни рыдай, все равно ничего не изменишь и мертвого не воскресишь.

Впрочем, проклятый старик-нотариус вряд ли нуждался в слезах Леонардо.

С наступлением сумерек скорбящие зажгли факелы, сотни факелов, словно они желали осветить путь тому, чьи глаза навеки утратили способность видеть. Пурпурная дверь открылась, и из дома вышли близкие покойного. Они рыдали, причитали и рвали на себе одежды еще более рьяно, чем люди на улице. Леонардо видел, как пятеро сыновей вынесли из дома тело отца, высоко подняв над головами деревянные носилки. Усопший лежал на спине, обряженный в ярко-зеленую блузу и укрытый одеялом из белых лилий. Со своего места Леонардо мог разглядеть орлиный профиль, заострившийся устремленный вверх подбородок, широкий лоб, длинную тощую шею. Сомнений не было: старик-нотариус и правда помер.

— Откуда ни возьмись вдруг появляются гигантские фигуры, формой и обликом совсем как человеческие, — произнес Леонардо нараспев, будто молитву, ту самую загадку, которую пытался загадать старику перед своим отъездом на войну. — Но чем ближе к ним подходишь, тем сильнее они съеживаются. — Леонардо так и не открыл ему ответ. — Это тени, которые люди отбрасывают ночью при свете ламп, — прошептал он, когда несущие покойника сыновья завернули за угол.

Вскоре вся процессия скрылась из виду.

Леонардо тяжело привалился к стенке веранды. Он не последует за процессией на кладбище. Его на похороны не звали. Он стоял здесь, никем не замеченный, и слушал, как постепенно затихали вдали плач и причитания, пока совсем не смолкли.

В голову Леонардо непрошеным гостем проскользнуло слово. То, упот­реблять которое он не любил; то, которое, как ему мечталось, однажды просто перестанет существовать на свете; то, которое он лишь спустя много десятилетий решился произнести в адрес старика-нотариуса. Никакое другое обращение ему в голову не пришло. И он прошептал:

— Arrivеderci, отец.

Голос ветра глухо отдавался в ушах Леонардо, пока он в прострации брел к церкви Санта-Мария-Новелла. Поднялся по ступенькам, прошел через студию, не замечая поджидающих его здесь двоих людей — Салаи и Лизу.

Как она оказалась в его мастерской? Как узнала, где она располагается? Неужели она прождала его здесь целый день?

— Господин! Как вы? — Салаи схватил Леонардо за локоть, подвел к стулу.

Леонардо вырвал руку и пошел дальше, в личные покои.

Лиза последовала за ним.

— Почему же вы не сказали, что это ваш…

— Не надо! — Вскрик Салаи прервал ее на полуслове.

Леонардо схватил зажженную свечу и опустился за письменный стол.

— Вы в порядке, господин? Синьора говорит правду? Что, сир Пьеро действительно… — Дрожащими руками Салаи налил в бокал вино и поставил рядом с Леонардо. — Прошу. Ну скажите же хоть слово.

Леонардо молча достал перо и чистый лист бумаги. Скверно, он слишком долго не записывал своих расходов. Нельзя так легкомысленно обращаться с деньгами. Надо вспомнить и записать все траты последних дней. Он выдал три сольди Салаи на коробку сладких пончиков. Потратил флорин на нового подмастерья. Салаи взял десяток сольди на вино. Еще пятьдесят ушли на краски и прочие рисовальные принадлежности. Да, и пять дукатов Салаи — на обновление гардероба. Он тратит на Салаи уйму денег.

— Леонардо… — вздохнула Лиза.

Он обмакнул перо в чернила и тут же, рядом со списком суетных мирских дел, вывел: «В среду в седьмом часу утра, на девятый день месяца июля сего 1504 года скончался сир Пьеро да Винчи».

Он поймал отражение своего лица в висящем над столом зеркале. И впервые заметил, что на мать похож больше, чем на старого нотариуса. И вдруг с любопытством задумался: а что, если при взгляде на своего старшего сына сир Пьеро всякий раз видел облик женщины, которую когда-то любил — но на которой никогда не мог бы жениться?

Воспоминание молнией сверкнуло в мозгу Леонардо. Он отложил перо и перелистал разрозненные бумаги, лежащие на краю стола. Нет, это не здесь. Быстро просмотрел другую стопку. И здесь нет. Он начал рыться в столе. Выдвинул один за другим ящики, переворошил сваленные кучами документы и записки. Заглянул в каждое отделение, поднял крышку стола. Куда же оно запропастилось?

— Вы что-то ищете? Вам помочь? — участливо спросила Лиза, мягко забирая из рук Леонардо очередную стопку бумаг.

— Оставили бы вы нас. — Салаи выхватил у нее бумаги. — Не видите, вы ему не нужны.

Наконец в дальнем углу письмо, все измятое, нашлось. Его-то он и искал. Он бережно разгладил конверт. На лицевой стороне посередине, почерком, который он узнает с первого взгляда, написано его полное имя: «Леонардо ди сир Пьеро да Винчи». Это письмо сир Пьеро прислал ему сразу после наводнения. Леонардо тогда так и не вскрыл его. А на обороте даже по рассеянности набросал чертеж очередной летательной машины.

Леонардо распечатал конверт. Бегло пробежал глазами и убедился, что это не вызов в суд и не суровое осуждение совершенных им преступ­лений. В письме даже не упоминалось о наводнении и о провале плана Леонардо. Сир Пьеро писал о своем постоянном нездоровье и о беспокойстве по поводу денежных дел. И приглашал Леонардо прийти к нему в гости на обед.

Леонардо уронил лист на стол.

— Наблюдай за пламенем свечи и проникайся ее красотой.

— Господин? — встревоженно прошептал Салаи.

— Зажмурь глаза, потом снова взгляни на огонь. То, что ты видишь, уже не то, что было перед этим. — Пальцы Леонардо плавно проплыли над свечой, горящей на столе. — А что было прежде, то уже ушло. Кто же снова и снова зажигает этот то и дело умирающий огонек?

Они с сиром Пьеро никогда уже не исправят своих отношений. Вернуться назад было невозможно.

Невозможно. Как ненавидел Леонардо это слово!

Он резко отодвинулся от стола вместе со стулом, ножки громко заскрежетали по деревянному полу. Леонардо встал и в три больших шага пересек кабинет, вытащил из угла нечто, обернутое в холстину. Под ней оказалась пара гигантских, похожих на нетопыриные, крыльев, собранных из кипарисовых планок и льняного полотна.

— Мастер? Что вы делаете?

Леонардо молча свернул крылья в длинный рулон и взвалил на плечо.

Салаи встал перед дверью.

— Не пущу!

— Прочь с дороги.

Салаи скрестил на груди руки и для устойчивости расставил ноги.

— Нет!

Леонардо резко развернулся, метя рулоном в голову Салаи. Задним концом рулона он смахнул с полок книги, чаши и кубки, и те с грохотом разлетелись по полу. Салаи поднырнул под свернутые крылья, стараясь преградить мастеру путь. Леонардо кинулся в одну сторону, потом в другую и выскочил за дверь.

— Мастер, подождите! — крикнул Салаи. — Они же еще не готовы.

Волоча за собой крылья, Леонардо карабкался на вершину холма, с которого открывался вид на Флоренцию. Полная луна освещала пустынную местность. Холм зарос густой мягкой травой. Деревья клонились на ветру, их стволы походили на согбенные спины стариков. Воды Арно в отдалении поблескивали в лунном свете, Флоренция была усеяна точками горящих свечей.

— Мастер, — издалека донесся голос Салаи. Леонардо оглянулся. Салаи и Лиза бежали внизу, стараясь нагнать его.

Действовать следовало быстро. Он свалил крылья возле обрыва, споро распутал связывающие их веревки, бережно расправил каждое. Когда он мастерил эти крылья, предполагалось, что Салаи потом поможет ему надеть их. Пальцы Леонардо дрожали, когда он закреплял кожаные ремни на правой руке. Затем неловко попытался проделать то же на левой.

— Мастер, стойте! — Салаи приближался.

Конструкция была пригнана к телу не так плотно, как хотелось бы Леонардо, но сойдет и так. Времени мало. Когда он поднялся на ноги, ветер подхватил крылья. Льняное полотно натянулось. С вывернутыми назад руками, Леонардо, сопротивляясь ветру, подошел к краю утеса, выпрямился. Он стоял, залитый светом полной луны, с распростертыми за спиной трепещущими крыльями, и смотрел сверху на Флоренцию.

Однажды, когда он был совсем маленьким, он проснулся в своей колыбельке перед каким-то сельским домом, которого не видел раньше. На другой стороне двора отец громко ругал его рыдающую мать. С ними рядом стоял какой-то странный незнакомец — высокий, звероподобный, со злым красным лицом.

— Ты не заставишь меня выйти за него, — рыдала мать, отшатываясь от незнакомца. — Я хочу выйти за тебя, — умоляла она, цепляясь за отцовскую тунику.

— Я не могу на тебе жениться, — кричал он в ответ. — Долг повелевает мне взять жену, достойную моего положения. 

Мать завыла:

— Ты же не любишь ее.

Но отец повернулся и пошел прочь. А ужасный незнакомец ударил Катерину по лицу.

Леонардо помнил, что в этот момент он посмотрел на небо и заметил огромную хищную птицу, кругами летавшую над двором. Птица ему очень понравилась. Сильная и мощная, она легко парила на одетых перьями крыльях, высоко над грязью, пылью, горем и стонами. В какой-то момент птица уставилась своими круглыми желтыми глазами на его колыбельку. И начала плавно снижаться. Он как завороженный глядел на приближающегося пернатого хищника и даже не вскрикнул, когда птица разинула изогнутый серый клюв, словно хотела куснуть его. Но вдруг хищник, на мгновение замерев, сделал круг над колыбелькой — да так низко, что перья его хвоста ткнулись в рот малышу. Леонардо даже почувствовал вкус земли и грязи, застрявших в них. На некоторое время птица зависла над ним. И в этот момент к Леонардо пришло твердое знание: в один прекрасный день он взлетит высоко в небо, к птицам, и никогда, никогда больше не вернется на жестокую землю.

Теперь, в свои пятьдесят два года, он наконец был готов воплотить свою жизненную цель. Он попятился от края, чтобы взять разбег.

— Леонардо, нет! Ты поранишься! — Салаи и Лиза, обогнув вершину холма, бежали к нему.

Времени на раздумья не осталось.

Леонардо разбежался, оттолкнулся от края утеса и прыгнул. Ноги оторвались от земли. Крылья, наполненные ветром, повлекли его, как лист дерева, в небесную высь. Земля плавно поплыла под ним, а он выпятил грудь, изогнул спину, растопырил пальцы и сжал вытянутые ноги, имитируя движения запомнившейся с детства парящей в небе птицы. Несколько лет назад он определил, что за птицу видел тогда: это был коршун, гордый и грозный хищник; именно облик коршуна приняла египетская богиня Исида, чтобы воскресить из мертвых своего супруга Осириса. Сегодня ночью и он, Леонардо, парил в небе, как коршун.

Он летел. Осуществилась мечта всей его жизни, самая дерзкая и честолюбивая. Ах, как хотелось ему купаться в воздухе, переворачиваться, нырять и снова взмывать под облака, как настоящая птица. Но он не решался попробовать. Достаточно и того, что он скользил вместе с ветром. С этого дня он мог взмывать в небо, летать над реками, говорить с мертвыми и совершать невозможное. Он почувствовал, как в правом крыле что-то дрогнуло.

Что это? Он хотел рассмотреть, но в этот момент облако закрыло луну и стало слишком темно.

Ремень на левой руке ослаб, и он начал терять высоту. Дух захватило, но сильный порыв ветра снова наполнил крылья.

Вдруг раздался громкий хруст, и деревянная оправа крыла треснула.

Леонардо посмотрел вниз. Высоко. Упасть отсюда — все равно что прыгнуть с колокольни.

Полотнища крыльев вырвались из деревянных рам. В ушах за­свистел воздух, он забивался в ноздри и в рот. Леонардо больше не летел. Он падал.

— Леонардо! — услышал он крик Лизы.

Лохмотья ткани беспомощно бились на ветру вокруг него. Деревян­ные планки, из которых сделаны рамы, растрескивались. Ветер оглушительно завывал. Маэстро расставил руки и с усилием развел в стороны ноги, чтобы замедлить падение. Но земля неумолимо приближалась. Жаль, он родился так рано, угодил не в то время, не в то место и не к тем родителям. Наступит день — и человек взлетит в воздух, но это будет уже не он, не Леонардо.

Стремительно несясь к земле, он заметил мчащихся в его сторону Салаи и Лизу, но нет, поймать его они не успеют. Да и ладно. Горше всего ему сейчас оттого, что они стали свидетелями его провала.

Права была Лиза. Есть вещи невозможные.

— Mio Dio, — крикнул Леонардо. В следующий миг он врезался в землю и погрузился во тьму.

Он не помнил, как Салаи с Лизой подбежали к нему, как потом дотащили до студии. Салаи говорил, что они пытались спасти и остатки крыльев, но спасать было нечего. Леонардо смутно припоминал, как несколько раз выплывал из темноты, как лежал в постели и кричал от боли, но это были мимолетные воспоминания, и он счел за лучшее не ворошить их. Салаи, а не Лиза преданно ухаживал за ним все дни. Левый глаз Леонардо распух, плечо ныло, а больше всего досталось ребрам справа — они болели постоянно, не считая моментов, когда он глубоко вдыхал или двигался — тогда адской болью взрывались не только поломанные ребра, но и вся правая половина тела.

И все же он постепенно оправлялся от травм. Кое-как начал сидеть и принимать пищу и даже попросил Салаи подстричь его отросшую неряшливую бороду и волосы. Спустя две недели боль терзала израненное тело Леонардо уже не постоянно, а с перерывами, достаточно долгими для того, чтобы он мог встать с постели и доползти до стула, к портрету Лизы.

Он как раз сидел перед мольбертом с кистью в руке, когда вдруг услышал, как кто-то решительно распахнул дверь и вошел в переднюю. Он повернул голову и увидел в дверном проеме Лизу: она стояла, освещенная солнцем, в изумрудно-зеленом шелковом платье; легкий аромат жасмина ворвался вместе с ней в студию.

Салаи бросился к мольберту и быстро повернул его к стене.

— Все в порядке, я сам, — простонал Леонардо, пытаясь подняться и поздороваться с дамой. — Если донна хочет увидеть свой портрет, пожалуйста, я не против. — Поморщившись от боли, Леонардо прижал руку к больному боку.

Салаи и Лиза кинулись к нему на помощь, подхватили под руки.

— Портрет готов, да? — спросила Лиза, помогая Леонардо поудобнее устроиться на стуле.

— Нет.

— Ну тогда я подожду.

Салаи подложил подушку под спину Леонардо и пошел к выходу.

— Я оставлю вас на время. — Он был великодушен настолько, что даже притворил за собой дверь.

Лиза молча обошла студию, с любопытством рассматривая собранные здесь предметы. Легко пробежала пальцами по сверкающему металлу скальпеля, разглядела деревянную модель огромного подводного военного корабля, приводимого в движение двадцатью веслами, зашла в восьмигранный зеркальный короб Салаи и тут же вышла.

— Мне очень жаль, что вы потеряли отца, — наконец сказала она, листая его блокнот с чертежами и эскизами последней модели крыльев, чуть не стоивших Леонардо жизни. Он пытался представить, что она думает об этом его изобретении сейчас, после того как своими глазами видела его бесславный полет.

— Право, тут не о чем сожалеть. Я почти не знал его.

— Тот молодой человек в лоджии, сообщивший вам о его смерти, — он ведь брат ваш?

Лиза бережно закрыла блокнот.

— Он — первый законный сын сира Пьеро.

Лиза вздохнула, и Леонардо понял, о чем: она вспомнила ту их ночную встречу в пустом баптистерии.

— Мне очень жаль, — снова сказала она.

— Право, не о чем сожалеть. Я его почти не знал, — повторил Леонардо.

— Люди будут слетать с огромных высот, не причиняя себе вреда. Они достигнут неведомых небесных далей и в страхе умчатся прочь от низвергающихся языков пламени…

Леонардо почувствовал смущение. О чем это она? И почему в голове его, как на грех, в эти дни царили беспорядок и сумятица, словно он постоянно был пьян?

— Они услышат, как животные говорят с ними человеческим языком, — продолжала Лиза. — Их тела будут парить в воздухе, мгновенно переносясь в разные части света, но при этом оставаться на месте. Посреди кромешного мрака они узрят восхитительное великолепие. Что это?

— Что?

— Ну, то, что я сейчас описала. Что это?

— Ах, так вы пришли загадывать мне загадки?

Лиза кивнула.

— Ну-с. Дайте-ка подумать. — Леонардо с величайшей осторож­ностью медленно откинулся на стуле, стараясь не потревожить повреж­денные ребра. — Говорите, люди узрят восхитительное великолепие и услышат, как с ними говорят животные?

— Да.

— И будут летать, не причиняя себе вреда…

— Точно так.

Леонардо сумел измыслить только один ответ:

— Это мечтания.

— Вам не мешало бы иногда предаваться мечтаниям, вместо того чтобы прыгать с гор, — усмехнулась Лиза.

Леонардо хихикнул, и боль мгновенно прострелила правый бок.

Она помогла ему поправить подушку за спиной, лицо ее стало серь­езным.

— Вы ведь могли убиться. — Она положила свою руку на его. Прикосновение ее пальцев к его голой коже теплыми волнами начало распространяться по его телу — так псалом плывет под сводами собора.

— Я не смог полететь.

— Я видела.

— И никогда не смогу.

Лиза опустилась на колени перед ним.

— Знаю.

Забыв о боли, Леонардо порывисто наклонился к ней.

— Спасибо. Вы спасли меня.

— Спасибо. Вы увидели меня, — в тон ему ответила Лиза. И вздохнула. — Я больше не смогу прийти к вам. Я жена, я мать, и я дорожу этими своими званиями.

— Я знаю. — Он хотел бы молить ее убежать с ним. Он повез бы ее на далекий Восток, или в Рим, или во Францию. — Некоторые вещи и правда невозможны.

Их глаза встретились. Погружаться в колодцы ее зрачков — все равно что лететь вниз головой в бездонную пещеру. Она вдруг взяла в руки его лицо, притянула к себе и прижала свои губы к его. Леонардо не мог ни о чем думать, только наслаждался мятным вкусом ее губ, слышал тихий стон, вдыхал жасминовый аромат ее волос. В этот момент он стал всем и ничем одновременно. Он был вне мира, за его пределами. Он больше не принадлежал себе; он целиком принадлежал ей, а она — ему.

Лиза отстранилась первой. Его губы неохотно отпустили ее. Он помедлил и открыл глаза, когда она уже стояла возле него, расправив плечи, как корабль, восстановивший равновесие после шторма.

— Arrivеderci, — прошептала она и пошла к двери.

Может, хорошо, что он весь изранен. Не то бросился бы за ней вслед.

У двери Лиза остановилась. Положила ладонь на ручку и в последний раз оглянулась. Печаль сошла с ее лица, уступив место легкому подобию улыбки — скорее, даже намеку на нее. Кончики губ лукаво приподнялись, в глазах загорелись искорки счастья. В этих глазах, в ее лице он увидел отсвет внезапной вспышки их страсти. Отныне это их секрет. Она навечно сохранит его в тайниках души и в моменты воспоминаний будет снова принадлежать ему. Он ждал, что приподнятые уголки губ вот-вот расцветут на ее лице, но нет, этой полуулыбке не суждено было перерасти в нечто большее. Все с тем же намеком на насмешливую улыбку на губах Лиза повернулась и ушла.

Отправить