Леонардо

Поток вынес Леонардо на площадь Санта-Мария-Новелла. Он сидел на мокрой земле, неловко вытянув ноги, с бороды его капала илистая речная муть, а мимо группами ковыляли раненые рабочие, убираясь подальше от места катастрофы. Здесь, на площади, его и нашел Салаи.

— Господин… — прошептал он, не в силах больше вымолвить ни слова.

Наводнения и войны. Войны и наводнения. Как же они похожи. Мешанина из смерти, боли и хаоса.

— О том, чтобы изменить русло реки, я впервые задумался в четырнадцать лет. — Голос Леонардо звучал отрешенно, как будто шел из глубины пещеры.

Салаи молча смотрел на него.

— Однажды мать отвела меня в дом отца на виа делла Стуфа. Она поцеловала меня в обе щеки и наказала не забывать мыться каждый день. Зная, как я ненавижу мытье, она подмигнула мне и сказала, что плавание во многом схоже с полетом в воздухе. А потом ушла. До сих пор помню, как ее черные волосы развевались на ветру, когда она заворачивала за угол. Тем же вечером, — продолжал Леонардо, — когда я приготовился сесть за стол с отцом, мачехой и братьями, отец взял меня за руку и повел прочь из их шикарного дома и из их шикарного квартала в другую часть города, населенную мастеровыми и простым людом. Там было не в пример темнее и грязнее. Улицы кривые, узкие, немощеные. Я снова очутился на дне. — Леонардо вдавил пальцы в грязь рядом с собой. Салаи повторил его жест. — Отец постучал в выкрашенную оранжевой краской дверь. Ему открыл мужчина, толстолицый, с угрюмо нахмуренными бровями и тонкими брезгливо поджатыми губами. Они с отцом обменялись какими-то бумагами, и отец передал ему деньги. Затем, ни слова не говоря, он развернулся и ушел. Хмурый мужчина сказал, что он ювелир и его зовут Андреа дель Верроккио. — Леонардо до сего дня помнил обступившие его запахи: красок, какой-то стряпни, расплавленной бронзы, пота других учеников мастера. — Так страсть к рисованию привела меня на мою первую работу. Ночью, когда ученики и подмастерья вповалку спали на полу, я тихонько выбрался из дома и побежал к Понте-Веккио. Я стоял на краю моста и смотрел на то, как лунный свет отражался в зыбкой поверхности Арно. А потом спрыгнул.

Салаи положил ладонь на руку Леонардо.

— Я упал в реку с громким всплеском. Вода была холодная и мутная из-за грязи и водорослей. Я энергично отталкивался ногами, чтобы нырнуть глубже. Потом поплыл, стараясь скользить в воде так, будто лечу по воздуху. Мои волосы и туника развевались, словно на ветру. Я гадал, сколько времени смогу пробыть под водой, прежде чем сделаю следующий глоток воздуха. Я воображал, что сумею так плыть под водой до самого Средиземного моря. Мечтал о том, как буду всю жизнь плавать из одной реки в другую и мне не придется больше ходить по земле, среди других людей. — Леонардо никогда не желал следовать путями, проторенными кем-то другим. Пусть даже матерью-природой. — Тогда-то я в первый раз и подумал об изменении русла реки.

Теперь Леонардо сидел среди обломков той своей юношеской мечты. Он пытался скорее придумать какой-нибудь хитроумный план, чтобы одним махом исправить положение и всех спасти, но ничего путного в голову не приходило. Сама природа возвращала воды Арно в прежнее русло, и остановить это было невозможно.

— Стоп, нет ничего невозможного! — напомнил себе Леонардо. Сумел же он изменить течение. Значит, сможет сделать это еще раз. Он поднялся и снова пошел к реке.

— Стойте! Господин, остановитесь! — окликнул Салаи.

Леонардо не слушал. Напрягая силы, он пробирался, большей частью вплавь, к тому месту, где река раньше делала изгиб и откуда начинался отводной канал. Ухватился за чей-то балкон и на руках подтянулся повыше, оценивая общую картину. Требовалось время, чтобы изучить обстановку и хорошенько подумать. Бурный поток проносил мимо жалкие остатки дамб и защитных насыпей; мощное течение, играючи, словно речную гальку, кидало из стороны в сторону расщепленные доски, мешки с песком и огромные камни. Мозг Леонардо лихорадочно работал, выдергивая из запасников памяти одну идею за другой, но все тщетно — решение не приходило.

Он отцепился от балкона и всю ночь проработал бок о бок с другими горожанами. Он спас из воды множество людей. Он увидел мно­жество смертей. В одном вытащенном на берег трупе он узнал усатого Коломбино. А ведь Коломбино предупреждал его: слишком рискованно торопиться, пока не укреплена как следует первая дамба. Теперь Коломбино лежал на берегу, бездыханный и неподвижный, а дома его ждали жена и ребятишки.

В какой-то момент Леонардо увидел рыдающего Микеланджело; тот в отчаянии надавливал раз за разом на грудь распростертого на земле молодого человека, того самого, который всего неделю назад подходил к Леонардо на берегу. Брат Микеланджело.

— Буонаррото! Буонаррото!

Ни разу еще Леонардо не слышал, чтобы кто-то так страстно и отчаянно молил Бога о помощи. И когда Буонаррото наконец закашлялся и, выплюнув речную воду, начал возвращаться к жизни, когда брат обнял брата, а их хромающий старый отец, найдя своих двух сыновей, зарыдал, Леонардо позволил себе немного расслабиться.

Здесь он также встретил старика-нотариуса. Выловив из воды тело очередного утопшего, тот повернулся к Леонардо и зло бросил:

— Это все ты и твои проклятые грандиозные затеи.

Та ночь была похожа на спектакль. Леонардо делал все, что должно, спасал людей и помогал переправлять их в безопасное место, но ему казалось, будто все это происходит не с ним, а на расстоянии, на сцене. Такое же чувство владело им на войне, когда он наблюдал за тем, как солдаты уносили с поля боя своих павших товарищей.

В конце концов ливень стал стихать, превратившись в мелкий дож­дик, и река вернулась в старое русло. Леонардо не представлял, сколько народу погибло в наводнении, но цифра явно была ужасающая. Участники спасательных работ понемногу расходились по домам — отдохнуть, обсушиться и обогреться, а Леонардо, снова погрузившись по шею в воду, в оцепенении взирал на картину бедствия.

Разве он мог вообразить, что все так обернется? Он только хотел дать городу преимущество перед враждебной Пизой. Желал защитить Лизу и ее семью. Но его дерзкая затея с треском провалилась, принеся людям много горя и страданий. И отныне он останется в памяти людской как опасный безумец, уничтоживший Флоренцию ради самонадеянных попыток перехитрить самого Господа Бога.

Отправить