Леонардо

Осень. Флоренция

— Ну скажи мне хоть словечко, dimmi, dimmi, dimmi, — тихонько бормотал Леонардо, скрытый в темном углу церкви Сантиссима-Аннунциата. Отсюда он следил за Лизой, молящейся в одиночестве в небольшом приделе храма. Глядя на ее коленопреклоненную фигуру, на быстрые пальцы, перебирающие четки, на лицо, наполовину залитое светом, наполовину скрытое в густой тени, Леонардо любовался совершенным воплощением истинной католички. Для портрета он не мог бы выбрать образ лучше этого.

Шпионить за ней Леонардо не нравилось, но, поскольку она отказалась позировать ему, другого выхода он не нашел. Ему нужно было видеть ее. Разумеется, исключительно ради написания ее портрета. Иногда он таился где-нибудь среди рядов на рынке и ждал, когда она придет навестить прилавок своего Джокондо, а бывало, устраивался на улице напротив ее окон и ловил ее мелькающую тень. Но его излюб­ленное место — здесь, в церкви Сантиссима-Аннунциата, где он мог беспрепятственно наблюдать за ней, пока она молилась в семейной капелле.

Какой-то человек неслышно проскользнул на соседнее с ним место. Леонардо повернул голову и увидел перед собой лукавую улыбку Макиавелли.

— Меня порядком удивило, когда ваш ассистент сказал мне, что я смогу найти вас здесь, — наклонившись к уху Леонардо, прошептал дипломат. — Вы пытаетесь вернуть себе заказ на алтарную роспись?

— Вот уж нет. Ни за что не возьмусь за эти изъеденные временем стены, даже если монахи на коленях будут умолять меня, — ответил Леонардо, не сводя глаз с молитвенно сложенных рук Лизы. — Просто я хочу стать ближе к небесам.

Некоторое время оба молчали. Леонардо подумал с усмешкой, что со стороны они выглядели как парочка добрых прихожан, погруженных в послеполуденную молитву.

— Я выполнил то, о чем вы меня просили, — наконец вполголоса проговорил Макиавелли.

— И готовы поклясться, что на сей раз меня не постигнет участь поросенка, которого откармливают, чтобы потом полакомиться им на обед?

Макиавелли принял оскорбленный вид.

— Вы сами пришли ко мне, попросили о помощи и тем не менее продолжаете сомневаться?

Вопросительно приподняв красивую бровь, Леонардо выжидающе молчал.

— Готов поклясться на Библии.

Леонардо продолжал безмолвствовать.

— Жизнью моей супруги, подойдет?.. Ну, хорошо, клянусь жизнью Республики. Да попадет наша прекрасная Флоренция в лапы Медичи, если я лгу.

— Тогда почему на этот раз, — Леонардо весь подался вперед на своем сиденье, — меня не пригласили выступить перед Синьорией? Отчего вы тут шепчетесь со мной под покровом церковного полумрака? К чему вся эта таинственность?

— Просто я хочу, чтобы вы узнали новость от меня. Напрямую. Без всяких игр и уловок. Без сюрпризов и прочих неожиданностей. Я поспешил известить вас, пока слухи сами не достигли ваших ушей. Я-то знаю, какой рассадник сплетен эта ваша студия, они хлещут из нее, как из дырявого ведра.

Леонардо слушал его, опустив глаза. Он хотел бы верить Макиавелли, но прежнее предательство не так-то легко забыть. Он не желал снова остаться в дураках. На сей раз он вынудит дипломата первым раскрыть карты.

— Смерть папы привела Синьорию в полное замешательство, — стал терпеливо объяснять Макиавелли. — Предстоит традиционная процедура передачи власти, однако и народ, и правительство, и сам Содерини трясутся от страха. Не советую где-нибудь повторять то, что я сейчас вам скажу, но Чезаре Борджиа все еще командует папской армией и не позволяет собрать конклав до тех пор, пока кардиналы не пообещают ему избрать папой кого-нибудь из союзников Борджиа. Содерини боится, что новый папа поддержит планы Чезаре и тогда Флоренция падет.

Леонардо согласно кивнул.

— Защищая своих детенышей, львица упирает взгляд в землю, оттого и не страшится наставленных на нее копий. Так и флорентийцам ради собственного блага негоже глядеть на копья.

— Это правда, однако всеобщая паника вам на руку. Хотя поначалу они в Синьории сильно артачились. Уж очень нелепо выглядит эта ваша идейка с поворотом русла Арно — к тому же она наверняка потребует уймы денег. Но когда я показал им ваши чертежи, они в конце концов оценили изящество замысла. И теперь как никогда решительно настроены на то, чтобы перехватить у пизанцев устье Арно. Они осознают, как мы уязвимы, пока Пиза контролирует наш доступ к Средиземному морю.

— И что, не возражают против того, чтобы этим занялся я?

— Ну, некоторые сомнения у них остаются. Однако я убедил их. Сейчас, когда Борджиа на марше, самое время вложиться в вашу дерзкую идею. Тем более вы лучше прочих осведомлены о планах Чезаре. Дайте время, и они станут доверять вам так же, как доверяю я.

— Благодарю вас, Никколо, — сказал Леонардо. Любуясь Лизой, которая теперь стояла, подняв голову к статуе Пречистой Девы Марии, он решил, что она молится о спасении своих детей. — Если город пойдет на все это, считайте, что свой долг вы уплатили сполна и даже с лихвой.

— Может статься, я все еще должен вам, маэстро. Боюсь, на сей раз мои дипломатические способности немного… э-э-э… подвели меня.

Ох уж этот Макиавелли, подумал Леонардо, вечно у него какие-то выкрутасы.

— Они хотят, чтобы вы, пока будете состоять на службе у города, оказали им… м-м-м… еще одну незначительную услугу… — На бледном лбу Макиавелли выступила испарина. — Клянусь, это был единственный способ заставить их нанять вас на проект изменения русла Арно. Поверьте, я изо всех сил отговаривал их, но они… — Макиавелли отвел взгляд от Леонардо, — непреклонны. Они хотят фреску. — Дипломат затараторил: — Не думайте, это пустяк, всего одна небольшая картина, изображающая победу Флоренции над Миланом в битве при Ангиари. Вы были на войне, изучили ее, так сказать, изнутри, да и зарисовок у вас наверняка осталось много. Вы напишете эту фреску играючи, я уверен, за какие-нибудь несколько месяцев. Зато в обмен на такую малость получите щедрую финансовую поддержку вашего проекта с поворотом русла реки.

Леонардо сдержал смешок. Неужели Макиавелли думал, будто живопись настолько претит ему, что его нужно уговаривать взять заказ?

— И где же будет располагаться эта небольшая картина? — поинтересовался Леонардо, наигранно раздраженный тем, что к нему обращаются с такой ерундой. Пусть Макиавелли считает, что по-прежнему в долгу у него.

— В зале Большого совета.

Ого! Леонардо отвернулся, чтобы скрыть от собеседника радость. Зала Большого совета — самое важное и самое вместительное помещение для общественных собраний во всей Флоренции. Он располагался во дворце Синьории, и именно в нем в свое время Савонарола собирал свой всемогущий Совет пятисот. Конечно, когда Савонаролу сожгли на костре по обвинению в ереси, совет был распущен. А грандиозная зала осталась. Так что не о такой уж безделице просил его Макиавелли. Он просил Леонардо сотворить шедевр.

Леонардо, все еще изображая недовольство, пожал плечами.

— Ну раз мне не видать заказа на мой проект, если я не соглашусь написать эту фреску…

— Так я обрадую Содерини добрыми вестями, — полуутвердительно-полувопросительно произнес Макиавелли.

— Полагаю, я возьмусь за эту работу, коли без этого никак, — вздохнул Леонардо. А ведь он прав, этот Макиавелли: нет ничего приятнее, чем обманывать обманщика.

— Превосходно. Да, и примите мои извинения за то, что проповедь уже окончилась, — вставая, сказал Макиавелли. — Надеюсь, я не слишком помешал вашим молитвам.

«Какая проповедь?» — мысленно удивился, провожая Макиавелли взглядом. Потом спохватился и посмотрел в капеллу семейства Джо­кондо.

Лиза уже ушла.

На сей раз Макиавелли не солгал.

Священная коллегия кардиналов 22 сентября действительно избрала новым папой сторонника Чезаре Борджиа — Франческо Тодескини Пикколомини, взявшего себе имя Пия III. Неделей позже Флоренция официально наняла Леонардо да Винчи для работы над проектом изменения русла Арно, а также для написания фрески в здании городского совета. Ему положили весьма щедрое жалованье, наняли помощников, а также предоставили под жилье покои в верхнем этаже церкви Санта-Мария-Новелла, которые обычно занимали прибывающие во Флорен­цию папа или королевские особы. Увидев это новое роскошное пристанище, Салаи не скрывал радости:

— Вот теперь, господин, вы получили достойное жилье.

Фреска, как и подозревал Леонардо, оказалась далеко не пустяком. Изображение «Битвы при Ангиари», призванное увековечить победу флорентийского оружия над извечным соперником Миланом в 1440 году, благодаря которой Флоренция сохранила за собой владычество над центральной частью полуострова, с самого начала предполагалось весьма масштабным, и работа над ним явно не ограничилась бы несколькими месяцами. Это монументальное произведение должно было занять всю восточную стену залы Большого совета. Размеры стены поражали: высота ее составляла рост пятерых человек, стоящих каждый на плечах у другого, а длина превышала линию из двенадцати человек, улегшихся друг за другом, головой к ногам следующего. Словом, Леонардо предоставили для работы самое большое полотно из всех, что он когда-либо видел.

«Эта огромная стена, — подумал он с улыбкой, — и есть тот шанс, которого я ждал».

Несколько следующих недель Леонардо был погружен в мысли о фреске. Он делал сотни рисунков с фигурами солдат и коней, смешавшихся в неистовом вихре сражения, жаждущих победить врага и выжить в кровавом хаосе войны. Паузы между рисованием он посвящал работам в русле Арно. Эти два проекта подпитывали один другой и постепенно росли — так мелкие разрозненные снежинки сначала лишь присыпают землю, а затем образуют огромные сугробы.

В один из дней, когда Леонардо на берегу Арно беседовал с Колом­бино, главным распорядителем работ по проекту, он заметил, что к ним направляется какая-то дама. Ее огненно-багряные одежды развевались на ветру, как осенняя листва на дереве. Поначалу он снова принял ее за видение и, лишь когда она подошла ближе, осознал: это вполне реальная, земная мадонна Лиза дель Джокондо. Уже полгода он толком не встречался с ней — с того самого дня, когда она отказалась ему позировать, обвинив в предательстве.

— Оставьте-ка меня ненадолго, любезный Коломбино, — попросил Леонардо. Распорядитель отошел к рабочим, а Лиза, приблизившись, встала рядом с Леонардо. Вместе они наблюдали за суетой на берегу: сотни людей обтесывали бревна, катили огромные валуны, возводили прочные леса.

Леонардо не знал, представится ли ему еще когда-нибудь возможность разглядеть ее с такого близкого расстояния, и потому старался впитать в себя весь ее облик — будто она была благородным вином, богатый вкус которого он не мог прочувствовать, распознать с одного глотка. Он пытался запечатлеть в памяти ее лоб, казавшийся особенно высоким из-за выщипанных бровей, изящный разрез миндалевидных глаз, тень на груди от выпуклого подбородка и слегка выдвинутой вперед нижней челюсти, ложбинку, которая угадывалась меж двух выпуклостей под тканью свободного платья. Пальцы его зудели от желания достать альбом, сделать хотя бы беглый набросок, но он боялся спугнуть ее.

Она первая нарушила молчание:

— Теперь вы служите Флоренции.

Сколько месяцев он не слышал этого голоса — бархатного, сладкого, как патока, и нежного, словно взбитые сливки.

— Да, служу.

— Тем, что меняете русла рек?

— Да.

— Как это?

— Позвольте мне показать вам. — Леонардо предложил ей руку в надежде, что она не откажется.

Она не отказалась. Положила ладошку в изгиб его локтя, пальцы ее начали легонько выстукивать какой-то ритм. Весь следующий час он водил ее по окрестностям, показывая и объясняя, как должен воплотиться его замысел. Место для работ располагалось в западной части Флоренции, на окраине, возле городских стен, и в случае нападения Борджиа или пизанских наемников стражники из городского ополчения смогут защитить людей. В настоящий момент рабочие возводили дамбу из крупных валунов. Когда этот этап завершится, плотина перекроет течение и заставит Арно устремить свои воды в отходящий от нее канал — сейчас его как раз углубляли и укрепляли по берегам. Канал направит реку в старинное, давно высохшее русло, которое огибает Пизу и выходит в Средиземное море на некотором расстоянии от нынешнего устья. Таким образом враждебная Пиза лишится своей водной артерии, а заодно и выхода к морю. Леонардо объяснил, что лично не отвечает за реализацию проекта; возведением дамб и строительством канала руководит главный распорядитель, а он просто любит наведываться сюда, проверяя, как продвигается дело. Работа над фреской пока идет у него медленно, требуется время на то, чтобы замысел до конца выкристаллизовался, а потому до непосредственной росписи стены могут пройти месяцы, а то и годы. Зато его проект с поворотом русла Арно уже воплощается в жизнь.

— Движение воды я изучал еще в детстве, — рассказывал Леонар­до. — Я любил плавать в этой самой реке, подчиняясь воле ее течения. — Он наклонился и опустил руку в Арно. — Речная вода, которой вы касаетесь, — это одновременно последнее из того, что уже минуло, и первое из того, что грядет. Этим она похожа на время.

Не боясь замочить свое длинное платье, Лиза подошла к самой кромке воды и провела по ней рукой. На лоне природы она казалась совсем другой, разительно отличалась от той застывшей чопорной дамы, которую он видел в стенах музыкальной гостиной дома Джокондо. На берегу реки руки ее порхали в беспрестанном движении, волосы трепетали на ветру, а кожа сияла в золоте солнечного света.

— Вот, смотрите. — Леонардо вынул из альбома выполненный пером рисунок. — Это изображение сельской местности я сделал, когда мне не было еще и двадцати. Я старался как можно точнее отразить все ее геологические особенности и растительный мир.

Лиза взяла лист бережно, словно это было ветхое рукописное издание Евангелия, вывезенное из Святой земли.

— Но сейчас, — продолжал он, — этот рисунок таит в себе нечто большее, чем точное отражение форм деревьев, холмов и скал. Глядя на него сегодня, я вижу, как извилистые линии рек и холмов переплетаются и потом расходятся. Они как будто неизвестно где начинаются и неизвестно где кончаются. В них нет ни четкой выраженности, ни обособленности, все они связаны и переплетены между собой — как и все в природе. Если в какой-то точке путь линии что-то преграждает, она не пересекает препятствие, а находит лазейку, чтобы протянуться дальше, уже в другом направлении. Какими бы ни были преграды, природа всегда проложит себе другой путь.

— Да, это как речь, — заметила Лиза, возвращая ему рисунок. — Существует бесчисленное множество способов выразить мысль. Никто не останавливается посреди разговора из-за того, что не может подобрать правильного слова. На ум всегда приходят какие-то другие подходящие слова — неважно, из какого языка: южно-итальянского, тосканского, французского, испанского, латинского…

Леонардо рассмеялся. Эта молодая женщина не переставала удивлять его. Мало того что она образованна — как легко она цитировала Цицерона! — так еще и говорит по-французски и по-испански?

— Знаете, вас больше не называют предателем. — Лиза повернула к нему лицо.

— В прошлом году, моя донна, меня укусил преядовитый тарантул, а теперь его яд выветрился, и разум вернулся ко мне. Я выбрал Флоренцию своей владычицей.

— Я, — она опустила ресницы, — безмерно рада этому.

— Я сделал это, чтобы вы чувствовали себя в безопасности. Не рассчитывая на прощение.

— Мой муж скоро начнет гадать, куда это я пропала… — Лиза присела в легком реверансе. — Теперь вам хватает?

— Хватает чего, мадонна?

Она кивком указала на подвешенный к его поясу блокнот.

— Вы больше не делаете с меня эскизов. Неужели и писать меня перестали?

— О нет. — Его рука непроизвольно схватилась за блокнот. Осмелит­ся ли он раскрыть его и быстро набросать этюд-другой с оригинала? — Мне всегда нужно больше, чем уже есть.

Она повернулась, чтобы уйти, но оглянулась через плечо:

— Приходите к нам завтра. Я буду ждать вас.

Отправить