Леонардо

Будь он суеверен, то непременно решил бы, что сама прелесть этого августовского утра предвещала ему невиданный успех с заказом на камень Дуччо: в ярко-синих небесах приветливо сияло солнце, словно сам Господь Бог лукаво подмигивал ему, ласковое умиротворяющее тепло было разлито в воздухе, обещая погожий денек без изнурительной жары. Если бы он верил в предзнаменования, то увидел бы добрый знак и в том, что судьба снова вела его во двор соборной мастерской — туда, где он начинал свой путь к славе. Тридцать пять лет назад, еще будучи учеником знаменитого Верроккио, он помогал поднимать на купол Дуомо позолоченный шар, на который потом установили крест. Теперь на этом же месте его карьера подходила к апогею. Доверяй он символам, то и веселая стайка воробьев, играющих в воздухе над головой, убедила бы его в том, что заказ на камень Дуччо поможет ему добиться великой цели, к которой он давно стремится, — научить человека летать, как птицы.

Но Леонардо не верил ни в предзнаменования, ни в знаки судьбы. Верил он лишь тому, что видели его глаза и ощущали его пальцы. Этим утром он видел лишь яркую лазурь неба и ощущал тепло сияющего солнца. День выдался на славу, и пройдет он ровно так, как Леонардо запланировал.

Одетый в свою лучшую атласную тунику глубокого пурпурного цвета, чулки в шашечку и изящные зеленые туфли, он выступал перед почтенным собранием. Собратья-художники, купцы, старшины цехов, попечители Собора, священники, члены городского совета и представители строительной Управы собрались сегодня во дворе мастерской, чтобы стать свидетелями того, как выдающийся мастер получит выдающийся заказ.

— А сейчас, синьоры, вам будет явлен небольшой намек на те чудеса, которые я берусь сотворить с вашим камнем Дуччо. Ecco! Прошу!

Леонардо эффектным жестом сдернул покрывало с некоего подобия подиума, специально устроенного во дворе, и зрители увидели две дюжины мольбертов со множеством цветных набросков и эскизов будущего чуда: вставший на дыбы крылатый дракон, изрыгающий пламя, свирепый и яростный, вот-вот вонзит когтистые передние лапы в невидимого врага. Рядом с подиумом в картинной позе стоял Салаи, служивший живым воплощением причудливого замысла Леонардо, — в сверкающем серебряными чешуйками костюме и искусно изготовленной пламенно-алой маске, изображающей голову дракона.

Невиданное зрелище породило в толпе зрителей возбужденный гул.

— Дракон? — словно не веря глазам, переспросил Джузеппе Вителли и с удивлением посмотрел на других членов жюри.

— Дракон! Конечно, дракон! — Пьеро Содерини, светясь торжеством, уже пожимал руку Леонардо, будто скрепляя заключенную сделку. Содерини — популярный харизматичный политик, известный своими популистскими взглядами, — умел расположить к себе людей и понимал, как угодить вкусам простого народа. Во Флоренции каждый издалека узнавал эту стремительно лысеющую голову, крючковатый нос, глаза-бусинки и почти безгубый рот. Согласно нынешним установлениям, члены Синьории (правительства) и ее глава, гонфалоньер справедливости (или правосудия), избирались каждые три месяца. То есть каждые 90 дней власть во Флорентийской республике переходила в новые руки. Однако сейчас, в разгар войн, вторжения французских войск и угроз со стороны Чезаре Борджиа и Пьеро де Медичи, во Флоренции всерьез подумывали о том, чтобы избрать пожизненного гонфалоньера, дабы укрепить государство. И Содерини считался первым претендентом на этот пост.

Это под давлением влиятельного Содерини Джузеппе Вителли и подчиненная ему Управа уже негласно присудили Леонардо победу в конкурсе. Тому оставалось лишь официально представить свой замысел жюри, и заказ на знаменитый блок мрамора будет у него в кармане. Более того, Управа согласилась — конечно, при поддержке города и цеха шерстяников — установить Леонардо весьма щедрую плату за труды, выделить ему роскошные апартаменты и покрывать все его расходы, в том числе на содержание многочисленных помощников. Маэстро даже не придется собственноручно рубить мрамор; Леонардо должен был лишь разработать проект, а потом проследить, чтобы армия помощников, призванная выполнять всю грязную и тяжелую работу, в точности следовала его указаниям. Средства выделили с расчетом на то, что на создание шедевра уйдет два года, хотя, безусловно, процесс мог растянуться и на все пять. Сам Леонардо и вовсе планировал трудиться над камнем Дуччо лет десять — это могло бы обеспечить его существование до конца жизни. При такой великодушной финансовой поддержке флорентийских властей он посвятил бы оставшиеся ему годы изучению математики, биологии, философии, анатомии, оптики, географии и, конечно, главной своей мечте — изобретению способа, позволяющего человеку летать.

— Это не просто дракон, — сказал Леонардо, становясь за спину Салаи. — А дракон, который умеет двигаться. — Салаи начал вращать руками, ногами и головой, словно сам был сделан из тяжелого неподатливого камня. — И еще он огнедышащий. — Леонардо коснулся запястья вытянутой вперед руки, и из его рукава вырвалось пламя, как будто это Салаи в образе дракона изверг его из пасти. Зрители пришли в восторг. Леонардо как ни в чем не бывало разогнал рукой клубы красно-желтого дыма.

— Объявляются официальные итоги конкурса, — провозгласил Содерини.

Джузеппе Вителли судорожно дернул головой, на его лице читалось явное раздражение.

— Объявление должен делать я, Содерини, — заявил он. — Конкурс мой, мне и объявлять итоги.

— Ну так и объявляй, что ты медлишь?

Содерини редко позволял себе выходить из образа обаятельного человека и публично демонстрировать недовольство, но, похоже, главе Управы удалось вывести его из равновесия.

— Итак, синьоры, пришло время подвести итоги конкурса, — объявил Вителли.

— Подождите! — послышался чей-то голос.

Головы присутствующих как по команде обернулись на звук.

— Кого там еще несет? — удивился про себя Леонардо.

— Не начинайте без меня! Я здесь, я тоже участвую!

Какой-то малый неуклюже перевалился через изгородь и, споты­каясь, помчался к собравшимся. Зеваки разбегались с его пути.

Леонардо сразу же признал незваного гостя, с ног до головы покрытого грязью. Как же, как же, это снова тот выскочка-скульптор, Микеланджело Буонарроти, который в один памятный вечер так же без приглашения ворвался в его студию. А он-то надеялся на то, что после прилюдного позора малый исчезнет из города, отправится в какую-нибудь глушь зализывать раны. Сейчас этот странный тип выглядел так, словно выпал из повозки и его тащили за ней по грязной дороге. Однако должны же быть какие-то приличия. Можно сколько угодно пренебрегать личной гигиеной, но нарочно изваляться в грязи и в таком виде явиться перед публикой — это, право, уже слишком.

Навстречу другу вышел Граначчи. Он повел незадачливого грязнулю через толпу, и до Леонардо донесся его шепот:

— Я и не думал, что ты собираешься участвовать.

— Я здесь, — задыхаясь, объявил Микеланджело почтенному жюри.

— Здесь для чего? — вкрадчиво поинтересовался Содерини, поморщившись. Даже он, опытный лицедей, не сумел сохранить хладнокровие при виде этого неряхи.

— Участвовать в конкурсе на камень.

— Какой такой камень? — требовательно спросил Джузеппе Вителли.

— Камень Дуччо!

— Какие еще почтенные собрания ты намереваешься прервать своим вторжением, Буонарроти? — елейным голосом осведомился Леонардо, перехватив взгляд Салаи. — Будь добр, поделись своими планами, чтобы в следующий раз я смог подготовиться.

— Мой дорогой Микеланджело, — начал Пьеро Содерини с приторно-ласковой улыбкой, которая придавала ему вид одновременно фальшивый и искренний, — видишь ли, все достойные мастера искусств Флоренции благородно снялись с конкурса в знак почтения перед маэстро Леонардо…

И правда, самые именитые художники города стояли здесь, в первых рядах. Леонардо отметил про себя, что все они были по меньшей мере лет на двадцать старше Микеланджело. Блестящему Андреа делла Роббиа, прославившемуся своей знаменитой бело-голубой терракотой, было шестьдесят пять. Известный скульптор и архитектор Джулиано да Сангалло и двое выдающихся живописцев, Сандро Боттичелли и Пьетро Перуджино, давно разменяли пятый десяток. Даже Давид Гирландайо — и тот приближался к полувековому рубежу. Все они, включая и его, Леонардо, имели превосходство над Микеланджело не только в возрасте, но и в творческом опыте.

— Это правда, сын мой, — заговорил Боттичелли. Его голос звучал как оркестр, в музыке которого гармонично сочетались и прожитые годы, и накопленный опыт. — Все мы уже отказались от камня в пользу Леонардо.

— И тебе не помешало бы последовать их примеру, — заметил Содерини.

— Но ни один из присутствующих здесь достойных мастеров не работает по мрамору. А я работаю. — Для пущего эффекта Микеланджело схватился за свою потертую суму, и та отозвалась звоном инструментов.

— Леонардо — истинный мастер во всех видах искусства, мой мальчик, — поправил его Содерини.

Леонардо и Салаи обменялись ухмылками. Зачем маэстро утруждаться и самому защищать себя? Этим с готовностью займутся другие.

— Вот. — Микеланджело вынул из сумы несколько листов бумаги. — Я сделал кое-какие наброски…

Джузеппе Вителли протянул руку к рисункам Микеланджело, но Леонардо ловко перехватил их.

Он взглянул на верхний лист, и острое чувство пронзило его грудь. Леонардо резко втянул носом воздух. Он увидел не беспомощные любительские каракули, а работу зрелого рисовальщика: великолепно проработанная, словно живая, мужская фигура, одетая в развева­ющиеся ткани и львиную шкуру, буквально дышала, мускулы почти зримо по­драгивали от напряжения. Леонардо посмотрел два других наброска. Динамичная композиция в точности передавала усилия напряженных от движения мышц, повороты и изгибы тел. Тени были обозначены скупыми, но удивительно точными штрихами. И у каждого лица — свое выражение: рвущиеся наружу чувства страха, отчаянной веры, показной удали. Всего лишь сангиной, одной сангиной Микеланджело сумел запечатлеть на бумаге саму жизнь.

Боковым зрением Леонардо оглядел Микеланджело с ног до головы. Измазанное лицо, пропитанная грязью и потом одежда, однако нелепо-жалким этот юнец уже не выглядел.

— Это будет Геракл, — пояснил Микеланджело. — Символ мощи, который заявит миру о том, что Флоренция унаследовала культуру и могущество Древнего Рима.

— Мы рады, сын мой, что среди нас есть такой вдохновенный мастер. — Пьеро Содерини не удостоил эскизы Микеланджело даже беглым взглядом. — Но неужели ты хотя бы на миг поверил в то, что в состоянии соперничать с самим маэстро Леонардо? У тебя и мастерской-то своей нет.

— И это означает, что Микеланджело сможет работать за малую плату, — ловко ввернул аргумент Граначчи.

— Насколько малую? — с внезапной заинтересованностью спросил Джузеппе Вителли.

— Уверен, — решил вступить в дискуссию Леонардо, — что ради горстки сольди вы не поставите весь мой опыт владения кистью против еще не признанного юного таланта.

Микеланджело приосанился и на глазах сделался выше ростом. Леонардо тут же пожалел о том, что упомянул талант конкурента.

— Граначчи прав. — Микеланджело передал свои рисунки Джузеппе Вителли. — Вам действительно не придется платить за мою мастерскую. Она мне не нужна.

— И где же ты собираешься ваять свою статую? Что, прямо здесь? — Леонардо широким жестом обвел огромный рабочий двор Собора.

Микеланджело кивнул.

— Люблю работать под открытым небом. К тому же я живу в семье, так что жилье мне тоже не понадобится.

А вот это уже не шутки. Леонардо ощутил, как напряглись его плечи. Этот безвестный скульптор налетел на него, как ястреб, и пытается украсть у него будущее…

— Я сам изготовляю себе инструменты, так что и за них вам платить не придется, — со всей серьезностью продолжил Микеланджело. — Как не придется оплачивать дополнительный мрамор или помощников…

— Non chi credo! — вознегодовал Леонардо. — У мальчишки кишка тонка изваять из колоссального блока хоть что-то даже с двадцатью помощниками, а он собирается взяться за это в одиночестве!

— И все же, маэстро Леонардо, — обратился к нему Вителли, внимательно разглядывая рисунки Микеланджело. — Не соблаговолите ли понизить плату ввиду конкуренции с молодым человеком?

— Ни за что! — Леонардо решительно вздернул подбородок. — Лучше смерть, чем потеря свободы.

— Я могу обходиться всего несколькими флоринами в месяц, — привел очередной довод Микеланджело.

— И получит город за такие гроши поделку, которая большего и не стоит, — не без ехидства заметил Леонардо.

Но шпилька не достигла цели. Микеланджело продолжал:

— Я единственный среди присутствующих, кто уже работал с цельным блоком мрамора. В семнадцать лет я изваял колосса — Геркулеса, правда, он был ниже того, о котором идет речь сейчас. Однако и та статуя была вот такой высоты. — Он поднял руку над головой. — И еще я сделал Вакха — там, в Риме, он тоже больше рослого мужчины. Из всех художников Флоренции лишь я один способен изваять еще одного мраморного колосса.

Леонардо с недоверием воззрился на него:

— Не подводит ли меня слух? Ты сказал «колосса»? И утверждаешь, что сумеешь изваять его целиком из камня Дуччо? Без каких-либо добавок мрамора? — Рисунки у мальчишки действительно талантливые, но мозги-то явно набекрень.

— Безусловно! — В решительном тоне Микеланджело не было и намека на насмешку.

— Смелое заявление, молодой человек, — снова вступил в беседу Джузеппе Вителли. Леонардо, к своему неудовольствию, отметил в его голосе нотки восхищения.

— И какой же высоты, вы предполагаете, будет этот так называемый колосс? — поинтересовался Леонардо, краем глаза наблюдая за лицом Джузеппе.

Микеланджело в ответ пожал плечами:

— Такой же, как сам блок.

В толпе удивленно зашептались.

— А что? Какой он высоты, камень Дуччо? — спросил Микеланджело.

— Девять braccia, — охотно сообщил Леонардо.

Микеланджело поднял голову, словно старался представить себе, сколько это будет. Значит, колонна Дуччо (так еще называли этот блок) втрое превышала рост среднего мужчины. Микеланджело задумчиво кивнул:

— Да. Так будет в самый раз.

Зрители ахнули.

Леонардо нахмурил красивые брови. Еще ни один скульптор со времен древней Римской империи не ваял статуи такого гигантского размера из цельного куска мрамора. Даже замахнуться на это великое дело — и то немногие решатся. А у этого юнца безрассудства хоть отбавляй, как у осла, который рвется на манеж, чтобы сразиться со стаей голодных львов.

— Скажи, Буонарроти, которая из этих глыб — камень Дуччо? — Леонардо обвел рукой двор мастерской.

Микеланджело осмотрелся и пожал плечами.

— Хочешь сказать, что никогда его в глаза не видел? — настаивал Леонардо.

— Нет, — насупившись, признался Микеланджело.

— Ну что ж. — На губах Леонардо расцвела непритворная улыбка. Сколько он повидал их на своем веку — этих юных дарований, само­надеянных и малообразованных, гордо заявляющих миру о своих дерзких планах, а потом исчезающих неведомо куда, так и не сотворив ничего путного. Этот из их числа. — Тогда окажи мне честь, мой юный друг, и позволь представить тебе легендарный мрамор.

Отправить