И снова строка из моей любимой поэмы Роберта Рождественского: «Посмеялись? А теперь давай похмуримся…»

На больших дорогах вовсю шалили разбойники. А на проселочных, в провинции, действовали налетчики совсем другого пошиба – не «индивидуалы», а нанятые государством, точнее, Адмиралтейством. Грабить они никого не грабили, у них была узкая специализация – похищение людей, главным образом мужчин помоложе и поздоровее. Чтобы привезти их связанными в какой-нибудь порт и насильно сделать матросами военного флота.

В солдаты шли добровольно обычно любители разгульной жизни. Дело не только в надеждах на военную добычу и буйство в захваченных городах. Можно было неплохо, в который раз простите за вульгарность, оттопыриться и в родной Англии. Казарм в то время не было, и солдат расквартировывали в частных домах, где они держались отнюдь не ангелочками. Да и наказания были не такими уж и жестокими, чтобы их получить, надо было очень постараться.

Совершенно другое положение сложилось в военно-морском флоте. Добровольцев туда заманить было невозможно – жизнь военного матроса мало чем отличалась от каторги. Прежде всего – невероятная скученность. Многим после вахты приходилось натягивать гамаки между пушками. Ели посменно, а кормили отвратительно. Солонина была такой старой и твердой, что матросы из нее вырезали табакерки, служившие не хуже деревянных. Из окаменевшего сыра выпиливали пуговицы, не уступавшие медным или костяным. Галеты кишели червями. К тому же часть и этой убогой жратвы отначивал корабельный интендант, чтобы официальным образом получить от капитана премию за «экономию». Питьевая вода быстро протухала, и ее заменяли скверным пивом или самым дешевым прокисшим вином – подливая воду и в пиво, и в «бормотуху». Жалованье оставалось неизменным примерно 150 лет – со времен Кромвеля до конца XVIII в., – причем половина его уходила на вычеты: за форму, «питание», казенную постель и прочие надобности. Каждый день, правда, выдавалась «винная порция», как это называлось в русском военном флоте, – примерно 250 г скверного рома, опять-таки разбавленного водой. Но в то же время сурово наказывали за малейшие признаки опьянения.

А уж наказания… За малейшую провинность били «кошкой» – плеткой-девятихвосткой, причем в «хвосты» были вплетены железные шипы. После двух-трех ударов кожа лопалась, еще несколько рассекали мясо до кости. Стандартная норма – 12 ударов, после чего наказанный пару недель валялся в постели спиной вверх, пока шрамы не подживали. За что-то посерьезнее давали 300 ударов или «проводили по флоту» – возили с корабля на корабль (эскадры часто были немаленькими) и на каждом пороли. И то и другое на практике означало смертную казнь. Впрочем, петля на нок-рее тоже была в ходу…

Очень распространено было килевание. Многие начисто забыли, что это такое. А процедура это жуткая. На верхушке грот-мачты (самой высокой мачты на корабле) и оконечностях рей были намертво закреплены блоки. Сквозь них протягивали трос, пропускали его под днищем корабля, под килем. К тросу привязывали провинившегося и протягивали трос по кругу. Одним оборотом дело не ограничивалось – два-три, а то и побольше. Не так уж редко наказанный захлебывался, и вернуть его к жизни не удавалось. Что никого не беспокоило – капитаны приказывали вышвырнуть тело за борт с грузом, привязанным к ногам, и философски пожимали плечами: не проблема, новых наловят…

Вдобавок жили матросы, как заключенные в тюрьмах и лагерях: во время стоянки в портах на берег их не пускали, прекрасно понимали, что немало разбежится, несмотря на то что за дезертирство с судна полагалась виселица. Чтобы не доводить людей до полного остервенения, все же разрешали подниматься на борт друзьям матросов и портовым проституткам.

(Позже, в самом конце XVIII в., эта каторжная жизнь взорвется самым крупным за всю историю британского военного флота матросским мятежом, но подробно об этом в следующей книге.)

Французские военные моряки прозвали английских «тиграми» – не за храбрость, а за то, что спина практически у каждого была исполосована зажившими шрамами от «кошки».

Как легко понять, в таких условиях добровольно идти на флот соглашались лишь отпетые преступники, у которых горела земля под ногами и впереди маячила виселица. Но сколько их было? Так что десятилетиями продолжалась охота за «белыми рыбами» для пополнения матросских рядов. На флоте это стало столь же обычным делом, как подсчет сухарей или штопка парусов. Даже знаменитый адмирал Горацио Нельсон, относившийся к своим матросам более гуманно, чем многие его коллеги в эполетах, считал эту охоту прямо-таки неизбежным делом…

Так что не раз случалось: молодой и крепкий парень или мужчина, вышедший за околицу навестить приятелей в соседней деревне, пойти на свидание с девушкой, поискать отбившуюся от стада овцу или еще по какой-нибудь житейской надобности, исчезал бесследно, словно в воздухе растворялся. Его родные, родители или жена (многие были женаты, но ловцов рабов это не останавливало, семейным положением пленника они совершенно не интересовались) могли предполагать, что с ним случилось, но точно не знали – морякам запрещалось вести переписку с берегом, да многие деревенские были и неграмотны, иногда через несколько лет исчезнувший все же возвращался – постаревший, изможденный, с исполосованной шрамами спиной и ранами, а иногда не возвращался вовсе.

Людей, промышлявших этим неблаговидным ремеслом, именовали «вербовщиками», что не соответствует положению дел. Понятие «вербовка» подразумевает добровольное согласие завербованного, а здесь о нем и речи не шло.

«Вербовщики» резвились и в портовых городах. Либо подпаивали в кабаке загулявшего человека (отдавая особенное предпочтение морякам), бесчувственного уволакивали на корабль, либо поступали еще циничнее: на темной улице били подвыпившего по голове и утаскивали – якобы тащат на корабль перебравшего приятеля. До выхода в море бедолаг держали взаперти, ну а вдали от берега с корабля уже не убежишь. Позже, в середине XVIII в., морские путешественники в своих записках отмечали: в Южных морях, то есть в Индийском океане, на любом обитаемом острове среди туземцев жил беглый английский моряк, а то и несколько. (Впрочем, попадались дезертиры и других национальностей – во всех тогдашних государствах военный флот по царившим там порядкам не так уж и сильно уступал английскому.)

В городах «вербовщикам» их выходки сходили с рук, а вот в деревнях не всегда. Английские крестьяне давненько уж выработали нехитрую методику: если схваченному удавалось позвать на помощь и его кто-то услышал, со всех сторон сбегались оказавшиеся поблизости и «вербовщиков» колошматили немилосердно. Те, отлежавшись, часто подавали на обидчиков в суд, но ни разу не один английский судья крестьян никоим образом не наказал. Не из душевного благородства или гуманизма, просто-напросто строго соблюдал букву закона, а «вербовщики» действовали без малейших юридических обоснований: не существовало ни королевского указа, ни одобренного парламентом закона, разрешавшего такую деятельность. Правда, привлекать к суду самих вербовщиков судьи опасались, и местные власти не принимали против них никаких мер – все знали, кто этих молодчиков крышует и на кого они работают…

Как ни удивительно, на сей раз очередную гнусность изобрели не англичане – они всего лишь позаимствовали чужую наработку. Еще в XVII в. точно так же во Франции хватали встречных-поперечных простого звания и уволакивали служить в солдатах. В XVIII в. эта практика пышным цветом распустилась в Пруссии. Лохов порой заманивали, обещая баснословное жалованье и скорое производство в офицеры, а офицер тогда был фигурой значительной. Некоторые дурачки даже сами платили за обещанные им в скором будущем офицерские эполеты. Гораздо чаще подходящего добра молодца напаивали вусмерть в кабаке, давали подписать контракт и утаскивали в казармы, откуда выхода уже не было, а за дезертирство отправляли на каторгу, где приковывали к тачкам, а порой резали носы и уши. Мало того, прусские «вербовщики» рыскали по соседним государствам, хватали и силой увозили подходящего статью человека, не делая различий между простолюдинами и дворянами. Нескольких прусских «вербовщиков» в соседних странах поймали и повесили на площади. А однажды их жертвой оказался обучавшийся в Германии русский студент по имени Михайла и по фамилии Ломоносов. Ага, тот самый, будущее светило русской науки. Михайле, к счастью, удалось бежать и скрыться за прусской границей.

Точно те же методы применяли (и даже в XIX в.) капитаны торговых судов и китобойцев – подпоят в кабаке, уволокут на свой корабль… Появилось даже жаргонное словечко для этой процедуры, «зашанхаить» – от китайского портового Шанхая, где эти штучки были в большом ходу.

Так что, как видим, насильственную «вербовку» придумали вовсе не англичане. Однако именно англичане стали изобретателями очередной гнусности, на которую сто с лишним лет держали монополию…

Чуть ли не все страны, владевшие заморскими колониями, устраивали там каторгу для своих преступников. Однако это, во-первых, были люди, осужденные за конкретные уголовные (а позже и политические) прегрешения против закона, во-вторых, если их и отправляли на какие-то работы, то всегда в цепях и под строгим присмотром вооруженного конвоя. Англия стала первой и единственной европейской страной, заселявшей колонии людьми, не только осужденными за какие-то преступления, но и за принадлежность к определенной социальной категории или религиозному направлению. Предположим, французы тоже ссылали в свою Канаду вместо тюремного заключения мелких преступников и проституток, но опять-таки за конкретные противозаконные дела, осужденных по приговору суда. И их было все же не так много. А главное, они не оказали никакого влияния на развитие канадской экономики. Англичане как раз широко использовали подневольную рабочую силу – белую. И создали систему, удерживавшую людей на рабочих местах получше кандалов и вооруженного конвоя…

Речь идет об институте сервентов (от латинского «erventus» – «услуга». Вот только положение их было гораздо хуже, чем у обычных слуг, практически рабское.

За сто с лишним лет число насильно отправленных в Америку сервентов составило в общей сложности 50 000 человек. В разное время и в разных колониях сервенты составляли от 10 до 15 процентов населения (причем в число этих 50 000 не входят белые рабы с островов-колоний Англии в Карибском море – самыми крупными из них были Ямайка и Барбадос с их обширными плантациями).

Некоторая, меньшая часть севентов (именовавшихся еще «кабальными слугами») попадала в Америку все же добровольно, подписав соглашение – правда, назвать его иначе, чем «кабальным», язык не поворачивается. В уплату за проезд добровольцы, называвшиеся еще «выкупники», должны были от двух до семи лет отработать в качестве слуги или служанки на ферме, в ремесленной мастерской, домашней прислугой. В течение этого срока запрещалось уходить к другому хозяину и даже жаловаться в суд на скверное обращение.

Параллельно на континент британцы запустили великое множество вербовщиков – на сей раз вербовщиков без кавычек. Они никого не похищали силой (в отсталой Европе за такие фокусы могли и за решетку отправить, и вздернуть). Просто-напросто впаривали лохам сказочки наподобие тех, что раньше ходили о золотой стране Эльдорадо: мол, золотой песок чуть ли не на улицах валяется, как мусор или зола, реки и ручьи полны жемчужными раковинами, которые можно черпать ведрами, и любой бедняк в два счета станет богатым плантатором – в Америке, господа, это что раз плюнуть…

Соглашались, как вы понимаете, исключительно бедняки, искавшие лучшей доли. Подмахнувших договор до отплытия держали в тюрьме, чтобы не передумали и не сбежали. Потом отправляли за океан в жутких условиях. Капитанам за провоз платили с головы, и они набивали трюмы пассажирами в точности так, как рабовладельцы поступали с живым товаром. Рейс длился, в зависимости от погоды, от четырех недель до четырех месяцев. Все это время лохи обоего пола лежали в трюмах, не раздеваясь. Кормили хуже, чем матросов в британском военном флоте. Отмечено немало случаев, когда оголодавшие люди охотились за корабельными крысами – моряки до такого все же не доходили. Мало того: на одном из кораблей доведенные голодом до безумия пассажиры съели шесть трупов умерших спутников. Я вам не страшные сплетни пересказываю, а привожу факты, взятые из книг американских историков…

Еще сквернее жилось сервентам, отправленным в Америку принудительно.

В Америку отправляли осужденных на виселицу или пожизненное заключение преступников, заменяя им нары или петлю сроками трех категорий: кабальное услужение на семь лет, на четырнадцать, пожизненное. В английской истории осталось имя некоего Фрэнка Гибсона – его приговорили к виселице за грабеж на улицах, но предложили вместо эшафота пожизненный срок в качестве американского кабального слуги. Гибсон, подумав совсем недолго, выбрал виселицу. Это о многом говорит…

По прибытии в Америку сервентов, как добровольных, так и кабальных, преспокойно продавали. Подлинное объявление в американской газете: «Только что в Лидстаун прибыл корабль «Юстиция» с примерно сотней физически здоровых сервентов – мужчин, женщин и мальчиков. Продажа состоится во вторник, 2 апреля». Что примечательно, объявление напечатано в марте 1771 г., всего за три года до американской революции…

Если в порту покупателей не находилось, сервентов отдавали так называемым «торговцам душами». Они уводили белого раба в глубь страны и продавали любому желающему. Поскольку частенько в истории трагическое или печальное сопровождается чем-то откровенно комическим, современники отметили и такой случай: «Торговец душами», то ли с устатку, то ли перебрав виски, завалился поспать в сарае. Его живой товар оказался парнем сообразительным. Пошел к местным и сказал, что он и есть «торговец душами», а в сарае спит раб, которого он готов продать по цене ниже рыночной. Получил денежки и растворился в безвестности. Как выпутался из этой истории работорговец, мне неизвестно, но хочется верить, что он, даже если и выкрутился, сначала получил по шее за то, что качал права…

Была еще одна категория добровольцев – «ученики». Детей из бедных семей родители сами «сдавали» в Америку, чтобы они там за обучение ремеслу отработали на хозяина. «Ученикам» приходилось еще тяжелее, чем взрослым сервентам, – у многих взрослых был конкретный семилетний срок. А ученики освобождались от хозяина только по достижении ими двадцати одного года (а угодить в Америку могли и лет в десять, а то и будучи помладше).

Преступников все же оказывалось слишком мало. Хозяйственные англичане составили подробный список «негодяев и бродяг», которых после поимки на законном основании можно было отправлять в «кабальные» сервенты. Документы прекрасно сохранились. В категорию «негодяев и бродяг» входили: «Всех, кто, попрошайничая, называет себя школярами; всех моряков, которые делают вид, что потеряли свои корабли и товары в море и слоняются по стране, выпрашивая милостыню; всех праздношатающихся людей в любой сельской местности, которые либо попрошайничают, либо занимаются всякими таинственными ремеслами или нелегальными играми… актеров, выступающих в интермедиях, и бродячих музыкантов… всех этих странников и простых работников, слоняющихся без дела и отказывающихся работать за разумную оплату, которую обычно предлагают».

Представляете, сколько народу можно было нагрести на основании этого практического руководства? Кстати, поминаемая разумная оплата составляла сущие гроши, позволявшие разве что не умирать с голоду. По сравнению с таким документом печальной памяти советский закон «О тунеядстве» выглядит гуманнейшим…

По тому же закону в Америку отправляли еще и «политических», то есть диссинтеров, религиозных диссидентов. И направлено было это в первую очередь против квакеров, особенно ненавистных властям, но под раздачу попадали и те, кто держался других толков. Закон гласил: на семь лет в колонии будет отправлен всякий, кого трижды уличили в посещении «незаконных религиозных собраний». А заодно и тот, кто знал об этом «мыслепреступнике», но не донес властям…

«Кабальные» были вообще лишены каких-либо прав. Все, и «кабальные», и «добровольные», и «ученики», трудились исключительно за ночлег и скудное пропитание (ученики еще и за обучение ремеслу). Им не полагалось даже одежды – весь свой срок должны были ходить в том, в чем приплыли. Продолжительность рабочего дня и условия труда определял сам хозяин – как легко догадаться, никоим образом не в ущерб себе. Протестовать не полагалось. Еще в 1663 г. шестеро «кабальных» пришли к судье в Мериленде и пожаловались, что хозяин кормит их чуть ли не объедками, а мяса они вообще не видели. Судья рявкнул: если немедленно не вернетесь к хозяину, сукины дети, получите по тридцать плетей! Вернулись…

Побег от хозяина карался либо жестокой поркой, либо удвоением, а то и утроением срока. За повторный побег белому рабу выжигали лоб раскаленным железом. Еще одно самое обычное объявление из американской газеты: «Бежал от нижеподписавшегося, проживающего в Аппер-Пенс-Нет, округ Салем (тот самый Салем, где пуритане в 1692 г. сожгли нескольких «ведьм». – А.Б.), 27 августа сего года слуга-шотландец по имени Джеймс Дик, около 30 лет от роду, ростом около пяти футов восьми дюймов, волосы рыжеватые, цвет лица свежий, смотрит исподлобья, говорит хриплым голосом; во время побега на нем был железный ошейник (так как это уже восьмой его побег) и темная куртка из медвежьей кожи. Кто поймает упомянутого слугу и обеспечит его возвращение господину, получит награду в три доллара, которую заплатит Томас Кэри-младший». Это объявление в газете колонии Пеннсильвания появилось в сентябре 1773 г., когда до революции и Войны за независимость оставался какой-то год. Если упрямому «побегушнику» Дику удалось это время продержаться в бегах, он довольно скоро избавился от железного ошейника…

Белым рабам жилось даже хуже, чем черным. Как писали американские современники событий еще в XVII в., раб представлял собой пожизненную собственность хозяина, а многих белых приходилось все же отпускать на свободу по достижении определенного срока, так что хозяин старался выжать из «временного» раба все соки… Да и закон об освобождении сформулировали достаточно хитро, оставив лазейку для его нарушения: «Каждый сервент, который служил верно и добросовестно на пользу своему хозяину семь лет, не может быть отпущен безо всего; если же он не проявил верности, добросердечности и усердия на своей службе при хорошем обращении с ним хозяина, он не будет отпущен на свободу, пока власти не сочтут, что он выполнил свои обязательства».

То есть открывался широчайший простор для людей недобросовестных. Роль играло лишь мнение хозяина, а сервента никто не стал бы и слушать, наверняка находилось множество скотов, которые с чистыми глазами повествовали, что все это время кормили сервента жареными перепелками и поили лучшим пивом, а он, скотина неблагодарная, не проявил ни малейших «верности, добросовестности и усердия», так что пусть поработает еще…

Сервентам разрешалось вступать в брак лишь с разрешения хозяина, а те чаще всего его не давали: зачем рабу отвлекаться на убыточные для хозяина глупости вроде семейной жизни и детей? Разрешение хозяина касалось лишь «добровольных» – «кабальным», если они заключали брак без разрешения хозяина, добавляли срок, а брак «должен рассматриваться как прелюбодеяние или внебрачная связь, а дети должны считаться внебрачными».

«Кабальных» можно было безнаказанно увечить и даже убивать. В 1666 г. некая дамочка в наказание отрезала сервенту все пальцы на ногах, отчего он и умер. Суд ее оправдал. Примерно в то же время некий хозяин заковал «кабального» сервента в цепи и забил до смерти, а двух «добровольных» служанок изнасиловал. За убийство суд вынес убийце лишь порицание (в точности как в советские времена, когда одной из форм наказания было «общественное порицание», на которое субъекты вроде Верзилы из гайдаевской кинокомедии плевали с высокой колокольни), а изнасилования не рассматривали вообще: мало ли как хозяину взбредет в голову обращаться со своим домашним скотом? По принципу кота Матроскина: «Моя корова, что хочу, то и делаю». (На эту тему есть пошлый анекдот, но я его приводить не буду – тут не до веселья…)

И дамочка, и тот хозяин соблюдали закон. А писаный закон гласил: «Если раб, будучи наказан хозяином за бегство или другой проступок против него, потеряет жизнь или какой-нибудь член, то никто не обязан за это никаким возмещением. Но если кто-либо из баловства или жестокости намеренно убьет своего раба, он уплатит в казну 15 фунтов стерлингов». Вообще-то этот закон написан для Барбадоса, но на материке действовали свои, ничуть не гуманнее. А для богатого плантатора заплатить 15 фунтов было не напряжнее, чем нынешнему отечественному олигарху или западному миллионеру уплатить штраф за неправильную парковку…

«Добровольцам» после отбытия срока полагалось немного денег, кое-какая одежонка, иногда земельный участок. Однако американцы – большие любители всей и всяческой статистики. Их историки прилежно подсчитали: примерно четверть сервентов умирали от непосильного труда и жестокого обращения до истечения срока. А 70 % освободившихся земельных участков не получили и пополнили ряды наемных рабочих – с той разницей, что платили им регулярно, а увечить и убивать было нельзя…

Было время, когда число белых рабов в колониях превышало число черных, и значительно. Данные по Вирджинии за 1683 г.: три тысячи черных рабов и двенадцать тысяч белых, в других колониях обстояло примерно так же…

И наконец, самая неприглядная страница истории сервентов: в колонии из Англии насильно отправляли детей…

Часть из них, в основном сирот и бездомных, отправляли в Америку сами власти. Но гораздо больше ребятишек становились жертвами похитителей. Действовала целая сеть агентов, высматривавших на городских улицах бедно одетых детей, родители которых, безусловно, не смогли бы доискаться правды. Хватали, держали взаперти, а когда набиралось достаточно, чтобы заполнить трюм корабля, отправляли за океан. Американский историк Г. Аптекер приводит данные об одном таком «предпринимателе», который прилюдно хвастался, что за двенадцать лет похитил и отправил в колонии примерно пятьсот детей ежегодно. А ведь таких было много… Этот поганый бизнес ни властями, ни судом не преследовался совершенно. В колониях дети попадали в «ученики» – по описанной выше практике…

В разных частях будущих США и отношение к сервентам было разное. Самая веротерпимая и толерантная колония – Вирджиния. Уже став штатом независимого государства, она в 1786 г. первой приняла закон, провозглашавший полную свободу вероисповедания абсолютно всем. А в 1682 г. Ассамблея Вирджинии (выборный орган местного самоуправления) отметила: «Варварское обращение хозяев с рабами (речь идет исключительно о сервентах. – А.Б.) вызвало множество скандалов и нанесло ущерб престижу страны в целом, в результате чего люди, которые намеревались приехать сюда, теперь воздерживаются от этого из-за всяких опасений; и по этой причине приток, особенно мужской рабочей силы и благосостояние владений его величества наталкиваются на большие трудности».

Изменить своей властью Ассамблея ничего не могла – эти вопросы были полностью в компетенции Лондона. На севере, в Новой Англии, где долго правили бал пуритане-кальвинисты, отношение к сервентам было гораздо хуже: согласно кальвинистской этике то, что сервенты были бедны, означало, что Бог от них отвернулся, а значит, они сущие недочеловеки и обращаться с ними следует соответственно. Вообще, американский Север, в отличие от более терпимого Юга, долго оставался уже не в колониях, а в США форменным оплотом реакции. Вплоть до XIX в. не лондонские власти, а местные пуританские запрещали «клятым папистам», шотландцам и ирландцам жить в городах, кроме трех резерваций в колонии Нью-Гэмпшир. В штате Массачусетс евреи получили гражданские права только в 1821 г. – и там же церковь отделили от государства лишь в 1833 г. До этого именно пуританская церковь управляла всей жизнью людей, с жестокими наказаниями за малейшее отступление от правил (тех, кто хочет подробной конкретики, отошлю к своей книге «Неизвестная война», вышедшей 11 лет назад).

Черное рабство в Америке – тоже исключительно результат усилий господ из Лондона. Американские плантаторы черных рабов покупали, но не сами снаряжали экспедиции в Африку. Этим занималось немало воротил из Англии, кровно заинтересованных в росте прибылей. Изрядная часть американских плантаций принадлежала не местным хозяевам, а акционерам из Англии, многие из которых так и прожили жизнь, не побывав в Америке. Они и старались, чтобы дивиденды росли как на дрожжах. Южная колония Южная Каролина более ста лет процветала без рабства, занимаясь тем, что рабского труда не требовало: выращивали кукурузу и коноплю (для пеньки, которая, в свою очередь, шла на веревки и канаты), выкармливали свиней, вывозили оленьи кожи и древесину. Однако в 1710 г. те самые акционеры из Лондона, которым принадлежала большая часть земель, категорически «порекомендовали» бросить эту ерунду и сосредоточиться на выращивании риса, для чего как раз требовался уже рабский труд. Вот и появились в немалом количестве черные рабы…

Точно так же обстояло в колонии Джорджия, главном поставщике вирджинского табака. Чтобы расширить плантации, лондонские акционеры в 1750 г. ввели там рабство…

Рабы начиная с древности нисколько не заморачивались национальными и религиозными различиями, а в Америке еще и расовыми. Черные и белые рабы, что называется, жили душа в душу. Вместе выпивали украдкой, вместе ходили на мелкие кражи (главным образом свиней). И не только это. В колонии Мериленд приняли закон, запрещавший браки между черными и белыми: белая женщина, вышедшая замуж за негра, будь она «доброволицей» или «кабальной», получала семь лет «кабального служения», а негра, если он был свободным, определяли в пожизненное рабство. Если уж специально приняли такой закон, подобные браки явно были не редкостью.

Черные и белые и бунтовали вместе. Дело не ограничивалось тем, что сервенты помогали прятаться беглым чернокожим рабам либо бежали подальше вместе с неграми.

Во второй половине XVII в. в Вирджинии предатель выдал какой-то заговор, готовившийся совместно белыми и черными. Вешали и тех и других на одной перекладине…

К 1741 г. в Нью-Йорке было примерно две тысячи черных рабов и десять тысяч белых. Зимой в городе произошла серия загадочных пожаров. В попытках выжечь город дотла обвинили и белых, и черных. Подробности неизвестны, но повешены были и белые, и черные, в том числе две белые служанки. Еще в 1661 г. мятежники под предводительством белых Фрейда и Клаттена сколотили отряд из белых и черных, раздобыли даже несколько пушек. Мятеж подавили, не дав ему разгореться, и на суде выяснилось, что вожаки собирались пройти по всем колониям, собирая к себе как белых, так и черных, и намеревались добиваться свободы для всех, независимо от цвета кожи.

Американский историк З. Морган: «Есть намеки на то, что две группы презренных изначально видели друг друга разделяющими одну судьбу. Например, среди сервентов и рабов были обычным делом совместные побеги, похищение свиней, попойки. Среди них не было необычным предаваться совместным любовным утехам. Во время восстания Бэкона один из последних сдавшихся в плен отрядов состоял из восьмидесяти негров и двадцати сервентов-англичан».

Трагикомический случай, имевший место в реальности. Некий англичанин, накопив достаточно денег, чтобы заплатить за проезд, приехал в Америку вольным человеком, оставив в Англии родных. Через какое-то время он, надрывая пуп, все же разбогател настолько, что решил прикупить себе в хозяйство сервентов – благо как раз пришел корабль с очередной партией белых рабов. Хозяин купил себе заочно, не видя «товара», трех человек. Когда к нему доставили «покупку», выяснилось, что это отец и мать покупателя и его родная сестра.

Сплошь и рядом кончалось не так благополучно. Если сервенты прибывали семьями, их распродавали поодиночке: муж попадал к одному хозяину, жена – к другому, дети, если были, – к третьему…

Точных сведений у меня нет, но, зная человеческую природу, всерьез подозреваю: когда полыхнули революция и Война за независимость, наверняка многие хозяева, жестоко обращавшиеся с сервентами и не успевшие сбежать под защиту королевских войск, получили от сервентов по заслугам… Сервенты массами шли в армию генерала Вашингтона и дрались особенно отчаянно: свободные поселенцы сражались за независимость, а сервенты – еще и за личную свободу, избавление от рабства…

Чтобы немного отвлечься от ужасов белого рабства, поговорим об изящной словесности. Точнее, об одном из классиков английской литературы, Даниэле Дефо.