Шерше ля фам!

Правление многих английских монархов заслуживает определения «уникальное» – с непременным добавлением «по разгулу». Времена Елизаветы – уникальный разгул английского морского пиратства, крышевавшегося государством. Времена Кромвеля – уникальный разгул «культурной революции». Времена Карла Второго – уникальный разгул королевского кобеляжа. Как писали Стругацкие о другом персонаже, бабником он был фантастическим, чем подавал пример не только придворным, но и многим англичанам, особо не обремененным «облико морале». О короле и его бабах расскажу более-менее подробно. В первую очередь оттого, что подвернулся удобный случай откровенно отдохнуть от английских грязи и крови, в которых мне пришлось бултыхаться на протяжении двух с половиной книг. Что может быть безобиднее, чем повествование о развеселых гулянках и ветреных королевских любовницах?

Люди высокоморальные могут эту главу пропустить, вообще с негодованием вышвырнуть книгу в окно. Любой читатель, заплативший за книгу кровные денежки, вправе поступать с ней как угодно – хоть в тисненый золотом сафьян переплести, хоть унести в туалет для более прозаического употребления. (Маленькое интернет-отступление. Однажды на моем сайте появился невероятно высокоморальный персонаж и с ходу объявил оральный секс смертным грехом, ссылаясь на писания отцов церкви. Ему возразили: список семи смертных грехов всем известен, и орального секса среди них не числится. И попросили, как это в инете водится, дать ссылочку на тех самых отцов церкви. Никаких ссылок персонаж не дал (и не мудрено – таких не существует). Зато громогласно заявил: вот лично он за полтора года свою невесту пальцем не тронул, не говоря уж об излишествах нехороших разных. Кто-то из особо циничных юзеров задал вопрос: а уверен ли ревнитель высокой морали, что в результате такого его образа действий (точнее, полного отсутствия всяких действий) невеста не ищет маленьких радостей на стороне? Ревнитель оскорбился, громогласно проклял всех без исключения и навсегда исчез в неизвестности.))))

Рекорд Карла касательно подвигов по женской части побил лишь несколько десятилетий спустя саксонский курфюрст и польский король Август Первый Сильный, не пропускавший ничего, что шевелится, – без разделения на знатных дам и последних простолюдинок. Историки насчитали триста его внебрачных детей и честно признались, что были еще, несомненно, многие другие, но от зоркого взгляда ученых мужей как-то ускользнули. В качестве вишенки на торте Август сделал любовницей родную дочь, против чего ветреная барышня ничего не имела.

Однако за редчайшим исключением любовницы Августа из числа знатных дам были особами непроходимо скучными. Кроме разве что графини Коссель, героини одноименного романа и фильма. Зато фаворитки Карла – это песня!

Еще в восемнадцать лет, живя в Гааге, юный принц бегал за юбками, как гончая за зайцами. Закрутил звонкий роман с некоей Люси Уолтерс, любовницей другого английского эмигранта, полковника Синди. Узнав об этом и явно не питая к подруге никаких чувств, полковник великодушно уступил ее принцу, и тот тратил на красотку чуть ли не всю скромную субсидию, которую ему выдавал на жизнь дядя, штатгальтер Вильгельм Оранский. Ну а оказавшись на престоле и выговорив себе за серьезные политические уступки парламенту ежегодное содержание в 1 200 000 фунтов, король развернулся на всю катушку.

Очень долго фавориткой короля была леди Барбара, супружница сэра Кастльмена (в большом сексе с пятнадцати лет). Муженек на ее шашни с королем закрывал глаза, за что стал бароном, а потом и графом, а сама Барбара получила титул герцогини. Барбара, судя по всему, страдала нимфоманией, а если по-простонародному – бешенством матки. Чуть ли не каждый день, одевшись поскромнее, шаталась по самым низкопробным лондонским притонам, высматривала красавчиков самого простого звания и вешалась им на шею. Тогдашние жиголо слетались, как мухи на мед – шлюха была исключительно красивая, да вдобавок щедро платила чистым золотом.

(Карл не мог не знать об этих забавах – у него была хорошая тайная полиция. Но стоически терпел – видимо, привязался к блудливой красавице не на шутку.)

Один из историков нравов XIX в. писал о королевском дворе: «Трудно было найти двор изящнее, легкомысленнее, богаче интригами и красавицами. Между знатнейшими красавицами особенно заметны были графиня Кастльмен, впоследствии герцогиня Кливленд, графиня Честерфилд, графиня Шрусбери, графиня Мидлтон, девица Гамильтон, вышедшая за графа Грамона, и мисс Франциска Стюарт, любимая королем. Все эти блестящие леди могли смело соперничать с первейшими красавицами Версальского двора, принятыми ими за образец».

Все помянутые дамы – происхождения благородного. Однако король не гнушался и красавицами попроще. В первую очередь – актрисами. При нем возродился запрещенный пуританами театр, женские роли стали исполнять женщины. Самыми известными актрисами того времени были Нелл Гвин и Молль Дэвис – и обе попали в гарем Веселого Короля. Обе были происхождения самого низкого. Нелл Гвин в юности торговала на улицах то ли рыбой, то ли апельсинами, потом стала уличной певичкой, пела по дешевым тавернам. Двое актеров, Гарт и Лейси, ее как-то увидели, разглядели актерские задатки, и она попала в театр, где быстро стала звездой. Тут ее заприметил лорд Дорсет и взял в содержанки, но Карл красавицу форменным образом перекупил: лорду устроил теплое местечко в английском посольстве в Париже, а Нелл назначил содержание в 500 фунтов – и уже четыре года спустя увеличил его до 60 000. Фавориткой она оставалась до самой смерти Карла, что парадоксальным образом пошло на пользу английскому театру как таковому: Карл поднял незавидный в прошлом статус актерок – зачислил их на государственную службу и приравнял к придворным.

(С этим связана трагикомическая история. Как-то в парламенте принялись обсуждать, не брать ли с актеров особый налог. Эту идею отвергли, заявив, что актеры «служат на потеху королю». Один из парламентариев, некий сэр Ковентри, явно оппозиционно настроенный, громко уточнил с места: кто именно служит королю на потеху, актеры или актрисы? Дошло до короля, и тот обиделся. Другой бы на его месте самое малое засадил бы наглеца в Тауэр, но Карл, в общем, был не кровожаден и не тиранствовал. Но и обиду спускать не хотел. Несколько его приближенных, знатных повес, ночью напали на сэра Ковентри и отрезали бедолаге нос…)

С Нелл Гвин однажды приключилась забавная история. Ее карету как-то остановила толпа лондонцев, настроенных недоброжелательно: кто-то пустил слух, что в карете едет очередная королевская любовница, француженка-католичка, намеренная уговорить Карла сделать главенствующей религией католичество (была такая, о ней чуть позже – правда, молва ей приписала несуществующий грех). Нелли, девушка остроумная, высунулась в окно и крикнула:

– Люди добрые! Я не католическая шлюха, я протестантская шлюха!

Лондонцы расхохотались и расступились.

Молли Дэвис, тоже из самых что ни на есть простых, сначала была любовницей герцога Бекингема (сына того самого Бекингема), тоже великодушно уступившего ее Карлу.

Упомянутая Франциска Стюарт была особой своеобразной и, как бы поделикатнее выразиться, весьма любвеобильной. В красавицу были влюблены и Карл, и его родной брат герцог Йоркский, и двоюродный брат короля герцог Ричмонд. Чтобы никого не обидеть, Франциска спала со всеми тремя – ну конечно, не одновременно. В ее любовниках числились герцог Бекингем и придворные повесы Мондевилл, Карлингтон и Дигби. Дигби втрескался в эту очаровательную шлюху настолько, что из-за нее покончил с собой.

О мисс Стюарт один из историков писал: «Это шаловливое дитя, когда речь заходила о ее прелестях, без церемоний обнажала грудь, ноги и т. д., а под веселый час даже и вся совершенно раздевалась, показывая себя присутствующим в виде Венеры Медицейской».

Со всеми этими дамами (и многими другими) король крутил любовь одновременно. Иногда в прямом смысле. О царивших в королевском дворце нравах и развлечениях наглядно свидетельствует одна история. Как-то ночью в самом трогательном единении Барбара Кастльмен, Нелл Гвин, Франциска Стюарт, Молли Дэвис и еще несколько их подружек из королевского гарема разыграли веселое представление – пародию на свадебный обряд. Барбара изображала жениха, Франциска – невесту, остальные красотки – священников и свидетелей. Зрителями выступали король и группа его обычных сподвижников по веселым забавам. Церемонию провели по всем правилам, «новобрачных» уложили в постель. Дальнейшее современники и свидетели описывают скупо. Вино лилось рекой, король распевал под гитару непристойные песни, фаворитки плясали совершенно голыми. Чем все кончилось, историки умалчивают, но догадаться нетрудно. Вот примерно так Веселый Король и развлекался без малого четверть века.

Однажды в любовном многоугольнике с участием короля, Франциски Стюарт и еще нескольких знатных персон случился сбой. Король застукал Франциску в постели с герцогом Ричмондом. Не на шутку осерчал, закатал двоюродного братца в Тауэр, но через три недели смилостивился и выпустил. Ричмонд и Франциска уехали в Кент, где тайно и обвенчались, причем, что интересно, предварительно Франциска вернула королю все подаренные им бриллианты. Потом, правда, новоявленная герцогиня Ричмонд с королем помирилась и снова прописалась в его постели, попутно меняя любовников как перчатки (Карл и Ричмонд на это взирали грустно-философски). Она пережила и законного мужа, и короля и умерла то ли в 1700, то ли в 1701 году, оставив огромное состояние.

Теперь – о француженке-католичке. Это – Луиза де Керуаль, бретонская дворянка старинного рода, уходившего корнями в седую древность. Неплохую школу сексуального воспитания молодая красавица прошла при веселом дворе Генриетты, герцогини Орлеанской, родной сестры Карла. Генриетта, в который раз простите за вульгарность, ее братцу и подложила. Луиза оставалась при короле до самой его смерти. Историки почти единодушно считают ее информатором французской разведки и французской агентессой влияния – на основании довольно веских улик. Кое-какие внешнеполитические решения Карла, весьма выгодные для Франции, были приняты не без влияния Луизы.

Фаворитки Карла ее терпеть не могли и одно время безуспешно пытались оттеснить, однако ничего не получилось. Король сделал ее герцогиней Портсмутской и драгоценными подарками осыпал много лет.

Больше всего негодовала Нелл Гвин. Знаменитая французская писательница госпожа де Севинье, современница событий, писала о Нелл, явно располагая точной информацией от добрых знакомых при английском дворе: «Она молода, хороша собой, смела, развратна и нрава веселого; танцует, поет и на театре представляет не без таланта, у нее есть сын, и она домогается, чтобы его признали». Вот ее отзывы о герцогине: «Эта барышня корчит из себя знатную особу, говорит, что все французские вельможи ей родня, чуть который из них умирает, она облачается в траур. Пусть будет так! Но если она знатная госпожа, зачем же она хочет быть потаскушкой? Ей бы следовало со стыда умереть! Я ей не пример, это уж мое такое ремесло, и я за другое не хватаюсь: король меня содержит, и я ему принадлежу, имею от него сына, желаю, чтобы король его признал, и он его признает, потому что любит меня не менее своей Портсмут!»

Положительно, мисс Нелл была не только красавицей и хорошей актрисой, но и умницей…

Интересно, что сама Нелл Гвин не то что не получила какого-нибудь титула, но даже дворянского достоинства. Хотя, безусловно, могла и то и другое заполучить без труда. Видимо, в отличие от многих, знала свое место в этой жизни. Не зря же сказала: «Это уж такое мое ремесло, и я за другое не хватаюсь». Другое дело – ее сын от короля. Как она и рассчитывала, Карл его признал «незаконным сыном» (была и такая формулировка) и сделал первым герцогом Сент-Олбанским. Вообще со многими своими побочными отпрысками король не скупился на титулы: сына от Люси Уолтерс тоже признал как «незаконного», дал ему титул графа Оркнейского, потом герцога Монмута и приблизил ко двору. Заодно наградил и орденом Подвязки. Сын от Луизы стал даже дважды герцогом, Ричмондом и Ленноксом, и ему было разрешено употреблять королевский герб в качестве своего. Многие его фаворитки с подачи короля вышли замуж за знатных господ, а дочь короля от Молли Дэвис, Мария, не без участия Карла была выдана за графа Девентуотера.

За все галантные похождения придворные дали королю прозвище Старина Роули – так звали жеребца в королевской конюшне, обладавшего особенными мужскими достоинствами. Когда об этом узнал Карл, ничуть не оскорбился, наоборот: стал сам себя так именовать. Когда он вечерней порой стучался в опочивальню очередной придворной красотки нетяжелого поведения, на вопрос «Кто там?» браво отвечал:

– Это я, милая, Старина Роули!

Нужно уточнить: разгульная жизнь Карла, вы удивитесь, имела под собой идейное обоснование, теоретическую базу. Еще в молодости, живя во Франции, Карл стал одним из видных либертенов – поклонников французского философа Гассенди. Философия Гассенди была проста: в своем поведении человек должен в первую очередь руководствоваться принципом «следования природе». На практике это означало, что нужно, как бы поделикатнее, самым активным образом радоваться жизни во всех ее проявлениях (кроме всякого рода извращений!), не обращая внимания на декларируемые в обществе нравственные нормы. Положа руку на сердце, лично я к этой философии отношусь с некоторой симпатией. Всякий, кто не чурается веселых пирушек и общения с прекрасным полом, может преспокойно объявить себя не пьяницей и бабником, а просто-напросто идейным либертеном, следующим философии Гассенди. Совсем другое дело, верно?)))

Чарлз Диккенс, рассказывая о правлении Карла Второго, писал: «Веселые были времена!» Да уж, скуки не было. Чего стоит одна только история полковника Блада, решившего ни много ни мало обокрасть Тауэр. К королевским гулянкам и фавориткам она не имеет никакого отношения, но очень уж интересна (и во многом загадочна) и прекрасно характеризует те веселые времена.

Ирландец по происхождению, Блад во время гражданской воевал сначала за короля, потом за Кромвеля, потом опять за короля, потом снова переметнулся к республиканцам, за что и получил кое-какие поместья в родной Ирландии. Вот только с коронацией Карла их лишился – чтобы умиротворить вечно бунтующих ирландцев, конфискованные у них с победой Кромвеля земли вернули прежним владельцам.

После этого Блад руководил покушением на видного государственного деятеля лорда Ормонда, всерьез собирался его убить, но дело сорвалось по чисто техническим причинам. Тут-то Блад и решил промышлять воровством, но не размениваться на мелочи, а обокрасть Тауэр. Украсть не просто драгоценности или золото, которых там хранилось немало, – спереть королевские регалии: корону, скипетр и державу. Все это было сделано из золота и щедро украшено драгоценными камнями, но главная ценность была в другом – регалии носили важнейшее символическое значение. Это Блада мало интересовало: он собирался добычу разломать, камни выковырять и продать поодиночке, а золото переплавить и опять-таки продать.

Я уже писал, что охрана в Тауэре была поставлена из рук вон плохо – из-за ее раззявистости бежал, переодевшись возчиком, лорд Томас Сеймур. С королевскими регалиями обстояло еще хуже: они хранились не под семью замками, как следовало бы, а безо всякой охраны лежали в задней комнате домика хранителя королевских сокровищ Эдвардса. Причем за небольшие деньги ими мог полюбоваться любой желающий. Несмотря на пышный титул, жалованье Эдвардс получал небольшое, как и главный хранитель сокровищ Тауэра сэр Тэлбот. А потому они довольно долго пускали посмотреть на регалии любого человека с улицы, лишь бы одет был прилично. Полученные с экскурсантов деньги делили по-братски, поровну. Такие вот нравы царили в главной королевской сокровищнице.

Домик Эдвардса стоял в малонаселенной и малолюдной части Тауэра, никаких часовых поблизости не было. Однажды туда заявился обаятельный и вполне приличного вида англиканский священник из провинции – оказавшись проездом в Лондоне, он хотел посмотреть сокровища. Естественно, Эдвардс, получив денежку, регалии провинциалу показал, а потом они подружились и сиживали за чарочкой. Пастор стал в доме Эдвардса своим человеком. Ни хранитель, ни его супруга не подозревали, что никакой это не священник, а известный в миру отставной полковник Блад…

В конце концов «священник» сделал Эдвардсу крайне заманчивое предложение: он готов просватать молодую и хорошенькую дочку Эдвардса за своего племянника, помещика с приличным ежегодным доходом. Эдвардсу идея понравилась, назначили смотрины. На них «пастор» приехал с «племянником» и еще тремя спутниками – все, конечно, были его подельниками. Блад попросил Эдвардса показать его друзьям регалии. Двое прошли вслед за Эдвардсом в комнатку, где хранились сокровища. Остальные напали на хранителя, оглушили его молотками и, не теряя времени, принялись за дело. Они с собой принесли клещи, напильники и молотки, чтобы разломать регалии на части (чтобы удобнее было нести), а заодно и выковырять камни.

Испортить ничего не успели – появился сын Эдвардса, тоже решивший побывать на смотринах. Грабители пустились наутек, прихватив корону и державу (скипетр впопыхах забыли). Шум подняли все – и очнувшийся Эдвардс, и его сын с дочерью. Время было еще светлое, до вечера далеко, и на крики «Держи вора!» быстро сбежались прохожие, в погоню бросились часовые из Тауэра, всех пятерых изловили, корону и державу отобрали – правда, из короны в схватке выпало в грязь несколько крупных бриллиантов, которых так и не нашли – наверняка кто-то сметливый быстренько прибрал их к рукам.

Блада доставили в королевский дворец Уайтхолл – Карл пожелал посмотреть на самого дерзкого разбойника Англии и самолично его допросить. Блад не запирался: мало того, что признался в покушении на Ормонда, рассказал еще, что собирался убить и самого Карла. Даже притаился с мушкетом возле места, где король обычно купался – Карл любил плавать и летом каждый день ездил на Темзу, в ивняк Челси-Рич, практически без охраны, о чем многие в Лондоне прекрасно знали. Блад живописал, как он уже взял короля на мушку, но, изволите ли знать, был так поражен «величием королевской особы», что тихонечко удалился, да еще собирался отговорить от нового покушения своих сообщников.

Дальнейшие события так никогда и не получили внятного объяснения. Король… отпустил Блада, да не просто отпустил – назначил ему жалованье в пятьсот фунтов в год (по другим источникам, пожаловал поместье, приносившее именно такой ежегодный доход), да вдобавок принял при дворе, где Блад стал довольно влиятельной персоной.

Смело можно сказать – загадка века. Карл, человек умный, не был простодушным и ни за что не купился бы на очередной комплимент о своем «величии». Для такого финала должны были быть какие-то весьма веские причины – но историки, как ни бились, их не нашли.

Правда, еще до разбойного налета на Тауэр гуляли слухи, что Блад хотел зарезать Ормонда отнюдь не по личным причинам (он тоже лишился своих ирландских поместий, возращенных Ормондом прежнему владельцу). Говорили с оглядочкой, что Блад напал на герцога по поручению его влиятельных врагов, герцога Бекингема и леди Кастльмен (с которой Блад, будучи уже при дворе, завязал тесную дружбу). В подтверждение ссылались на интересный факт: герцог был в королевстве человеком не последним, и что напал на него именно Блад, было прекрасно известно. Однако Блада практически не искали и не ловили, лишь вяло имитируя розыск, – и он преспокойно расхаживал по Лондону, отнюдь не крался переулками.

Основываясь на этом, уже в наше время некоторые авторы выдвинули версию, что Блад был еще и агентом короля, по каким-то своим причинам и заказавшему похищение регалий из Тауэра. Вот только версию эту не удалось ни подтвердить, ни опровергнуть. Да, король повел себя с Бладом предельно странно, но это еще ничего не доказывает…